Слово о Войне и Мире

9:57 3 июля 2029 года Лофт Измайловского Кремля, г. Москва, Российская Федерация Начались первые летние дни в лучшем городе земли. Недавно закончились командирские курсы у курсантов по всей стране. В атмосфере спешной подготовки к обороне, генеральный штаб ждал момента выпуска своих кадров из военных училищ для скорейшего закрытия возможных прорывов ВСУ и небольшого "интернационального легиона", отправленного на Украину в качестве замены международной коалиции, которая отправилась давить международных террористов, захвативших власть в Ираке. Это была просторная комната, когда-то бывшая до революции мануфактурным цехом, подстроенная под приём гостей и праздники молодёжи. В углу комнаты стоял огромный "царь-диван", способный вместить человек 10-15, перед ним был большой стеклянный столик с разной едой и выпивкой, которую ранее не могли себе позволить курсанты, но, конечно, в основном именно выпивкой. Выпускники явно готовились к моменту замены курсантских погон на погоны с одним просветом и двумя звёздочками, желая хотя бы один день прожить без ограничений начальства. Но в лучших традициях подобных мероприятий кто-нибудь обязательно захочет поиграть в гонку "кто быстрее запишется на кодирование", которую обязательно кто-нибудь подхватит и втянет других. На углу дивана сидели стройный блондин и брюнет, решив обсудить происходящее торжество алкоголизма. – Чувак, эта вечеринка - отстой. Я, бля, ненавижу этих людей. — Сказал утомлённым, но трезвым голосом разлёгшийся курсант Комаров. – Кто пригласил сюда всех этих идиотов? — Вторил ему черноволосый мужчина. – Я не знаю, Дим... кстати, я что-то нашего Степашку не вижу, где он? – Да вон там на полу валяется с "вагинатором" в руках и приспущенными штанами. — Сказал Бочаров, указывая глазами на их валяющегося на ковре друга, явно не в трезвом состоянии, со странными устройством из стакана, губки и презерватива в правой руке. – Бля, Димка, что с ним? – Шара, Витя у нас любитель ОЧЕНЬ острых ощущений. Он попросил меня дать что-то мощное. Вот я отсыпал немного "мяу-мяу". Он как принял, так сразу его в трип унесло. Он начал орать, чтобы ему дали секс, пришлось импровизировать. – «Мяу-мяу»? – Тебе лучше об этом не знать. – И прям в таком состоянии мы его повезём на общий сбор? – Не совсем, я рассчитал ему дозу и он придёт в более-менее нормальное состояние через несколько часов. – Ладно... Дим, как тебе идея отсюда свалить? – Можем, правда дальше будешь сам, я поеду к Лерке. – А с Витькой что? – Мы не будем бросать нашего друга как в прошлый раз, я оставлю ему денег на шаурму, коктейль, беляш + такси до общего сбора. — Сказал Димка, после чего вышел вместе с другом из лофта В это же время – Алло, пап, тут такое дело... мне нужно обратно домой — говорила Шурка своему отцу по телефону. Вечеринка по случаю успешной защиты красного диплома скатилась в драку и игру в литрбол. – Шура! Не надо мне ебать мозги! Буду я ещё из-за всякой хуйни сливать в трубу потраченные деньги за аренду, еду и выпивку! Если тебе так нужна охрана - ищи себе сопровождение, может кто-то и вызовется защитить такую неблагодарную девку как ты! — гневно высказался Вишневский, которому явно было не до своей дочери, после чего сбросил трубку. Шура была унижена словами своего отца, понимая, что без согласования с отцом ничего сделать не может. Возможно, здесь она подумала о каком-то первом шаге своей самостоятельности не на словах, а на деле. 10 минут спустя – Ну, здесь мы пожалуй и разойдёмся. Лерка писала, что уже на вокзале, я пойду. — сказал Димка, пожав десницей руку блондина и похлопав его по плечу второй рукой. – Давай тогда, увидимся на пункте сбора. — Сказал спокойным голосом Шарапов, после чего развернулся через левое плечо, решив идти куда глаза глядят. В этот момент он думал лишь о следующем дне, который перевернёт его жизнь. О войне, которая поможет ему стать тем, кем он не является - героем. О войне, которая станет его венцом военной славы. О войне, которая