Слово о Войне и Мире

19:49 21 августа 2029 года Особняк олигарха Ермекова, г. Астана, Республика Казахстан Особняк Ермековых был воплощением того, что Александра Вишневская презирала больше всего. Едва переступив порог, она почувствовала приторный привкус фальши, который здесь буквально висел в воздухе, смешиваясь с запахом дорогих ароматизаторов и свежесрезанных цветов. Огромные пространства были забиты показной роскошью: золотые вензеля на каждой поверхности, мраморные полы, по которым скользили блики бесчисленных хрустальных люстр, бархатная мебель, настолько избыточная, что казалась неудобной. Это было не богатство, а имитация богатства – безвкусный, кричащий о своих миллионах интерьер, созданный для того, чтобы пустить пыль в глаза, а не для жизни. Как и большая часть архитектуры Астаны, здесь все было либо убого, либо демонстративно, искусственно, натужно, будто главный принцип строительства и существования в этом городе звучал как "казаться, а не быть". Последние несколько дней прошли в такой же удушающей атмосфере. Александра знала, что должна втереться в доверие к этим людям, которых до недавнего времени откровенно презирала и не стеснялась в выражениях. Семья Ермековых, казахских коммерсантов, была пропитана националистическими идеями. Они ненавидели русских как этнос, открыто транслируя это в своих разговорах, и планируемый брак их сына с дочерью русского олигарха рассматривали исключительно как показатель собственного превосходства, триумф над "орыстар". Сегодняшний ужин должен был быть особенно важным. В огромной столовой, где золотые приборы отражались в полированном столе, царила натянутая тишина. Во главе стола сидел Ермеков-старший, глава семейства – мужчина с тяжелым, властным лицом, в глазах которого читалось неприкрытое презрение. Рядом с ним – его сын, будущий жених, молодой человек с надменным выражением лица, который, кажется, был искренне уверен в своем праве на подобный брак. – Итак, госпожа Вишневская, или как там тебя… Александра, – голос Ермекова-старшего был низким, но прорезал тишину, как нож на ломанном русском. Он демонстративно отложил вилку, его взгляд впился в неё, словно рентген. – Мой сын, конечно, счастлив, что ты решила оказать ему честь. Хотя, учитывая твою… прошлую риторику о нашей стране и нашем народе, это выглядит весьма любопытно. Александра внутренне напряглась, но ее лицо оставалось бесстрастным. Она знала, что он будет давить, напоминать. Её давние, резкие высказывания в адрес Казахстана и его жителей, которые она когда-то позволяла себе будучи в Москве, теперь бумерангом возвращались к ней. – Я глубоко сожалею, если мои слова были неверно истолкованы или ранили чьи-то чувства, господин Ермеков, – ее голос звучал спокойно, почти смиренно, что было ей несвойственно. Каждое слово давалось ей с огромным трудом, но она понимала, что это необходимая часть ее игры. – Неверно истолкованы? – Ермеков презрительно фыркнул. – Ты называла нас варварами, неотесанными дикарями, лишенными культуры, говоря со своим папашей. Ты говорила, что единственное, что мы умеем – это выкачивать нефть и жить за чужой счет. А теперь, когда твой папаша, как я знаю, оказался в затруднительном положении, и ты сама, видимо, не смогла удержать свою должность… Вы пришли просить у нас помощи. Это забавно, не так ли? Орыс ақсүйегі, ищущая спасения у “калбитов”. Послышались смешки со стороны других членов семьи. Александра чувствовала, как кровь приливает к лицу, но не позволила себе и мускулу дрогнуть. Она медленно подняла бокал воды и сделала глоток, давая себе секунду на то, чтобы заглушить вспыхнувшую ярость. – Я приехала сюда по воле отца, чтобы укрепить деловые связи между нашими семьями, – холодно произнесла она. – И чтобы, если мне будет оказана честь, стать частью вашей семьи. – Частью нашей семьи? – Ермеков-старший медленно встал из-за стола. Он подошел к ней, его тяжелый взгляд буравил ее насквозь. – Ты станешь частью нашей семьи на наших условиях, орыс шошқа. Ты будешь выполнять наши традиции, уважать наш народ и наш образ жизни. Ты будешь нести фамилию Ермековых, и это будет знаком того, что даже твои, с твоей надутой гордостью, склонилась перед нашей силой и нашим превосходством. Его слова были как плевки, каждый из них обжигал, но Александра держалась. Она знала, ради чего это. Ради своей многоходовки. Ради отца, который загнал ее в эту ловушку. Ради свободы, которую она собиралась выгрызть зубами. Внезапно Ермеков резко поднял руку. Прежде чем она успела среагировать, его ладонь с силой обрушилась на ее щеку. Раздался резкий, хлёсткий звук, эхом прокатившийся по столовой. Голова Александры резко дернулась в сторону, в ушах зазвенело. Боль была острой, жгучей, но гораздо сильнее был удар по гордости. По щеке разливалось тепло, затем оно сменилось огнем, когда на месте удара проступил ярко-красный отпечаток его ладони. Ни звука. Ни единого вскрика, ни даже вздоха. Александра медленно повернула голову обратно, встретившись взглядом с Ермековым. Её глаза, обычно полные вызова, сейчас были опущены, лишь на мгновение встретились с его взглядом, и в них мелькнул отблеск не то страха, не то покорности – ровно то, что он хотел увидеть. Губы слегка дрогнули, а по лицу, помимо следа пощёчины, проступил невольный румянец стыда, который она не пыталась скрыть. Я понимаю, господин Ермеков, – произнесла она голосом, который прозвучал на удивление тихо и покорно, едва слышно. Ермеков смотрел на нее, ожидая слез, мольбы, любой реакции, которая подтвердила бы его власть. И он увидел то, что искал: легкое дрожание подбородка, почти незаметный спазм на лице, потупленный взгляд, в котором читались унижение и какая-то отчаянная, болезненная покорность. Улыбка удовлетворения, медленная и хищная, растянула его губы. – Шешең амын сігейін, Орыс жезөкше Александра молчала. Она чувствовала, как жар от пощечины разливается по лицу, но это лишь разжигало внутренний огонь ее решимости. Этот спектакль был необходим. Каждая капля унижения, которую она сейчас демонстрировала, лишь укрепляла его уверенность в ее податливости, покупая ей драгоценное время и свободу маневра. Она позволяла ему думать, что он сломил её, чтобы в нужный момент сломать его. Она согласилась на этот ад, чтобы дать отцу те деньги, которые он так отчаянно искал. Она требовала верную охрану – не для безопасности, а для контроля. И время на поиск наследника – лишь для того, чтобы Шарапов успел найти Бочарова. А конверт с визиткой Киллера, бывшего сослуживца Шарапова, уже шла к ней. Пощечина Ермекова была лишь напоминанием о цене, которую ей приходится платить, и о цели, ради которой она терпела это унижение. Ее план был сложен, рискован и отчаян. Но теперь, с горящим от пощечины лицом, она знала одно: он должен сработать. Во что бы то ни стало. Дни потекли, и Александра принялась за свой тщательно продуманный спектакль. Она понимала, что для реализации многоходовки ей необходимо не просто выживать в этой золотой клетке, но стать её неотъемлемой частью, втереться в доверие к тем, кого она ненавидела. Начала она с того, что, к удивлению Ермековых, проявила неожиданный интерес к казахским традициям и языку. Каждое утро она обращалась к главе семейства и его жене с вежливым «Ассалаумағалейкум» и «Қайырлы таң», их лица невольно расплывались в улыбке. Она скрупулезно изучала этикет, принятый в казахской семье: как приветствовать старших, как правильно подавать чай, какие вопросы уместны, а какие – табу. Под ее приторной покорностью скрывалось холодное, просчитывающее сознание. Она запоминала имена дальних родственников, интересовалась их делами, с показным вниманием слушала долгие рассказы о родословной и славных предках. –Рахмет, апа, – произносила она, принимая чашку чая от старшей снохи, и та, сначала недоверчивая, теперь смотрела на нее с почти материнской нежностью. Александра помогала на кухне, хотя в душе презирала эти занятия, и даже несколько раз изъявила желание научиться готовить традиционные блюда – жест, который был воспринят как невероятное смирение для «русской аристократки». Она была идеальной келинкой – почтительной, скромной, готовой