Слово о Войне и Мире

15:40 13 октября 2029 года Штаб-квартира «Моссада», Тель-Авив, Государство Израиль Офис директора «Моссада» напоминал мне сердце смертоносного робота. Не то чтобы у нас в Лэнгли было по-другому, но здесь… здесь это довели до абсолюта. Три стены от пола до потока были гигантскими цифровыми панелями, на которых беззвучно пульсировали карты, потоки данных, спутниковые снимки и лица — всегда лица — тех, кого мы уже убили, и тех, кого только собирались. Воздух был стерильно холодным, пахшим озоном от серверов и горьким кофе, который мы литрами вливали в себя, пытаясь обмануть время. Четвертая стена, за спиной той, что сидела во главе стола, была стеклянной и выходила на безмятежный, солнечный Тель-Авив. Ироничный, чертовски ироничный вид. Мир за стеклом был иллюзией, такой же хрупкой. И она была стержнем, на котором держалась эта иллюзия. Шира Эйлан. «Мавекерет». Наследница Нетаньяху. Она вошла в комнату беззвучно, словно тень, но ее появление перечеркнуло все. Ее нельзя было не заметить. Стройная, почти хрупкая на вид, она обладала холодной, отточенной красотой, которую не скрывали и не смягчали ни простой серый костюм, ни собранные в тугой узел черные как смоль волосы. Ее лицо с высокими скулами и тонкими губами могло бы украшать обложки журналов, если бы не глаза. Холодные, светло-карие, почти янтарные, они смотрели на мир – и на меня – с безразличием сканера, оценивающего цель, угрозу или ресурс. В них не было ни капли тепла. Она не предложила сесть, не поздоровалась. Ее первый взгляд скользнул по мне, по Элис, и в нем я мгновенно прочитал бездну презрения. Не к нам лично. К тому, что мы представляли – необходимое, но раздражающее вмешательство из-за океана. – Сыночек Хаменеи мобилизует своих обезьян в скафандрах — ее голос был низким, ровным, без единой эмоциональной вибрации. Он резал воздух, как скальпель. Она не смотрела на карту призывных пунктов Ирана. Она смотрела на тепловую карту активности в Газе. — Миллионы фанатиков, верящих, что семьдесят две девственницы ждут их за то, что они разнесут наш детский сад ракетой «Кассам». — Ее палец, тонкий и костлявый, ткнул в одно из светящихся пятен на карте сектора. — Палестинские щенки уже воют у наших границ. Они чувствуют кровь. Я отхлебнул свой кофе. Дерьмо. Настоящая арабская гуща. Элис замерла у стены, ее лицо стало напряженным. Даже для нее, патриотки до мозга костей, это было слишком. Вот она, наследница Нетаньяху. Не политик. Не солдат. Хирург. Смотрит на Ближний Восток как на раковую опухоль, которую нужно вырезать, не обращая внимания на крики пациента. И для нее палестинцы — не люди. Не враги. Это метастазы. Болезнь. А с болезнью не ведут переговоров. Ее выжигают. – Миллионы обезьян, как вы изволили выразиться, в броне, которую наши пули не берут. — я нарочно уронил кружку на стеклянный стол, заставив ее звякнуть. — С ядерной дубиной. Ваши щенки воют, а их хозяин готовится к убою. Веселенький пикник. Эйлан медленно перевела на меня свой взгляд. Ее глаза были не просто холодными. Они были пустыми. Как у акулы. – Бронекостюмы не защищают от прямого попадания JDAM, мистер Хоффман. Иранское командование пытается координировать своих обезьян в Газе и на Западном берегу. Они думают, что могут устроить нам вторую Варфоломеевскую ночь. Они ошибаются. Их фанатизм – это алгоритм, и его можно взломать. У этих тварей в головах каменный век, и они надеются победить кремний. Израильтяне всегда были хороши в двух вещах: в авиационных операциях и в кибервойне. Эйлан была богиней последней. На экране справа замелькали схемы: объекты в Натанзе, Фордо, Бушере. Не просто ядерные объекты — цитадели, защищенные слоями бетона, ПВО и паранойи. Я усмехнулся про себя. Её исламофобия, доведенная до уровня стратегического анализа меня впечатлила. Удобно. Очень удобно. Превратить целый народ в абстрактную «угрозу», в «вирус», который нужно «удалить». Это упрощало сон по ночам. – Операция «Меч Гидеона», — объявила она, и ее голос зазвучал как голос автоответчика. — В 14:00 по Гринвичу штамм «Голем» отключит их системы ПВО. Сорок пять минут цифровой Милхемет рашут. Этого хватит, чтобы стереть их ядерную программу с лица земли. После чего мы займемся санитарной обработкой Газы и Западного берега. Санитарная обработка, — я усмехнулся про себя. Новояз войны. Не «зачистка», не «контртеррористическая операция». Санитарная обработка. Как от тараканов. Она не воюет. Она дезинфицирует. И мы, США, ее главный поставщик хлорки. И сорок пять минут. Реалии нашей современной войны. Не годы окопной грязи, не месяцы наступления. Минуты. Сорок пять минут цифрового колдовства, чтобы