даст ему возможность доказать свою значимость перед его истинным командиром - Владимиром Макаровым - и занять важное место в ультранационалистической армии, которой симпатизировал. Думая о великом, он совершенно не заметил как наткнулся на девушку-блондинку. Она была облачена в длинное чёрное платье, словно сотканное из ночи, с тонким кружевным вырезом и рукавами, обнимающими её руки, а образ завершают острые сапоги, тяжёлый кулон и серьги-кинжалы, придающие ей вид роковой королевы тьмы. Вишневская резко отстранилась и недовольно сузила глаза. – Эй, аккуратнее! — её голос был твёрдым, почти требовательным. Новоиспечённый офицер не выразил ни капли смущения. Он молча посмотрел на неё, затем хладнокровно ответил: – Не ожидал, что здесь кто-то будет. – Неправда. Вы просто не смотрите под ноги, — Сказала дочь олигарха. – И вообще, мне не нравится, когда незнакомцы касаются меня без разрешения. Шарапов медленно выпрямился, скрестив руки на груди. – Я понял. Но у меня нет привычки оправдываться за случайности. Вишневская слегка наклонила голову, изучая его. Он был одет в парадную тёмно-голубую форму выделяющимися золотыми петлицами, погонами с 1 голубым просветом и двумя звёздочками, а также золотым ремнём, к которому была прикреплена кобура с пистолетом Макарова. На груди красовался значок «за окончание военного ВУЗа», видимо единственная награда, которую он пока заслуживает. – Спешили? Важные дела? Или просто убегаете от своей шумной компании? Шарапов слегка сузил глаза, изучая её реакцию. – Не люблю шумных сборищ, особенно когда все пьяны и говорят глупости. Она усмехнулась, покачав головой. – Понимаю. Я бы тоже предпочла тишину, но отец не дал мне вернуться домой. Шарапов кивнул, но его голос остался ровным: – Это неудивительно. Люди часто хотят контролировать других, особенно своих детей. – Контролировать? — Вишневская резко повернулась к нему. — Да он меня в буквальном смысле продать хочет! Выдать меня замуж за какого-то отпрыска коммерса из людоедского племени — по-вашему, это нормально?! Шарапов усмехнулся, но в его глазах не было веселья. – Это предсказуемо. Власть имущие редко смотрят на чувства своих детей, если перед ними имеется выгода. Она тяжело выдохнула, её пальцы сжались в кулак. – Конечно, предсказуемо. Но мне-то от этого не легче! У меня есть собственные амбиции, а не только обязанность быть безмолвной женой. Шарапов внимательно посмотрел на неё. – И что вы собираетесь делать? – Пока не знаю, но мне нужен кто-то, кто может меня сопроводить. Кто-то, кто не боится постоять за себя и других. Он на секунду задумался, затем ровным голосом спросил: – Давайте без лишних слов, хотите, чтобы я был вашим телохранителем? – Не совсем. Мне нужно сопровождение до дома на Рублёвке. На улицах уже который год процветает этническая мафия и я хочу чувствовать себя в безопасности. А вы, похоже, умеете держать себя в руках. Блондин кивнул. – Допустим. Я согласен. Она ухмыльнулась. – Надеюсь, вы не против, если я буду поддразнивать вас за рост? Шарапов медленно шагнул ближе. – Делайте, как считаете нужным. Но помните: чем больше шкаф, тем громче падает, и я могу защитить даже несмотря на то, что я вас ниже. Она на секунду задержала на нём взгляд, затем усмехнулась. – Договорились. Заключив своего рода сделку, те направились через центр Москвы, не желая цеплять на себя взгляды этнической мафии, глубоко засевшей на юге, юго-западе, востоке и севере столицы. В первые минуты компаньон Вишневской не проявлял и грамма внимания, отвечая односложно и будто бы без какого либо интереса. Пройдя несколько километров, те остановились в небольшом кафе, близкого к центру Москвы. – ...