Слово о Войне и Мире

19:49 15 октября 2029 года Квартира Максаковых, г. Астана, Республика Казахстан Воздух в квартире был спёртым и густым, как бульон из упрёков маман. Я только что вернулась. Пахло руками – краской из баллончика и клеем от конвертов. Под ногтями бело-чёрно-красные разводы, символ «Внутреннего Круга» – серп, молот и меч в звезде – теперь красовался на трансформаторной будке у казахского лицея. Мелочь, а приятно. Как комар, укусивший спящего врага. А потом пришло СМС. С того самого, незнакомого номера. Короткая фраза на автоответчике. Короткая и деловая, как удар ножом. Объект: Касымов К. Наследство требует правопреемника. Ваш выход. Инструмент в "скворечнике" на Домбыралы ана. Ключ под камнем у фонаря. Очистите территорию Мы - русские, с нами Бог!». Я прочла сообщение три раза. Казбек. Сын того самого хама, который годами поигрывал зарплатой маман, как фокусник тремя картами. Теперь этот выкормыш решил, что наша квартира – его законный трофей. Что мы, русские, должны ютиться по углам, пока эти "титульные" делят наше же добро. Жаркая волна ненависти подкатила к горлу. Я посмотрела на маман, которая что-то ворчала, разгребая вещи в прихожей – готовилась к позорному выселению. Тряпка. Вечно гнётся под любого, кто сильнее. И в тот же миг в голове всплыло лицо – холодное, спокойное, уверенное. Александры Вишневской. Та самая, что свалила своего казахского «жениха» и сбежала с его же миллиардами. Выходила из суда с победной ухмылкой. Она не ждала и не взывала к милости. Она её взяла. Сделала себя сама. СМСка не была приказом. Она была возможностью. Я вышла из дома. Домбыралы ана – это был старый, ещё совковой постройки дом с облупленным фасадом. Рядом с подъездом, действительно, стоял ржавый фонарь, а у его основания лежал крупный булыжник. Под ним – тусклый ключ-бабочка от почтового ящика. «Скворечник». Конспиративная терминология, которая щекотала нервы. Ящик был в самом низу, забитый рекламными листовками. Внутри, под грудой макулатуры, лежал свёрток, туго обмотанный скотчем. Чистый, новый паёк: пистолет с глушителем, два магазина, сапёрная лопатка и пачка налички. Инструментарий. «Внутренний Круг» знал, что я справлюсь. Они видели во мне то, чего не видел больше никто. План сложился сам собой, кристальный и жестокий, как лёд. Я набрала два номера. — Санька, — голос был ровным, без эмоций. — Хочешь быть полезным? Бери свою машину. За тобой заедет твой рыбнофамильный кореш. — Шура? Конечно! Что делать? — в его голосе послышалось знакомое рвение щенка, которого позвали гулять. — Едем на поминки. Будешь моими глазами и ушами. И руками, если надо. — Поминки? Кто умер? — Скоро узнаешь. Второй звонок был короче. — Сомик, твой патриотизм и верность России сейчас проверят. Не подведи. Они приехали через сорок минут. Два сапога пара – один дрожащий от восторга, другой – от подобострастия. Идеальные пешки. Через два дня мы ехали по убитой дороге в Красногорку. Заброшенное русское село под Петропавловском. Из окон машин виднелись покосившиеся заборы и пустые глазницы окон. После исхода наших людей здесь остались только ветер да тишина. Впереди, подпрыгивая на ухабах, катился дорогой джип Казбека. Он вез своих дружков – таких же сытых и самодовольных, как он сам. На «поминки по отцу». На которые его так любезно пригласила я, сообщив, что готова «обсудить условия мирного освобождения квартиры». Поминки проходили в единственном более-менее целом доме, который мы сгоняли снять. Стол ломился. Но главными блюдами были не они. Главным было то, что подавали официанты – наши