Шрам к шраму

Глава 17. След, что останется Ещё один год пролетел, как один спокойный, глубокий вдох. Их жизнь стала настолько срощенной, что Полина уже не могла представить утро без запаха Ириного кофе, а Ирина — вечер без её ворчания над медицинскими отчётами. Они переехали. Не в пентхаус Ирины и не в старую квартиру Полины, а в новый, просторный лофт, выбранный вместе. Здесь было место и для книг Полины, и для картин Ирины, и для гитары, на которой Полина иногда, после пары бокалов вина, пыталась вспомнить пару аккордов. Здесь на стене в раме висела та самая, первая, смятая записка Ирины: «Спасибо. За всё». Это было не просто совместное жильё. Это был их общий ковчег, построенный после потопа. Однажды весенним вечером они засиделись на балконе, наблюдая, как зажигаются огни в городе. Полина, размякнув после бокала виски, неожиданно сказала: — А помнишь, ты тогда сказала, что я разрешаю тебе оставлять следы? Ирина кивнула, улыбаясь. Она помнила тот разговор о помаде. — Так вот... — Полина отвела взгляд, что для неё было признаком смущения. — Я подумываю... добавить ещё один след. Постоянный. Она медленно провела пальцем по своему предплечью, там, где уже была коллекция её татуировок. Ирина замерла, поняв намёк. —Татуировку? — Не просто татуировку, — Полина посмотрела на неё, и в её карих глазах плясали серьёзность и лёгкая неуверенность. — Нашу. Что-то, что будет значить... нас. Только нас. Ирина чувствовала, как у неё перехватывает дыхание. Для Полины татуировки были не просто украшением. Это была летопись её жизни, её броня, её боль и её сила. Предложить вписать в эту летопись кого-то — это было больше, чем признание в любви. Это было посвящение. Признание того, что этот человек стал частью её плоти и крови в самом буквальном смысле. — Я... — Ирина попыталась найти слова. — Ты уверена? — Никогда не бываю уверена на все сто, — хрипло усмехнулась Полина. — Но я хочу. Хочу, чтобы на мне был знак, что ты была здесь. Что ты... осталась. Они проговорили всю ночь. Обсуждали эскизы, значения, места. Ссорились, смеялись, вспоминали самые тёмные и самые светлые моменты их истории. В итоге родилась идея — не имена и не даты. А два переплетённых штриха — один ровный и графичный, как характер Ирины, другой — более живой, с элементами биомеханики, отсылающий к татуировкам Полины. Два разных пути, которые сплелись в один. Через неделю они стояли в тату-салоне. Полина, привыкшая к боли, спокойно смотрела, как игла вбивает пигмент под её кожу. Ирина, бледная, сжимала её свободную руку. — Страшно? — спросила Полина, заметив её напряжение. — Ужасно, — призналась Ирина. — Но я ни за что не была бы сейчас в другом месте. Когда работа была закончена, они стояли перед зеркалом, разглядывая свежие, чуть воспалённые рисунки на своих запястьях. Простые, но бесконечно значимые. — Ну что, — Полина повернула руку, изучая работу. — Почти как шрам. Только красивее. — И с самого начала предназначен для того, чтобы быть, — добавила Ирина. Они вышли на улицу, и весенний ветерок коснулся их новых татуировок. Это был не просто рисунок. Это была печать. Обещание, высеченное на коже, что какие бы бури ни бушевали впереди, эти шрамы, принятые и выбранные добровольно, навсегда останутся напоминанием. О том, что они выбрали друг друга. Со всем грузом прошлого и всей надеждой на будущее. И что самый прочный след — это не тот, что оставляет боль, а тот, что рождается из решения больше никогда не причинять её друг другу. Вечером они сидели дома, бережно смазывая новые тату заживляющей мазью. Процесс был почти ритуальным — нежным и сосредоточенным. — Знаешь, — сказала Ирина, закручивая тюбик. — Это ведь как обручальное кольцо. Только... наше. Полина фыркнула, но не стала спорить. —Кольцо можно снять. А это... — она провела пальцами по своей тату. — Это навсегда. — Именно, — Ирина посмотрела на неё, и в её голубых глазах стояли слёзы, но это были слёзы счастья. — Как и мы. Они вышли на балкон. Весенний ветерок коснулся их новых татуировок, вызывая лёгкое пощипывание. Это было не просто рисунок. Это была печать. Обещание, высеченное на коже, что какие бы бури ни бушевали впереди, эти шрамы, принятые и выбранные добровольно, навсегда останутся напоминанием.