Как вы относитесь к войне, что сейчас идёт на Украине? — Спросила Вишневская у будущего вояки. – Ровно как и к любой другой войне, куда меня посылает Родина - как к военной необходимости. А к чему этот вопрос? — Всё также холодно ответил офицер, решив поинтересоваться позицией девушки, которую согласился сопровождать. – Ну как же, я думаю, что вам не очень бы понравилась отправка на Богом забытую землю как в Афганистан и Чечню. Эту войну можно было бы избежать при умении договариваться. — Говорила Вишневская, видимо не понимая, насколько сложно строить диалог с несговорчивыми людьми. – Порой враги недоговороспособны и приходится применять силу. Значит вы из тех, кто называет себя российской оппозицией? — Спросил Комаров. – Этой войны не должно было произойти и будь бы я во главе государства, я бы поступила иначе и окончила бы эту бойню за 24 часа. – Именно поэтому вам никто не позволит стать главой государства. Войны не происходят просто так и по желанию лидеров, хотя это тоже немаловажный фактор, и порой требуется военная сила. Вы можете кричать "Долой войну!", предлагая мне и армейской элите отправку за решётку. Можете считать нас - военных - чудовищами, знающими только слова "крушить" и "ломать", но, к сожалению, мы необходимые чудовища. И уж поверьте, война не сможет закончиться настолько простым росчерком пера, по крайней мере, эта война уж точно. Война - это как игра в шахматы для короля одной из сторон. Ты либо побеждаешь, либо тебя загоняют в угол перед тем как убьют. Вспомните об этом, если захотите реализовать свои политические амбиции. — Сказал новоиспечённый лейтенант, явно заставив Вишневскую на несколько минут задуматься. Редко кто мог заставить её признать свою даже частичную неправоту. – Но ведь и в шахматах существует ничья. – Ничья в шахматах наступает в двух случаях. Либо из-за невнимательности превосходящей стороны, либо когда обе стороны теряют всех воинов, способных выправить ситуацию в победное русло. С первой причиной далеко ходить не надо, русско-турецкая война 1877-1878 годов, когда при полной победе на фронте мы не получили желаемого из-за дипломатии. По второй причине муслимы захватили Иерусалим у крестоносцев, ровно как и Персия с Византией потеряли влияние на Ближнем Востоке из-за взаимных войн во время арабских завоеваний. И подобная ничья в долгосрочной перспективе может оказаться даже хуже, чем военное поражение. Нужна ли нам такая ничья? — Закончил будущий командир взвода, после чего встал из-за стола и из вежливости открыл перед Вишневской дверь. Вынужденные компаньоны продолжили свой путь от Измайловского кремля до Рублёвки, где находилась роскошная усадьба Вишневского, которую он приобрёл в нулевые годы. Иногда отвечая на расспросы Вишневской вырезками из своей придуманной на ходу биографии, лейтенант стал погружаться в свои мысли. Он не мог объяснить, почему присутствие дочери олигарха олигарха, с которой изначально были натянутые отношения, стало приемлемым и им движет не только желание чем-то себя занять. Внезапно офицер почувствовал, как воротник кителя резко надавил на его горло, и он чуть не опрокинулся назад. Обернувшись он заметил только ухоженную руку Вишневской, схватившуюся за его шиворот, начиная направлять его в просторный светлый торговый центр. – Что на этот раз? — Спросил Шарапов, глубоко вздыхая. – Я говорила тебе про своего циничного папашу? — Ответила вопросом на вопрос Вишневская, начав копошиться в отделе париков. – Сказала пару слов о браке по расчёту, а так практически ни слова. — сказал офицер спокойным голосом. – Я не позволю ему это реализовать. Я заметила, что он последнее время стал меня попрекать куском хлеба из-за моего несогласия. Пойду ва-банк и откажусь от своих привилегий и знатной фамилии ради жизни вне золотой клетки... — Начала рассказывать о своих планах блондинка, нацепив элегантными движениями чёрный парик, подстриженный под каре, после чего повернулась к офицеру. — Как я выгляжу? — Спросила Вишневская, глубоко в душе не понимая, почему мнение блондина напротив для неё стало иметь значение. – Шура, блонд каре тебе идёт больше. — Сказал офицер, сам не заметивший, как перешёл на «ты» и уменьшительно-ласкательные имена. – Шура? Хах! Уже перешли на имена, лейтенант Комаров? Впрочем, тебе можно называть меня по имени. – Ты уже по крайней мере