отбросить страну на двадцать лет назад. Мы больше не стреляем пулями. Мы стреляем нулями и единицами. И они куда смертоноснее. – А потом? — спросил я вслух. — Они ведь не скажут «спасибо» и не разойдутся по своим свинарникам. – Потом, — Эйлан не дала говорить Элис, — мы вымоем грязь. Сирийская оппозиция пойдет на Дамаск. Без иранской логистики, режим Асада — это труп, который еще не понял, что умер. Мы отрежем Хезболлу. А палестинских щенков, оставшихся без хозяина, можно будет или усыпить, или приучить к поводку. Мы предпочитаем первый вариант. Я посмотрел на это мраморное лицо, на эти пустые глаза. Она была самым опасным человеком в этой комнате. Гораздо опаснее любого аятоллы. Потому что фанатик верит в бога, а технократ верит только в эффективность. И для эффективности мораль — всего лишь ненужная переменная в уравнении. – И их ядерный арсенал? Утечет в Пакистан? Эйлан наконец-то показала что-то похожее на эмоцию — легчайшую презрительную ухмылку. – Пусть везут. Китайцы быстро поймут, что иметь дело с иранскими дикарями — себе дороже. Это не наша проблема. Наша проблема — здесь. И она будет решена. Приказ был отдан. Точка невозврата пройдена. В командном центре «Моссада» воцарилась тишина, нарушаемая лишь тихим гудением серверов и щелчками клавиатур операторов. Мы наблюдали, как на экранах линии кодов атаковали цифровые крепости Ирана. Это было незрелищно. Ни взрывов, ни криков. Просто мигающие иконки и проценты выполнения. Вот так всегда, — монологизировал я внутренне. Самая важная битва войны, и она выглядит как скучный рабочий день IT-специалиста. Где тут романтика? Где марширующие оркестры? Все свелось к этому. К комнате с кондиционером, где несколько бледных парней в очках решают, кому жить, а кому гореть. Я должен был продавать оружие повстанцам и диктаторам, пить виски и спать с полуголыми журналистками. А вместо этого я торчу в этой стерильной морозилке и наблюдаю за прогресс-баром, который определяет судьбу мира. Какого черта я вообще здесь оказался? Ах, да. Флешка Рохаса. Одна маленькая флешка с доказательствами, что мои боссы в постели с картелем, сделала меня самым ярым патриотом в этом помещении. Потому что теперь мой патриотизм — это единственное, что мешает мне плюнуть на все это и уйти. – У нас есть окно! — крикнул один из израильских техников. — «Голем» активирован! ПВО слепо! И тут экраны ожили. Снимки со спутников в реальном времени. Сверкающие точки самолетов F-35, поднимающихся с палуб. Первые вспышки на земле. Фордо исчез в облаке пыли и огня. Затем Натанз. Мы вышибали глаза зверю одним ударом. Но зверь был еще жив. Через час поступили первые сообщения. Ракетный обстрел Израиля усилился втрое. Хезболла начала артобстрел по северным границам. В Йемене хуситы захватили саудовскую базу. Тело дергалось. Но план работал. На сирийском фронте оппозиция, подпитанная нашими данными и ударами с воздуха, прорвала фронт. Режим трещал по швам. Эйлан встала и подошла к стеклянной стене, глядя на свой спокойный город. – Они эвакуируют ядерные боеголовки. Конвой. Две единицы. Движутся на восток, к пакистанской границе — доложил ей aide-de-camp. Она не повернулась. – Мистер Хоффман? Ваши люди в Пакистане готовы? Я ухмыльнулся. Наконец-то что-то по-настоящему грязное. – Охотники из «ОТГ-141» уже на месте. Они не перехватят. Они проследят. Мы хотим знать, где Китай будет хранить свои новые игрушки. Элис смотрела на меня с немым укором. Она хотела уничтожить их здесь и сейчас. Но война — это не про благородство. Это про информацию. Про будущие рычаги давления. Вот она, настоящая сделка, — думал я. Мы только что разбомбили пол-Ирана, чтобы заставить их перевезти свое самое ценное имущество прямиком в руки нашего главного врага. Почему? Потому что знать, где оно лежит, ценнее, чем уничтожить это сейчас. Потому что однажды мы сможем продать эту информацию или обменять ее на что-то. Всегда есть сделка получше. Всегда. Я подошел к Эйлан и встал рядом, глядя на мирный Тель-Авив. – Поздравляю, госпожа президент. Вы только что выиграли войну. Она медленно покачала головой, ее отражение в стекле было бесстрастным. – Нет, мистер Хоффман. Я только что выиграла сорок пять минут. Война… война только началась. И следующая сорокапятка будет стоить дороже. Я посмотрел на ее каменное лицо и на свое собственное отражение. Два манипулятора. Два технократа. Она продала душу за выживание своей нации. А я? Я продал ее за тишину и возможность продолжать играть в эту игру. Я поднял свою кружку с отвратительным кофе. – За сорок пять минут. Она не присоединилась к тосту. Она уже смотрела на экраны, где разворачивалась следующая катастрофа.