По лезвию чужой судьбы

Цвета вернулись. Это было первым, что я понял. Деревья снова были зелёными, не багровыми. Трава — зелёной, не синей. Сильфи — бледной, а не как та мозаика из красного и зелёного, которую я запомнил. Даже её волосы снова стали обычными. Всё вернулось. Почти. Голова всё ещё гудела как барабан. Висок тянуло, как после сна на кривой подушке. Или после того, как тебя случайно накормили лягушачьим ядом. Но кто вообще считает такие мелочи? — Ты не отставай, — сказала Сильфи, не поворачиваясь. Она шла чуть впереди, шаги лёгкие, как у кота, которому всё равно, идёшь ты за ним или нет. Трава по обочине шуршала, запахи земли и чего-то пряного — может, коры, может, её амулета — тянулись следом. — Я и не отстаю, — пробормотал я, по инерции ускоряясь. — Просто не у всех голова устроена так, чтобы пережить спонтанную экскурсию по кислотному аду. Сильфи фыркнула но не остановилась. — Тебе просто не хватило практики. — Конечно. Надо было начать с половины лягушки. Для разминки. — Хе-хе... Мы сворачивали с основной дороги к дому. Я это понял не сразу — просто шаги стали мягче. Земля под ногами уплотнилась, тень деревьев сменилась редкими пучками света, а впереди замаячил деревянный изгиб крыши. Я знал, что он здесь. Слышал от Пола. Видел мельком. Но это не то же самое, что идти к нему сейчас — как приглашённый. Как… гость. Немного странно. Снаружи он выглядел обычным. Крыша подрезана. Дверь широкая, но низкая. Рядом — столб с жгутом трав. Амулет или просто сушка — неважно. От него терпко пахло. — Заходи, — сказала Сильфи, не сбавляя шага. И толкнула дверь. Я шагнул внутрь. Остановился у порога, непроизвольно вытирая подошвы о коврик. Сильфи уже вбежала дальше. Где-то за перегородкой — стук посуды, глухой голос, с мягкой тягой. Женский. — Мама, мы пришли. — О, Сильфи, — отозвался спокойный голос. Послышались шаги. Лёгкие, не спешащие. Сильфи махнула рукой, проходя вглубь дома, к кухне. Я остался. Потому что она выходила навстречу. Зверолюдка. Невысокая, но не хрупкая. Уши длинные, загнутые, как у лисы. Глаза — большие, янтарные, и улыбка — не показная, не вежливая, а настоящая. Руки в муке, фартук на боку, а на запястье — браслет с простым зубцом, как трофей. Она посмотрела на меня, и я на секунду завис. — А ты, значит, Руди? — сказала она, будто мы уже знакомы. — Проходи, не стесняйся. Сейчас будет пахнуть вкусно — надеюсь, ты не против мяса? Я кивнул, сделал шаг внутрь. Обстановка — как и снаружи: просто, но не бедно. Посуда на полке, травы сушатся на верёвке. Пахло хлебом и чем-то пряным. Чуть позже — жареным. Сильфи уже рылась в какой-то плетёной коробке, потом, будто найдя нужное, развернулась с победным видом. В руках — завернутый в ткань амулет. — Вот. Лия — я вспомнил имя — взяла свёрток, развязала ленточку. Внутри — деревянный диск, промасленный, аккуратно выгравированный. Тонкие линии, в центре — рисунок уже подсохшей краски. — Ты сама? — Ну... с помощью, — Сильфи глянула в мою сторону, но быстро отвела взгляд. — Почти всё сама. — Это видно, — Лия кивнула. — Хорошая работа. Старики из клана бы одобрили. Даже если ты им и не по вкусу. — Это они никому не по вкусу, — буркнула Сильфи. — Тем более, — усмехнулась Лия. Она повернулась ко мне. — А ты помогал? — Если передавать сердце считается помощью... тогда да? — пожал я плечами. — Тогда добро пожаловать в круг