не чужая, можно и отбросить уставные условности, думаю обращение как к Шуре тебе нравится. – У меня будет псевдоним. Теперь можешь меня именовать Миланой Новиковой. – Для меня ты всё равно останешься Шурой Вишневской. – Хах, я нахожу это чем-то милым. С приподнятым настроением они подошли к кассе и оплатили новые аксессуары и чёрный парик, продолжив свой путь к дому на Рублёвке. – И что ты будешь делать дальше после того, как напялишь себе на голову этот парик? – Я во время учёбы ездила в Ставрополь на практику, исполняла там обязанности помощницы губернатора. Подам резюме, устроюсь на этой должности, выпрошу для себя служебное жильё и начну жить самостоятельно без денег отца. – И когда ты начала об этом задумываться? – С момента известий про планы отца. – А до этого? – Не задумывалась, меня всё устраивало. Я была зациклена на учёбе и жизни в личное удовольствие. Многие люди правы, говоря, что за деньги счастье не купишь. Но быть несчастной лучше в мерседесе, чем пешком, не правда ли? Однако у богатой жизни есть и обратная сторона - отсутствие какого либо доверия к окружающим. Понимаешь, мне сложно кому-то доверять. Безусловно, я пользуюсь репутацией вечной отличницы, но для большинства людей я стерва с богатыми родителями. И их доводы небезосновательны. Я действительно часто бываю грубой и высокомерной... О бунтарстве и говорить не стоит... В меня влюблялось много юношей моего возраста, но я ни разу не видела в их глазах искренности. Будто они мне врали лишь для того, чтобы получить от меня деньги. Даже на этом мероприятии в честь успешной защиты диплома меня позвали лишь потому что мой папаша может оплатить их гулянку. Жизнь в золотой клетке равноценна пожизненному несчастью, потому что любой отпрыск - это инструмент воздействия для главы семьи, которому всё равно на чувства своих детей. И пожалуй сегодня настал момент, чтобы начать что-то менять... А почему ты решил идти в армию? — Высказалась Вишневская, с грустным лицом констатируя факты своей жизни и испытывая подсознательное чувство доверия к блондину в военной форме. В ответ на вопрос он умолк на несколько секунд, такое чувство будто думал, что сказать. – Меня никогда не оценивали по достоинству. А я мечтал о многом. О славе, о настоящем подвиге. О том, чтобы имя мое гремело, чтобы люди говорили: "Вот он, наш герой!". Вся моя жизнь – это долгая, нудная игра в шахматы, где я всё время ходил пешкой. А эта война… это решающая партия. Партия, которую я не имею права проиграть... Мой отец… он не добился настоящей славы и после своей гибели. Во время чеченской войны за захват местного полевого командира его начальник разведбата получил героя России, а он сам лишь значок, похожий на вымпеловский, которым он очень гордился... Ничего такого, что можно было бы передать по наследству, кроме этого… чувства неудовлетворённости. Я хочу большего. Я хочу достичь того, чего он не смог. Хочу, чтобы меня уважали, чтобы мной гордились. Не только за красивые глаза, Шура, а за… за настоящие дела. Я хочу помочь русскому мирному населению. Настоящее дело, видишь? Защитить их, стать щитом… Но это не только альтруизм, Шура. Это ещё и путь к… к расположению определённых людей. Мой кумир военного искусства... Его уважение для меня… это как корона. Эта война – мой шанс. Мой шанс стать тем, кем я должен был быть всегда. Мой шанс получить то, что мне причитается. Мой шанс на… свой Араб аль-Мульк для Макарова. Ты понимаешь? Не просто победа, Шура, а настоящая, ослепительная слава. Такая, о которой будут слагать легенды. А я… я буду в центре всего этого. Я заслуживаю большего, чем быть тем, кем я являюсь сейчас и я добьюсь этого. — Сказал спокойным голосом Комаров, закончив свою речь. Речь явно заставила их задуматься и на некоторое время погрузились в размышления друг о друге и лишь через некоторое время вновь продолжили разговор. Разговор о биографии временного телохранителя Вишневской. – Ты выглядишь моложе своих лет… Сколько тебе, кстати? – поинтересовалась