Слово о Войне и Мире

21:30 15 декабря 2029 года Президентская резиденция в Выборге, Российская Федерация Золото и бархат, тяжёлые складки портьер и приторный аромат дорогого табака, смешанный с духами женщин – всё это создавало густую, почти осязаемую атмосферу упадка. В огромном зале, больше похожем на тронную палату безумного императора, за столом, ломившимся от изысков, достойных мишленовских звёзд, и редчайшего алкоголя, восседали трое мужчин, в чьих руках оставались судьбы миллионов. Резиденция в Выборге, одна из трёх с половиной десятков, построенных в последнее десятилетие, стала для Владимира Путина почти что позолоченной клеткой. Последние полгода он покидал её всё реже, предпочитая миру реальному мир, созданный по его прихоти. Владислав Сурков отхлёбывал выдержанный виски, его внимательный взгляд скользил по лицам собеседников. Он был здесь и одновременно нет, присутствуя телом, но работая умом, вычисляя каждую интонацию, каждый намёк. — Стамбул всё-таки прекрасен, — размышляюще произнёс Дмитрий Медведев, отставляя бокал с бургундским. Его речь, как всегда, была лишена изящества, компенсируя это речевой жёсткостью. — Перерывы между раундами переговоров позволили провести несколько весьма продуктивных неформальных встреч. С председателем комиссии ПЕС, к примеру. Удалось чётко очертить зоны ответственности по демилитаризованной зоне. Они пытались намекнуть на «чрезмерную строгость» наших условий по Левобережью, но я дал понять, что это — аксиома, не подлежащая обсуждению. Путин, располневший, с тяжёлым взглядом, лениво перекатывал во рту кусок стерляди. Он молчал, слушая, и в этой тишине была его сила. — Продуктивность – это ключевое слово, Дмитрий Анатольевич, — вступил Сурков, его голос был ровным и обволакивающе-убедительным. Он повернулся к Путину, включая его в разговор. — Но настоящая продуктивность рождается не в протокольных беседах, а в умении переиграть оппонента у него в голове. Помните тот ужин, когда Ермак пытался апеллировать к «духу международного права»? Я тогда задал ему всего один вопрос: «А где был этот дух, когда ваши артиллеристы расстреливали Донецк?». Весь его пафос сдулся, как проколотый шарик. После этого разговор о территориальных уступках пошёл куда как живее. Медведев фыркнул, его щёки слегка покраснели. — Психологические приёмы — это, конечно, важно, Владислав Юрьевич. Но договоры пишутся не эмоциями, а конкретными формулировками. Именно моя команда юристов проработала пункт о «коалиции желающих» ПЕС на Правобережье. Мы не просто вывели оттуда войска, мы возложили на Европу бремя усмирения того хаоса, который они же и поддерживали. И зафиксировали это на бумаге. В отличие от некоторых прошлых соглашений, — он сделал паузу, достаточную, чтобы намёк повис в воздухе, — где бумага так и осталась бумагой. Сурков почувствовал, как под маской невозмутимости зашевелилось старое, ноющее ранение — Минск. Провал, который ему припоминали с завидным постоянством. Но он не дрогнул. — Обстоятельства были иными, — парировал он, с лёгкой, почти незаметной улыбкой. — Тогда Запад ещё верил в нашу сговорчивость. Сейчас же они имеют дело с результатом. И результат, как мы видим, говорит сам за себя: Одесская, Николаевская области, остатки Херсонской, Путивльский выступ… Украина возвращается в свои исторические границы, не находите? — Возвращается? Или мы её туда вернули? — Путин наконец заговорил. Его голос, привыкший командовать, прозвучал тихо, но от этого каждый его оброненный жаргонизм становился ещё весомеей. — Всё это — оперативная необходимость. Разменка. Мы получили демилитаризованный буфер на Левобережье, а европейцы получили головную боль в виде националистического подполья на Правом. И пока они будут там воевать с призраками, мы заключили сделку с американцами. Редкоземы с украинских месторождений идут на покрытие их долгов. Через третьи руки, разумеется. Бизнес, ничего личного. — Именно так, Владимир Владимирович, — тут же подхватил Сурков, чувствуя, как ветер дует в его паруса. — Мы не просто выиграли войну. Мы превратили её итоги в долгосрочный актив. Политические бонусы, экономические преференции… Путин отпил из бокала, его лицо оставалось непроницаемым. Он медленно поставил хрусталь на стол, и тихий звон заставил обоих собеседников замолчать. — Хватит, — произнёс