доверенных, — подмигнула она. Затем отложила амулет и вытерла руки о фартук. — Знаешь, оставайся пока. Я как раз собиралась готовить мясо, по рецепту с Великого леса. Из тех, что делают на праздники. Хочешь попробовать? — Конечно. Она кивнула, повернулась к Сильфи: — Поможешь мне с разделкой? Там много жил. Без тебя буду ковыряться до вечера. — Ладно, — отозвалась Сильфи. И уже через пару секунд исчезла в проёме за занавеской, унося с собой запах хлеба и специи. А я остался. С чужим домом, чужими стенами. И с лёгкой тишиной, в которой любой звук звучит громче. Тишина. Где-то на кухне шуршали ножи, Сильфи что-то бормотала себе под нос. За стеной — скрип доски, шелест трав. Всё спокойно. Даже слишком. Я стоял у стола, смотрел, как пылинки вращаются в луче света, пробившемся через ставни. Хотелось зевнуть. И тут — голос. Прямо возле уха. — Здравствуй, Рудеус. Я вздрогнул всем телом. Развернулся — и чуть не ударился о грудную клетку. Роулз. Как всегда — беззвучный. Откуда он вообще вышел? Стены здесь вроде деревянные, а не каменные… Он смотрел сверху вниз. Спокойный. Торс голый, плечи широкие, кожа в шрамах и линиях, как карта чего-то опасного. Волосы собраны, татуировки на груди и плечах тянутся вниз, будто кто-то когда-то пытался зафиксировать, что он есть. Он усмехнулся — немного, но как будто знал, что я чуть не отдал Создателю душу. — Не бойся. Я не кусаю. — Только тихо подходишь, как будто специально хочешь уронить кого-нибудь в обморок, — пробормотал я, отступая на полшага. — Привычка, — он пожал плечами. Он прошёл мимо, достал из корзины яблоко, откусил. Челюсть сработала глухо, будто он грыз дерево. — Ты раньше сюда не захаживал. — Первый раз, — кивнул я. — Не знал, что тут так... спокойно. — Лия не любит, когда шумно. Он сел на лавку, положил руку на спинку, чуть вытянулся. Шрамы на боку пошли под рёбра — глубокие, как будто кого-то не смогли добить с первого раза. — Ты любишь мясо с кровью или прожаренное? — Э… прожаренное? — М-м. Ты как все. Я присел на край скамейки, краем глаза следя, как он двигается. Спокойно, без суеты. Но в каждом движении — как в готовности. Будто даже яблоко он ест с ощущением, что через секунду может начаться драка. Он говорил спокойно, но всё время смотрел так, как будто ты можешь исчезнуть, если не ответишь честно. Мой взгляд скользнул по его плечам. По груди. По шрамам — глубоким, старыми, уже ставшими частью кожи. Но глаза зацепились за другое. Татуировки. Не просто рисунки. Структура. Символы, вплетённые в тело. Изгибы, волны, линии — как в магическом письме, только грубее, глубже. Не краска. Что-то выжженное. Древнее. Он заметил взгляд. И улыбнулся. Не открыто. Не дружелюбно. Сухо. — Скажи, ты слышал о нас? — спросил он, откинувшись на спинку лавки. Я открыл рот, но замешкался. Как сказать «да», если всё, что я слышал, было про отрезанные головы, охоту на чужаков и кланы, которые варят своих врагов живьём. Что в книгах про таких, как он, писали — «не подходи», «не верь», «если увидишь — беги»? Я выдохнул. И сказал единственное, что не было враньём: — Что-то… слышал. Роулз кивнул. Медленно. Как будто всё уже понял. И ещё раз откусил яблоко. — Всё, что ты слышал о нас… Что именно я слышал? Что эльфы вырезают деревни? Что живут в лесах, как дикари, и жгут всё, что к ним приближается? Что они поклоняются странным духам, и если ты перешёл черту — тебя сдерут с кожи, а потом споют об этом песню? Слухи. Всё это просто слухи. Ложь. Ужасные сказки для детей и тех, кто боится всего непонятного. Если подумать — они, наверное, славные ребята. Ну, немного странные... но в этом же и суть. В моём прошлом мире эльфы почти всегда были одними и теми же: длинные уши, длинные речи, живут в лесу, никого не трогают. Возвышенные, умные, со своими древними знаниями и волшебными артефактами. Чуть снобские, конечно, но зато в битвах меткие и благородные. В книгах, в фильмах, в играх — везде одно и то же. Так что, когда я слышу тут: «эльфы — дикари», «они убивают чужаков», «у них свои ритуалы» — мне это звучит не как правда. Ну не могут же они быть настолько другими. Это просто... непонимание. Культурная дистанция. Лесные чудаки, не злодеи. Я уже почти убедил себя, что всё это преувеличения. Но... — …всё правда, — сказал Роулз. Спокойно. Без нажима. Просто, как будто поставил чашу на стол. И внутри меня всё сжалось. Стало холодно. Как если бы в грудь на секунду залетело лезвие. Он смотрел прямо. Не пугающе. Не злобно. Но то, как он смотрел, пугало сильнее, чем все истории вместе. — Когда-то у нас была страна, — сказал он, чуть наклонившись вперёд. — Это было так давно, что теперь никто и не помнит. Даже мы. Он говорил не громко. Как человек, который долго молчал и не был уверен, стоит ли снова открывать рот. — Горы, покрытые льдом. Леса, где стволы были толще башен. Мы не прятались. Мы были светом. Он замолчал. Медленно провёл пальцем по краю стола. — Ты слышал о нашей стране, Рудеус? Я чуть дёрнулся. — Ну... Великий лес. Там, живут эльфы… разве нет? — Нет. Это не страна, — сказал он. — Это кланы. Они живут — да. Сражаются, выживают. Но у страны было другое. Он поднял глаза, не гневно — ровно. — Имя. Законы. Истории, что знали все. Границы, которые не нужно было охранять — потому что знали: там наше. Письмо, язык, песни, что звучали в каждом доме... Он замолчал. Грудь чуть поднялась — вдох. — Наш язык был стёрт, — сказал он. — Наши боги — забыты. А страна... уничтожена. До последнего камня. Даже названия её теперь нет. Он слегка улыбнулся. Почти насмешливо. Я сглотнул. — Ничего не осталось. Только мы. Братья. Сёстры. Один за другим — без флага, без песен, без памяти. Пальцы на столе остановились. — И у нас был выбор. Только два. Тут он замолчал. Взгляд — в сторону, как будто что-то увидел в стене. — Согласиться на условия людей, — сказал он, не поднимая головы. — Забыть, кто мы такие. Как звали наших богов. Как говорили наши отцы. Он говорил ровно. Без укола. Но от этого только страшнее. — Те, кто согласился, остались. Живут в городах. Без знаков. Без права на имя. Согнанные в отдельный район, как скот. Им нельзя носить татуировки. Нельзя говорить на нашем языке. Нельзя называть себя эльфом, если ты хочешь хлеба. Он посмотрел в окно. — Те же, кто не согласился... ушли. В леса. Вглубь. Туда, где заканчиваются дороги и даже солнце не доходит до земли. Они стали кланами. Великий Лес. Дикие земли. Он замолчал на миг, как будто проверяя, слушаю ли я. — Там нас больше всего. Тех, кто помнит. Кто знает: если хочешь остаться собой — не проси чужого позволения. В голосе у него не было гордости. Не было злобы. Только усталость. Как если бы он много раз говорил это — и каждый раз слышал молчание — Местные боятся меня. И мою семью, — сказал он спокойно. Не