Шурка, прищурившись. – Двадцать один, – равнодушно ответил Комаров, не сразу осознав, что проговорился. – То есть, в шестнадцать лет ты пошёл в академию? Невероятно! – Блондинка подняла бровь, заметив несостыковку. Офицер заметно напрягся, глаза его расширились. – Это… неважно, – пробормотал он. – Послушай, я не собираюсь тебя сдавать военной полиции, – усмехнулась Вишневская. – Так что можешь расслабиться. Владимир Комаров – это твой псевдоним? Комаров кивнул, с облегчением выдыхая. – Да, Алексей Шарапов… это имя из прошлого. Оно ничего для меня не значит. – А для меня ты – Лёша, – сказала Шурка, её взгляд стал мягче. – И между нами не должно быть лжи. И Я рада знакомству с настоящим тобой. Они миновали МКАД, и городская суета осталась позади. Солнце, склоняясь к горизонту, расписывало небо невероятными красками – нежно-розовый плавно перетекал в огненно-красный, создавая завораживающий пейзаж. Рублевка встретила их роскошными особняками, утопающими в зелени, и каждый поворот дороги открывал все новые и новые картины закатного великолепия. Дом Вишневских, величественный и светлый, уже был виден вдалеке, освещенный последними лучами солнца. В этот момент Шарапов почувствовал лёгкое беспокойство, заметив напряжение на лице Вишневской, которое она пыталась скрыть за вежливой улыбкой. Её обычно яркие глаза были притушены, а в движениях появилась какая-то нерешительность. – Ну, вот видимо мы уже на месте. На этом, пожалуй, наши пути и разойдутся. Прощай, Шура. — Сказал офицер, повернувшись через левое плечо на 180°, намереваясь уйти. Его слова прозвучали как удар, холодный и окончательный. Вишневская ожидала прощания, но внутри всё перевернулось. Не просто колебание, а целая буря эмоций. Стоит ли отпускать его, этого знакомого всего лишь день человека, на такой холодной, безразличной ноте? Внезапно осознание пришло с резкой, острой ясностью. Может быть, он – не просто знакомый, а единственный человек, которому она доверяет? Единственный, кто не видит в ней только дочь богатого отца, кто не интересуется её деньгами, её положением. Единственный, кто, казалось, видит её настоящую. Мысль о его уходе вызвала не просто печаль, а настоящую панику, будто кто-то пытается вырвать у неё важнейшую часть самой себя. Она не хотела его терять. С усилием сдерживая слезы, и с непреодолимым желанием остановить время, она решительно сказала: – Стой, подожди... Блондин резко обернулся, его лицо, до этого выражавшее только холодную решимость, смягчилось от неожиданности. Перед ним стояла та Вишневская — не холодная и неприступная, а растерянная, уязвимая. В его голове пронеслась вся их краткая встреча: её резкость, отталкивание, запрет на любое прикосновение… А теперь это… Эта хрупкость и явная просьба остановиться резко контрастировали с образом, который он успел о ней сложить. Мысль пронеслась с ошеломляющей скоростью: «Неужели та грубость была лишь маской?» – Что? — пробормотал он, голос стал мягче, чем он сам ожидал. – Я… не хочу, чтобы ты уходил, — прошептала она, словно боясь сглазить этот нежданный порыв. — Мы практически только что познакомились, а я… я уже… чувствую, что могу тебе доверять. Может… может, зайдёшь ко мне? Она жестом указала на особняк, рядом с которым находились. Его размеры говорили сами за себя. В его голове снова завертелись мысли. Он представлял себе этот дом, его роскошь, богатство… А рядом с ним — эта девушка, которая только что отказалась от своей обычной защитной оболочки. – Шура… — начал он, и уже не мог держать в себе удивление. — Ты… ты меня и вправду удивила. Я… я не ожидал. – Удивила? — её губы прикоснулись к улыбке, такой нежной и ранимой, что он забыл обо всё на свете. — А теперь ты удиви меня, согласившись. Он взглянул на нее, на это нежное, уязвимое лицо, и понял, что это не просто приглашение в дом. Это приглашение в её жизнь, в её сердце, скрытое под толстым слоем ледяной брони. И он хотел принять это приглашение. – Хорошо, Шура, — ответил он, улыбка задержалась на его