ребята, нанятые за деньги Макарова. Калбитским гостям подносили самые лучшие куски мяса, щедро политые «традиционной» подливкой. Свинина под острым соусом. И обильно наливали харамные крепкие напитки. Я сидела напротив Казбека и смотрела, как они уплетают харам за обе щёки, запивая грехом. Сначала они косились друг на друга, потом кто-то неуверенно шутил, а потом, когда алкоголь ударил в голову, им стало уже всё равно. Громкий, пьяный гогот стоял под потолком. Они забыли, зачем приехали. Они забыли своего мёртвого папашу. Они просто жрали и пили, краснея и распускаясь на глазах. И тогда настал момент. Я кивнула старшему по «официантам». Дверь на кухню распахнулась, и он вышел. Высокий, невозмутимый. В его руках на огромном блюде лежала свиная голова. Запечённая, с яблоком в зубах, с пустыми глазницами, устремлёнными прямо на Казбека. Он донёс её и с глухим стуком поставил в центр стола, прямо перед именинником. Гогот стих. Воцарилась мертвенная тишина, которую пронзал только тяжёлый, пьяный вздох Казбека. Он таращился на свинью, его мозг, затуманенный спиртом, медленно, но верно начинал осознавать чудовищность осквернения. На его лице смешались ужас, ярость и непонимание. — Что… Какого хуя?! — хрипло выдохнул он. — Это похороны, — тихо сказала я. — И ты в них главный покойник. Дверь распахнулась снова. На пороге стояли Ивантяев и Сомик. Белые как полотно, но с пистолетами в дрожащих руках. Пистолет Сомика дрожал от страха, Ивантяева – от лихорадочного желания мне понравиться. Прогремели выстрелы. Глухие, приглушённые глушителями. Как хлопки дверьми в далёком подъезде. Один за другим пьяные тела оседали на пол, на скатерть, в тарелки с едой. Казбек, обляпанный кровью и вином, сидел в ступоре, не в силах пошевелиться. Мы вытащили его на улицу. Он бормотал что-то несвязное, рыдал, пытался что-то обещать, его ноги волочились по пыльной дороге. Я шла впереди, не оборачиваясь. Сомик и Ивантяев, пыхтя, волокли его за собой. Мы шли не в лес, а в конец улицы, где за покосившейся оградой чернели силуэты надгробий старого сельского кладбища. Место идеальное – заброшенное, всеми забытое, где уже никто не придёт поминать своих. В углу, под сенью огромного старого клёна, уже была выкопана яма. Аккуратная, ровная, в человеческий рост. Рядом лежала та самая сапёрная лопатка. — Бросайте его, — скомандовала я, останавливаясь у края могилы. Они швырнули его на кучу свежей глины. Он упал на колени, всхлипывая, весь в пыли и слезах. — Пожалуйста… Шура… Квартира твоя… Всё твоё… Я подпишу всё что угодно… — он рыдая, пытался упасть мне в ноги. Я отступила на шаг, глядя на него с ледяным презрением. — Ты всё неправильно понял, Казбек. Речь не о квартире. Речь о решении генетических проблем. Когда моя мать батрачила на твоего папашу, а ты хотел вышвырнуть меня на улицу, у вас работал ген наглости. Когда ты стоишь здесь, а в моих руках твоя жизнь, то у тебя включился ген осторожности и желание мне угодить. Я лишь решаю эту проблему. Я наклонилась, взяла лопату и швырнула её ему в ноги. — Бери. Начинай копать себе могилу. Он с ужасом смотрел то на меня, то на лопату, то на зияющую яму позади. — Я… я не… — он зашёлся в истерическом рыдании. Выстрел. Я попала ему в ногу. Звук был глухим, приглушённым глушителем. Он закричал от боли и шока, схватившись за бедро, из которого сочилась кровь. — Копай! — мой голос прозвучал как удар хлыста. — Или следующая пуля будет в другую ногу. Умрёшь от потери крови, но всё равно в этой яме. С залитым слезами и соплями лицом, хватаясь за рану, он пополз к лопате. Его пальцы с трудом