с обидой, не с жалобой. — Я понимаю. Я бы тоже, наверное, сторонился такого, как я. Он повернулся ко мне. Первый раз за всё время — по-настоящему. Взгляд прямой, но не тяжёлый. — Спасибо тебе, Рудеус. За то, что дружишь с моей дочерью. Я не успел ничего ответить. Дверь открылась мягко, без скрипа. Вошла Лия, держа поднос. От неё пахло жареным мясом, острыми травами и жаром, как от очага. На лице — лёгкая улыбка. — Еда, — сказала она. — Надеюсь, ты ешь острое, Руди. Сегодня — блюдо нашего племени... Лия поставила поднос на стол, накрыла блюдо полотенцем, будто пряча от запахов, которые и так давно расползлись по комнате. Уселась рядом, глянула на меня с прищуром. — Что у вас тут за атмосфера? — она перевела взгляд на Роулза, потом снова на меня. — Мой муж достаёт тебя? Я чуть выпрямился. — Нет-нет, ничего такого, — быстро сказал. — Мы просто… разговаривали. — Хм. — Она кивнула, но не так, чтобы поверила, — скорее, отметила. — Ну, если что — ты скажи. Он умеет быть тенью, но иногда перебарщивает. Роулз фыркнул, не поднимая взгляда. — Я вообще молчал. — Вот именно, — усмехнулась Лия. — Без меня тебя бы уже давно никто всерьёз не слушал... Он пожал плечами. — Мне и так хорошо. — Тебе хорошо, когда с тобой разговаривают мечи, — буркнула она. — А нормальные дети пугаются. Лия сняла полотенце — запах ударил в нос, густой, маслянистый, с дымком и чем-то острым, от чего в носу защипало. — Так. Пробуй. Не стесняйся. Только предупреждаю — мясо острее, чем кажется. Племенной рецепт. Нам его старшая наставница передала, ещё до того, как ушла из жизни. Ей тогда язык обожгло — значит, всё как надо. — А если я умру? — Значит, не твоя судьба была — смеясь сказала Лия, и пододвинула мне тарелку. Я глянул на неё, потом на Роулза. Он снова молчал, глядя в сторону, как будто ничего не случилось. Дверь скрипнула. Сильфи вернулась. Волосы чуть растрёпаны, на лбу пот, в руках — деревянная миска. Она поставила её рядом, уселась напротив, вытерла руки о подол и посмотрела на меня. — Там ещё есть. Если не испугаешься, — сказала она. — Я уже подписал договор с судьбой, — буркнул я и потянулся за ложкой. — Если ты после еды начнёшь бредить, не переживай. Это не яд, — сказала Сильфи, пододвигая себе миску. — Просто… ну, никто не проверял, как она действует на людей. Я посмотрел на неё. — Что? — Ты не почувствуешь. Просто утром сложно говорить. Слова не помещаются... Я пробовала! — Это шутка? — Не знаю? Тогда никто не смеялся. Я застыл с ложкой на полпути ко рту. Сердце ёкнуло. В животе стало пусто, как будто кто-то вытащил изнутри весь воздух. — Погоди. А это не будет как... в прошлый раз? — Я медленно поставил ложку обратно. — Ну, когда с лягушкой... Сильфи пожала плечами. Спокойно. Без намёка на извинение. — Не должно. — «Не должно» — это не «нет». — Сильфи, — спокойно, но чётко сказала Лия, даже не оборачиваясь. — Я просто шучу, — буркнула она. Потом посмотрела на меня, с тем же выражением, каким смотрят, когда думают — «сейчас проверим». — Ты же уже почти свой. Своих тут не травят. Почти. Лия усмехнулась, не глядя: — Если не умрёшь — значит, лес тебя принял. Я не сразу понял, шутят они или нет. Они говорили так буднично, так легко, что от этого становилось только хуже. Как будто вопрос жизни и смерти — это просто ещё один способ проверить: свой ты или нет. И я не был уверен, что хочу знать ответ.