лице. — Я зайду. И он сдержал своё слово. Он шагнул за ней, в главные ворота, любезно открытые блондинкой, и его глаза расширились от удивления. Он увидел особняк, втиснувшийся между сосновым бором и ухоженными газонами, впечатлял не только размерами, но и безупречной элегантностью. Это была не вычурная роскошь, а скорее изысканная сдержанность, говорящая о тонком вкусе и безупречном стиле. Главный фасад, выполненный из светлого камня, украшали большие французские окна, отражающие сияние закатного солнца. Многоскатная крыша, покрытая темно-серой черепицей, мягко спускалась к широким верандам, обвитым плющом. Территория вокруг особняка была просторна и идеально ухожена. Газон, ровный как бильярдный стол, спускался к небольшому озеленённому пруду, в котором зеркально отражались облака. Подстриженные кусты и деревья образовывали живые изгороди, аккуратно очерчивающие клумбы с редкими цветами. Несколько скульптур, расположенных в самых незаметных уголках сада, добавляли особой интимности и изюминки ландшафту. Дорожки, выложенные брусчаткой, вили между деревьями, приглашая прогуляться. Неподалёку от особняка располагался теннисный корт и небольшой бассейн с переливающейся водой. Всё дышало спокойствием и роскошью, таким тихим великолепием, которое доступно только избранным. За высоким забором, скрытым от любопытных глаз, располагался и небольшой лес, где величественные сосны шумели над мягким мхом и цветущим вереском. Воздух был наполнен ароматом хвои и цветов, создавая атмосферу спокойствия и гармонии. Он чувствовал себя героем старого фильма, случайно попавшим в мир роскоши, недоступной его пониманию. Его военная выправка, обычно такая уверенная, немного сбилась. Он оглядывался, не в силах оторваться от великолепия, которое раскрывалось перед ним с каждым шагом. Блондинка, словно прочитав его мысли, легко смеясь, схватила его за руку и потянула вперед, ее улыбка сияла на фоне закатного солнца. Ее быстрая ходьба казалась ему легкой и грациозной, в противоположение его неуклюжей попытке уследить за ней. Внутри особняк оказался еще более потрясающим. Роскошные помещения, драгоценные предметы искусства, старинная мебель – все это усиливало его ощущение нереальности происходящего. – Пойдем, я хочу тебе кое-что показать, — прошептала она, уже на втором этаже, и потянула его к балконной двери. Он последовал за ней, еще больше пораженный. Открывшаяся перед ним картина заставила его замереть. Москва растянулась перед ними в всей своей вечерней красе. Закатное солнце окрасило небо в яркие краски, освещая бесконечный поток огней города. Вишневская стояла рядом, ее силуэт вырисовывался на фоне огней, и он понял, что это не просто вид с высоты, это вид на ее жизнь, на ее мир, который она только что пригласила его поделить. Он молчал, впервые за весь вечер теряясь для слов. Красота открывшегося перед ним вида и нежность девушки рядом полностью поглотили его. Он чувствовал себя маленьким и беспомощным перед этим великолепием, но в то же время невероятно счастливым и привилегированным быть здесь, рядом с ней. Блондинка прикоснулась к его руке, и он почувствовал её тепло, как противовес холоду удивительной красоты Москвы под закатом. Шура мягко подтолкнула Комарова к плетеному креслу, стоявшему на балконе. — Устраивайся, Лёш. Полюбуйся еще немного. Этот закат незабываем. – Спасибо, — пробормотал он, все еще пораженный увиденным. По едва заметному жесту Вишневской, появилась прислуга с подносом, на котором стояли два бокала, наполненные темно-красным вином. Они поставили поднос и бесшумно исчезли. – Выпьем по бокальчику за нашу встречу, — предложила Вишневская, поднимая бокал. Вино в нем переливалось, как драгоценная кровь. – Я не должен, — Комаров неуверенно покачал головой. Его военная выправка срабатывала автоматически. – Разве ты откажешься от вкуснейшего вина 10-летней выдержки за такой чудесный вечер? – Вишневская улыбнулась, её глаза блестели. — Разве тебе не приятно находиться здесь, рядом со мной? Он