учиться и выполнять любую просьбу. Женщины в семье, поначалу настроенные крайне скептически, постепенно начали смягчаться. Ее показная покорность и стремление влиться в их уклад жизни медленно, но верно ломали стену предубеждений, выстроенную вокруг нее. Даже Ермеков-старший, наблюдая за ее преображением, порой кивал с удовлетворением, считая, что его «урок» с пощечиной принес свои плоды. Он был уверен, что сломил ее гордость, превратив в послушную игрушку. На самом же деле, каждый показной жест смирения, каждое вежливое слово, каждый потупленный взгляд были тщательно выверенным шагом в её многоходовке. Это был фундамент, который она строила для своей главной цели. И вот настал момент для следующего шага. Большой семейный ужин, посвященный грядущей помолвке, собрал всех членов многочисленной семьи Ермековых. Столы ломились от угощений, воздух был наполнен шумом голосов и смехом. Александра, как обычно, безукоризненно выполняла роль покладистой невесты, улыбалась, кивала, тихо отвечала на вопросы, периодически помогая разливать напитки. В незаметно выбранный ею момент, когда все были увлечены тостом за сплочение и процветание рода, она действовала. В её маленькой сумочке, которую она всегда держала при себе, лежала крошечная упаковка сильнодействующего, но быстро выветривающегося снотворного. Движения её были точны и незаметны. Несколько секунд, пока внимание присутствующих было приковано к главе семейства, произносящему пышную речь: пару крупинок в кумыс для старейшин, чуть больше – в чай для активных родственников. Она сама пила только воду, демонстративно отказываясь от алкоголя «из уважения к традициям». Эффект не заставил себя ждать. Спустя час-полтора, когда ужин подходил к концу, в воздухе повисла странная сонливость. Разговоры стали прерывистыми, глаза Ермекова-старшего начали слипаться. Он лениво откинулся на спинку стула, зевая. Александра сделала вид, что собирает пустые тарелки, приблизившись к главе семейства. – Господин Ермеков, – прошептала она с легким вздохом, – тут принесли какую-то ненужную бумажку, из ЖЭКа, кажется. Просили срочно подписать, говорят, какая-то формальность по старому акту приемки… по поводу того сантехнического оборудования, что устанавливали в восточном крыле. Вы же помните, они все никак не могли закрыть документы. Ермеков сонно поморщился. Он ненавидел эти бесконечные бумажки. – Да-да, подсунь, что там… – пробормотал он, махнув рукой. Его разум был затуманен, слова Александры звучали как обычная рутина. Вместо акта о приемке сантехнического оборудования, который действительно пришел накануне, но был отложен в сторону, Александра мгновенным, отточенным движением подменила документ. Под рукой главы семьи оказался лист с текстом временной регистрации на её имя в этом доме, составленный и распечатанный ею заранее. Это был стандартный бланк, оформленный так, чтобы выглядеть максимально обыденно и не бросаться в глаза. Ручка скользнула по бумаге. Расплывчатый, но узнаваемый автограф Ермекова лег на место, предназначенное для подписи собственника. – Вот и хорошо, – тихо произнесла Александра, забирая документ и незаметно подсовывая обратно оригинальную "ненужную бумажку". Она чувствовала, как по щеке, совсем недавно пылающей от пощечины, пробегает холодный ветерок торжества. Теперь она была не просто гостем или будущей келинкой. Теперь она была официально зарегистрирована по этому адресу. Это давало ей определенный, юридический вес, делая её положение более осязаемым и менее уязвимым для произвольного изгнания. Это был её якорь в этом доме. Следующий шаг был уже ближе, визитка Бочарова казалась теперь не просто листком бумаги, а ключом к её свободе. Она была на шаг ближе к развязке. Особняк, казалось, выдохнул, погружаясь в сонную, почти осязаемую тишину после затянувшегося ужина. Александра, наконец, обрела редкие минуты уединения. В стенах своей золотой клетки, что была роскошной, но оставалась чужой, она позволила себе скинуть маску покорной келинки. Волны изнурительной усталости накатывали, но под