он без повышения тона, но с таким неоспоримым тоном, что даже Сурков инстинктивно выпрямился. — Спектакль окончен. Война закончена. Вы оба сделали то, что должны были сделать. Один — блефовал и манипулировал, — он кивком головы указал на Суркова, — другой — сводил дебет с кредитом, — взгляд скользнул по Медведеву. — Теперь не время выяснять, чья роль была главнее. Теперь время есть, пить и помнить, кто в этом зале — режиссёр. Он откинулся на спинку кресла, и его тяжёлый взгляд уставился в пламя камина. Разговор был исчерпан. Власть, как всегда, напомнила о себе, и в её свете мелкие амбиции двух преемников померкли, став тем, чем и были всегда, — всего лишь инструментом в руках стареющего царя. Повисла тягостная пауза, нарушаемая лишь потрескиванием поленьев в камине. Путин, отпив ещё вина, разбил молчание, его голос прозвучал приглушённо, но весомо. — Война окончена. Теперь другая головная боль. Эти... головорезы из «Вагнера». — Он медленно провёл рукой по лицу. — Вернулись в свои логова — в Молькино, в лагеря в ДНР. Шестнадцать лет... и из охранной фирмы — в армию. Со своими госконтрактами, своими связями. Своими штыками. Он перевёл тяжёлый, изучающий взгляд с Медведева на Суркова и обратно. — Они преданны. Пока им платят. Пока их кормят войной. А теперь войны нет. Голодный волк с оскалом — опаснее сытого. И он смотрит туда, где есть мясо. — Путин отломил кусок хлеба, размял его в пальцах. — Вы там, в своих башнях и белых домах, не забывайте, из какого окна смотреть. Бывает, так увлечёшься игрой престолов, что не заметишь, как к твоему трону уже подбирается чужая гвардия с наёмными клинками. Наступила тишина, в которой был ясно слышен неозвученный приказ: Ваши распри — вторичны. Есть угроза, с которой нужно что-то делать. Затем Путин вдруг хмыкнул, и выражение его лица сменилось с задумчиво-сурового на цинично-развязное. — А вот после подписания, помните, был тот приём у турков? Так вот, ко мне подкатила одна... Рыжеволосая. Дочь ихнего, от британцев, министерши по чему-то там... международному. — Он сделал многозначительную паузу, наслаждаясь вниманием. — И знаете, какая у неё была пара аргументов в дискуссии о послевоенном устройстве Европы? — Он осклабился, оглядывая собеседников. — Прям как две дыни. Каждая — размером с голову Владика. Сурков, мастерски игравший в эту грубую игру, притворно задумался, прищурившись. — Неужели... Саманта Гиллбрайд? Дочь министра по иностранным делам? — произнёс он с лёгкой, почтительной улыбкой, демонстрируя феноменальную осведомлённость даже в таких «мелочах». — Саманта... — Путин громко рассмеялся, его живот сотрясался от смеха. — Точно, Владик, точно... Да будет благословенна Саманта... и её сиськи! Хохот, вначале натянутый, стал общим, прозвучав фальшиво, но громко, слившись в унисон с хозяином резиденции. Ближе к полуночи последствия систематического возлияния стали сказываться на Путине. Его речь стала заплетаться, взгляд — мутным. Неловко поднявшись, он, опираясь на стол, пробурчал что-то невнятное о том, что «пора зарубить червяка», и, пошатываясь, в сопровождении двух охранников покинул столовую. Когда дверь за ним закрылась, и в зале остались только они двое, Сурков отодвинул свой бокал. Его лицо стало серьёзным, маска придворного шута исчезла. — Возможно, Дмитрий Анатольевич, Владимир Владимирович в чём-то прав, — тихо начал он, глядя на опустевшее кресло президента. — Мы с вами готовимся ставить друг другу подножку в коридорах власти, выстраивая в боевые порядки лояльных генералов и чиновников. Мы готовимся к битве за Башню Кремля или за Белый дом. А пока мы будем ломать копья друг о друга, Пригожин... — Сурков сделал театральную паузу, — ...придёт к власти на штыках своего «Вагнера». На штыках той самой армии, которую мы сами и создали. Медведев медленно выдохнул, его жёсткое лицо не выражало эмоций, но в глазах мелькнуло понимание. Он отпил воды, отставив бокал с вином. — Армия не должна иметь собственной политической воли, — произнёс он сухо, но без обычной для него в подобных спорах конфронтации. — У Вагнера она есть. И это не закончится добром. Это был почти положительный ответ. Почти — согласие. Враги на мгновение увидели общую, куда более страшную угрозу, чем друг друга. Но хватит ли этого понимания, чтобы забыть о распре — большой вопрос.