посмотрел на неё, на вино, на огни Москвы, расстилающиеся под ними, как бесконечное море. Сопротивление таяло. — Хорошо, — сдался он, взяв бокал. Они чокнулись. Вино оказалось удивительно мягким и терпким. Комаров сделал небольшой глоток, наслаждаясь вкусом и тишиной. Он смотрел на Вишневскую, ее лицо, освещенное огнями города, казалось невероятно красивым. – Знаешь… – Комаров немного замешкался, – я… я боюсь тебя потерять. Этот вечер… он был… особенным. Возможно ли… не могла бы ты дать мне свой номер телефона? Или… как-нибудь еще связаться? Вишневская чуть склонила голову, её улыбка стала ещё загадочнее. – Ты так думаешь? – спросила она, с лёгкой иронией. – Да, – твердо ответил Комаров. – Я хочу… я хочу снова увидеть тебя. Мне кажется, мы могли бы… подружиться. Вишневская достала из элегантной сумочки изящную визитную карточку и протянула ему. – Вот, – сказала она тихо, – надеюсь, наша дружба будет долгой и… интересной. Комаров взял карточку, его пальцы ненадолго коснулись её пальцев. Он увидел на карточке не только номер телефона, но и адрес. «Случайно ли это?» — подумал офицер, — «Может быть это действительно судьба и не случайная встреча?» Прошло некоторое время перед тем, как по особняку раздался громкий звонок. Шурка интуитивно закрыла глаза, будто предвещала какой-то ужас. – Это мой отец... — Сказала она упадническим тоном, выражающим смесь тревоги и невольного ожидания очередного «серьёзного разговора». Младший офицер расстегнул кожаное крепление кобуры на свой ремень и, взяв кобуру десницей, положил её рядом со своей первой подругой. – Это отцовский ПМ, я думаю он тебе будет нужнее. — Сказал он утешающим голосом, невольно взяв Шуру за руку. Дверь на балкон бесшумно отворилась, и в проеме возник Владимир Вишневский – внушительный мужчина с лицом, высеченным из гранита. Холодные глаза остановились на паре в плетеном кресле: Вишневская и Комаров держались за руки, освещенные закатным светом. Громкий крик олигарха разорвал тишину. Он ворвался на балкон, лицо багровело. – Шура! Что это значит?! – рявкнул он, указывая на них. — Ты забыла о помолвке с Ермековым?Выставляешь нас посмешищем! Офицер, сохраняя спокойствие, отстранился от Шуры. Удивление его было очевидным: глубоко в душе он отрицал любые чувства к ней, кроме лёгкой симпатии, и то, что отец видит в этом что-то большее, казалось для него нелепым. Он молчал, наблюдая за сценой. Гнев Вишневского нарастал. Он сыпал обвинениями, упоминая репутацию, будущее Шурки, и что Комаров – расходный материал из нищенствующего офицерства, недостойный руки его дочери. Шура пыталась возразить, но отец перебивал. Комаров молчал, позволяя буре пронестись. Лишь его спокойный, немного насмешливый взгляд выдавал внутреннее состояние. Буря стихла. Олигарх, тяжело дыша, ушёл, оставляя холод и недовольство. Через час офицера, неожиданно для него самого, пригласили в кабинет. Человек, входящий в десятку списка Forbes по России, сидел за массивным столом, лицо непроницаемо. – Лейтенант Комаров, — начал он ровно, — я оценил вашу выдержку. Но позвольте сделать одну вещь ясной. Шура Вишневская – моя дочь. Её будущее – моё дело. Я выбрал для неё партнёра, который обеспечит нашей семье стабильность. Если сохранность моего положения потребует от меня брака по расчёту моей дочурки, то я готов отдать её на откуп хоть всем казахам и их жеребцам. Ваши чувства в моих планах не играют никакой роли. Олигарх сделал паузу, взгляд стал ледяным. – Советую вам направить энергию на другие цели. Руку моей дочери вы не увидите. Поймите это раз и навсегда. Комаров кивнул, не проронив ни слова. Он понял: это не угроза, а холодный расчет человека, для которого чувства ничего не значат по сравнению с деловыми интересами. Он встал и покинул кабинет, оставив Вишневского наедине с его безжалостным миром. Встреча с Шурой оказалась коротким горьким мигом, а её отец – человеком, который с простотой и беспощадностью разрушил то, что ещё не успело зародиться. Оставив позади роскошный