ними ощутимо бился нервный пульс предвкушения. План, ее тщательно выстроенная многоходовка, теперь казался не просто осязаемым – он был почти реальным. Заперев дверь на тихую щеколду, она осторожно извлекла из потайного кармана своей сумочки конверт. Один из ее верных охранников передал его лишь несколько часов назад. Вскрыв его, Александра почувствовала, как привычное напряжение в груди нарастает. Её рука потянулась к той самой ручке, что шла в комплекте с первым письмом от Шарапова – обычной с виду, но с незаметным индикатором на торце. Она активировала встроенный ультрафиолетовый фонарик. Луч света скользнул по внутреннему клапану конверта. И там, где бумага казалась просто плотной, проступила тонкая, едва различимая надпись: «Вторая стенка». Осторожно, подцепив еле заметный край, она аккуратно отслоила внутренний слой конверта. Между бумагой и вкладышем лежала та самая визитка Бочарова – с минималистичным логотипом и единственной строкой: @VoinPoisk_bot. Вот он, тот самый канал связи. Несколько тщательно сформулированных сообщений. Ничего лишнего, лишь координаты и четкое подтверждение цели. _______________________________________ За тысячи километров от столичной Астаны, в одном из ничем не примечательных уголков Москвы, Димка Бочаров получил новое уведомление на свой зашифрованный мессенджер. Он сидел в полумраке своей квартиры, лениво разминая ногу. Точнее, дорогостоящий современный протез, который практически идеально имитировал движения утраченной конечности, позволяя ему обходиться без костылей и почти незаметно интегрироваться в толпу. Его губы, обычно суровые, искривились в едва уловимой усмешке. «Деваха Шары, значит…» – пронеслось у него в голове, но он не стал развивать эту мысль. Работа есть работа. Он лишь отправил короткий, емкий ответ: «Заказ принят». _______________________________________ Александра отложила телефон, чувствуя, как волны адреналина постепенно отступают, оставляя за собой лишь легкую дрожь. Помимо визитки, между слоями конверта лежал аккуратно сложенный вчетверо листок. Короткое, написанное от руки письмо. Почерк Шарапова, небрежный, но такой до боли знакомый. "Шура, Моя часть той непростой игры, что ты задумала, – выполнена. В час твоей великой нужды я смог сделать то, что обещал. Даже отсюда, из пекла украинской кампании, я ни на секунду не сомневаюсь в тебе. Ты сильна характером, Шура, сильна как никто другой. Я знаю, ты найдешь способ не просто выстоять, но и вознестись на самый верх, оставив твоих врагов в дураках. У тебя это в крови. Ты можешь придумать, как сделать так, чтобы быть на вершине этого Олимпа. Мой батальон полностью укомплектован личным составом. Нам предстоит марш-бросок из Белгородской области на высоту 107 в Приднепровской. Выдвигаемся уже завтра. Это будет непросто, но мы справимся. Держись. Я буду рядом, пусть и невидимо. Помни, что все это не зря. Скоро это закончится. Скоро ты будешь свободна. Твой В. Комаров." Слезы, жгучие и долго сдерживаемые, наконец, прорвались, оставляя мокрые дорожки на ее щеках. Это были не слезы отчаяния или страха, а нечто гораздо более глубокое – слезы невероятного, почти невыносимого облегчения, прорывающейся надежды, что она не просто выживет, но и победит. Он не забыл её. Он выполнил свою часть. Они сделают это. Шарапов. Её хоть и недавний, но верный и надежный друг, который никогда её не предаст. Он подтвердил, что его часть выполнена, и теперь весь вес ложился на её плечи, но она чувствовала себя готовой. Всхлипнув, она крепко прижала смятый листок к груди, чувствуя его незримое тепло, словно биение сердца друга. Затем бережно, почти благоговейно, сложила его и спрятала во внутренний карман своей кофты, словно драгоценный оберег, обещание будущего. Предстояло пройти еще много испытаний – тот самый день "Х", когда она либо безоговорочно победит, либо сокрушительно проиграет. Дыхание ее выровнялось. Глаза, еще влажные от слез, медленно наполнились холодным, просчитывающим огнем решимости. Впереди был лишь один путь. И она была готова пройти его до самого конца.