сомкнулись на черенке. Он, рыдая, начал нелепо швырять комья глины обратно в яму, глубже расширяя её. Это было жалко и отвратительно. Я наблюдала, не двигаясь, с пистолетом в опущенной руке. Сомика снова вырвало за ближайшим памятником. Ивантяев стоял, отвернувшись, и трясся. Наконец, силы оставили Казбека. Он обмяк на краю ямы, беззвучно шевеля губами. — Ложись, — сказала я тихо. — В своё последнее ложе. Он безумно затряс головой, пытаясь отползти. Я взвела курок. Звук был громче выстрела. — Мордой в пол. Он перекатился в яму, упав на дно лицом в сырую глину. Его спину сотрясали беззвучные рыдания. Я сделала шаг вперёд, к краю могилы. Я смотрела на него — этого жалкую, сломленную пародию на человека, который всего час назад пил и веселился. Теперь он был просто мусором, который нужно утилизировать. — Передай этот привет от Макарова своему сдохшему папаше. — прошептала я. Я подняла пистолет и пустила пулю ему в затылок. Выстрел Его тело дёрнулось и замерло. Абсолютно. Окончательно. Воцарилась тишина, которую нарушал только тяжёлый прерывистый вздох Ивантяева. — Лопату, — протянула я руку, не отводя взгляда от того, что лежало в яме. Ивантяев, не глядя, подал её. Я взяла её и с размаху бросила первый ком земли ему на голову. Потом ещё один. И ещё. Я закапывала его сама. Методично, без эмоций, как садовник закапывает отбросы в компостную яму. Это был мой долг. Мой личный приговор. Моё право. Я чувствовала, как на меня смотрят Сомик и Ивантяев. Их ужас был осязаем. И в этом ужасе была моя сила. Когда яма была заполнена до краёв, я утоптала ноги землю. Сверху набросали прошлогодней листвы и сухих веток с ближайших могил. И ушли. Тишина кладбища не нарушалась ничем. Только где-то далеко каркала ворона, да ветер шелестел листьями клёна, под которым теперь навеки остался лежать Казбек Касымов. Через неделю, когда начались «розыски», я нашла в соцсетях второго пиздюка Касымова, того, что в Бельгии. Написала ему. Предложила сделку: он получает всё остальное наследство отца (которое было немаленьким), а я за скромную сумму выкупаю у него квартиру, чтобы «не мучить суды». Он, обрадованный, что не придётся связываться с казахским правосудием, тут же согласился. Деньги Макарова сделали своё дело. Ключи легли мне на ладонь тёплыми и привычными. Моя квартира. Моя крепость. Вечером Ивантяев пришёл ко мне. Он всё ещё дрожал, смотрел на меня как на божество и на монстра одновременно. — Шура… Я… мы… — Молодец, — отрезала я, расстилая на диване клеёнку. — Закрыл рот всем, кто хотел нас выселить. Заслужил награду. Я скинула штаны и легла на диван. — Лижи. Он бросился выполнять, торопливый и неумелый. Я смотрела в потолок, почти не чувствуя его прикосновений. В голове стучало только одно: я сделала это. Я, как и Вишневская, взяла то, что должно было быть моим. И мне это понравилось. Когда он кончил, я встала, подошла к шкафу и достала страпон. — А теперь подставляй задницу. Ты же этого хотел? Хотел быть рядом со мной? Он, бледный, с испариной на лбу, кивнул и покорно лёг на диван. Он принимал это как милость и подтверждение своей нужности. А я просто делала то, что должна была делать. Доминировать. Наказывать. Контролировать. Его стоны были фоном для моего торжества. После я прописала его у себя в квартире. Пусть побудет тут. Собственный сторожевой пёс. Наглядный пример того, что бывает с теми, кто меня слушается. Я подошла к окну. Город светился внизу холодными огнями. Где-то там был Макаров. Где-то там была Вишневская. Сильные люди сильной страны. Те, кто решает судьбы. Теперь я была одной из них.