особняк, он твердо решил, что это прощание навсегда. Его единственная цель – собрать вещи и прибыть на Павелецкий вокзал. Поездка на такси, сбор багажа и дорога до вокзала стерлись из памяти, как нечто незначительное. Пройдя досмотр, он ожидал поезд, когда его окликнули. – Шара! — Услышал он знакомый голос за спиной. Белокурый офицер повернулся в сторону исходящего звука. Он увидел знакомого ему Димку Бочарова в компании с высокой девушкой лет 25 с длинными каштановыми волосами, белой кожей и изумрудными глазами. Как однажды ему рассказывал Дима, она вытащила его из СИЗО, добившись оправдательного приговора в суде по мутному делу с гибелью экипажа лодки, где он был помощником капитана. Он поцеловал в лоб Лерку и что-то нашептал ей на ухо, после чего та послушно отошла в сторону, оставив сослуживцев наедине. — Я рад снова тебя видеть! – Взаимно... Кстати, а где Степашка? — Спросил Комаров, явно интересуясь отсутствием их общего товарища. – Я предупреждал его о последствиях, но он не воспринял их должным образом. Сидит вон там на скамейке с вещами. — Сказал Димка, указав глазами на их друга с белыми губами, со стороны выглядевшим высушенным как изюм. — Его лучше не трогать, сейчас ему очень захочется добавки, так что быть надо с ним аккуратнее, я его занесу к нам, не беспокойся. Кстати, как провёл сегодняшний день? – Ничего особенного. Ходил по родному городу и теперь я здесь. — Сказал блондин спокойным и невыразительным голосом – Ага, конечно!.. Шара, мне можешь рассказывать что угодно. Как тебе она? — Спросил с усмешкой Бочаров, явно понимая, что его друг что-то скрывает. – Ты о ком?.. - Настороженно ответил вопросом на вопрос Комаров, подумав, что он видимо что-то видел. – Леру ты и так знаешь. А так ты прекрасно понимаешь о ком я. — Произнёс Бочаров с ярко выраженной улыбкой на лице. Его друг понял, что видимо Димка видел его с Вишневской. – Ну... у неё доброе сердце... — Неуверенно сказал Комаров, явно смущаясь от заданного вопроса. – Хах!... Неужели? Я видел как ты пялился на её «Доброе Сердце». — Сказал Бочаров не скрывая своего смеха, заставив своего друга сильно покраснеть от смущения. — Я забыл свой телефон в том лофте, возвращаюсь и вижу тебя вместе с той девахой. Как забавно, в академии говорил, что надо соблюдать присягу и говорил о вреде отношений для военнослужащих, как по нарративу начальства, а сегодня пошёл по девушкам? Ты у нас ещё и развратник, друг мой? Теперь-то мы с Витькой всё знаем про тебя! — Продолжил Димка с явной иронией и нескрываемым смехом, заставив «Шару» улыбнуться. Тень от вокзала ложилась длинными полосами на перрон. Белокурый офицер, капитан, судя по выправке, прищурился, окидывая внимательным взглядом огромную, освещённую тусклым светом прожекторов, толпу. Военные в форме перемежались с гражданскими лицами, все ожидали посадки на ночные поезда, широко раскинувшиеся на многочисленных путях. Среди этого людского моря, насчитывающего, как минимум, несколько тысяч человек, его взгляд остановился на высокой девушке. Она выделялась строгим, тёмного цвета костюмом, почти сливающимся с ночной тенью. Знакомые черты лица, элегантная чёрная стрижка каре... и, что особенно привлекло внимание лейтенанта, — небольшой чёрный чемоданчик, совершенно стандартный для перевозки зарегистрированного оружия. Раздался глухой гудок, извещающий о начале посадки, но офицер, словно загипнотизированный, продолжал смотреть на девушку. Она ненадолго подняла глаза, и в этом тусклом свете перрона он узнал свою новоиспечённую подругу. С лёгкой улыбкой, отражающей спокойствие и уверенность, он направился к своему вагону. Он знал — она сбежала от своего властного отца-олигарха, и теперь с ней всё будет хорошо. Мысли о ней, волновавшие его ещё секунду назад, растворились в момент отправления поезда. Глубокий гудок локомотива, ритмичный стук колёс, и ясное, кристальное осознание, подкреплённое тёмной, ночной атмосферой и совпавшее с одной известной англоязычной песней: «We are in the army now.»