По лезвию чужой судьбы

Миллис был столицей религии, центр религиозной власти на всём континенте. Город полностью подчинён верховному совету и не подчиняется светским государствам. Руководство осуществляют два первосвятителя, избираемые пожизненно из числа старших. Во время демонической войны Миллис был взят армией Лапласа. Стены прорвались в трёх местах, внутренняя оборона не удержалась. В течение суток город был полностью захвачен. Всё гражданское население было уничтожено. Зверолюдские племена, следовавшие за армией Лапласа, устроили резню. Женщины убивались сразу или передавались на расправу. Дети сбрасывались с мостов. Стариков сжигали заживо в церковных дворах. Алтари разрушались, священные тексты публично сжигались. Голову архиепископа пронесли по центральной площади на шесте. Останки оставались на улицах неделями. После победы город восстановили в точном соответствии с чертежами. Каждое здание возведено заново на том же месте, в тех же формах. Отклонения от оригинального плана запрещены. Стены укреплены, храмовая застройка полностью очищена от позднейших добавлений. Никакие элементы, не входившие в первичную структуру, не допускались. День смерти Лапласа является главным пострелигиозным праздником на всей территории, контролируемой Церковью. Он отмечается ежегодно, по лунному летосчислению, в день, когда армия демонов была окончательно разбита, а тело Лапласа — уничтожено. В хронологии Церкви этот день отмечен как Finis Umbrae — «Конец Тени». Отношение к зверолюдам в Миллисе остаётся враждебным. Исторически они ассоциируются с армией Лапласа: именно зверолюдские племена первыми вошли в город после прорыва стен, участвовали в массовых убийствах мирных жителей и грабежах храмов. В церковных летописях именно на зверолюдов возложена основная вина за надругательства над алтарями, пытки служителей и осквернение святых мест. После падения Лапласа отдельные кланы продолжали вести разрозненные набеги на окраины империи, в том числе на религиозные караваны и миссионерские поселения. Это закрепило образ зверолюда как внешнего врага, действующего не по политическому расчёту, а по природе. По понятным причинам представители зверолюдских рас не допускаются к священнослужению, не имеют права входа в храмы, не могут быть приняты в академии Миллиса. Их присутствие в городе допускается только по специальному разрешению и строго ограничено по времени и маршрутам передвижения.

***

День был пасмурным. Небо тянулось низко. Равномерным серым слоем без просвета. Свет был тусклым, рассеянным, он не выделял ничего — ни линий крыш, ни теней под свесами. Черепица темнела от влаги. На скатах лежала вода, сбиваясь в тонкие полосы. Башни поднимались из-за домов — прямые, без окон, с круглыми крышами. Между ними проходили мостки, натянутые на уровне третьего этажа. Ниже шли улицы. Камень под ногами был гладким, местами с белыми включениями. Вдоль стен стояли ящики и телеги, накрытые плотной тканью. Верёвки свисали от балконов, на них сушились тёмные от влаги простыни. Фасады храмов стояли плотно друг к другу. Камень был выбелен до светло-серого, края блоков отшлифованы. Между зданий проходила тень, она лежала ровно, не двигалась. У оснований были выступы — низкие, по колено, на них сидели люди в накинутых плащах. Барельефы шли вдоль стены, от арки до угла. На них были изображены фигуры. Одни склонялись, другие держали сосуды, у третьих руки были вытянуты вперёд. Лица — вытянутые, с закрытыми глазами. Ни одной надписи. Повозка двигалась медленно. Колёса были обиты металлом, ступицы блестели, несмотря на грязь под ними. Навес тянулся дугой, обтянут тёмной кожей, с бахромой по краям. Подвеска была мягкой — телега не тряслась, ехала ровно, почти без звука. Лошади были крупные. Шерсть гладкая, хвосты подрезаны, сбруя натёрта до блеска. У морд свисали бронзовые медальоны, на шее — тиснёные ремни. Они дышали тяжело, пар выходил короткими толчками. На козлах сидел кучер. На нём был плотный плащ до пят, ворот поднят, глаза прикрыты очками. Руки в перчатках, ботинки покрыты свежей пылью. Он не поворачивал головы, только время от времени натягивал поводья. Повозка приближалась к храму. Люди на дороге отходили в сторону. Некоторые — с поклоном. Другие — молча. Никто не смотрел в окно. Повозка остановилась у подножия храма. На боковой панели блестел герб — розы и пылающий в праведном огне меч, очерченные тонкой линией, без лишних завитков. Металл потемнел в углублениях, лепестки розы были тёмно-красными. Кучер спрыгнул вниз. Подошёл к дверце, откинул замок, придержал створку. — Прошу, госпожа, — сказал он негромко. Из повозки вышла девочка. Лет двенадцати. Туфли мягкие, на ремешке, плащ с узкой вышивкой вдоль края. Она обвела взглядом ступени. Стены. Лица у входа. Движения были неторопливыми. Из храма вышла девушка. Шла тяжело. Спина прямая. Нога за ногой. Лёгкая броня поблёскивала. Ремни туго затянуты. На груди — знак Часового Церкви. Она не смотрела по сторонам. Пальцы были сжаты, волосы убраны под тёмный капюшон. Шлем висел на бедре. Девочка не сразу заметила девушку. Стояла, разглядывая камень у входа. Глядела ввысь, пока голос не окликнул её сверху. — Зенит, — сказала девушка. — Тебе вон туда. К камню. Лоб разбей, потом заходи. Она стояла на верхней ступени. Смотрела вниз, не отводя взгляда. На губах — легкая ухмылка. Светлые волосы тронулись от ветра. Откинулись за плечо. Сапоги в засохшей грязи. Одна рука лежала на поясе. — Тереза! — Зенит сорвалась с места, но остановилась. Вскинула руки. Замерла. Подол платья волочился по камню. Она резко поправила его. Пригладила ткань. Ввыпрямилась. Лицо стало серьёзным. Сделала шаг, собираясь поклониться, как учили. Подзатыльник пришёл первым. Глухой. Точный. Без размаха — чтобы было не больно, но до глубины. Зенит вздрогнула. Прижала плечи. Отшатнулась на полшага. — Ай! — У нас тут не королевский приём, — хмыкнула Тереза. Стояла, не двигаясь, только губы дёрнулись. — Хотя ты и держишься так, будто сейчас из рукава слуга вылезет. Зенит смерила её взглядом. Лицо вытянулось. Губы скривились в ответ. — Самой бы не помешал. Сумку потащишь? Тереза шагнула вниз по ступеням. Медленно, с хрустом под сапогами. Поравнявшись, не остановилась — прошла мимо, зацепив Зенит плечом. — Потащу, — бросила через плечо. — Тебя за уши, если начнёшь ныть. Тереза шагала впереди. Сумка болталась за плечом. Ремень сползал. Но она не поправляла. Спину держала ровно. Шаги вымеренные, по центру дорожки. Камень под ногами был сухим, чуть шероховатым. Зенит шла следом, чуть сбоку. — Ну, как дома? — спросила Тереза. Голос ровный, без нажима. Взгляд скользнул вбок — будто там, за спиной, где-то на краю ступеней, могла стоять мать. Зенит чуть нахмурилась. Подбородок дёрнулся вниз. — Ну... тихо, — выдохнула она. Тереза хмыкнула, качнула плечом, шаг не сбавила. — Да ну? Значит, либо она ушла в медитацию, либо кто-то умер и пока не нашли тела. Зенит посмотрела на стену справа. Камень был гладкий. С чёрными прожилками, между плитами. — Она сказала, что теперь всё на мне. — Хах... Значит, ты теперь ходишь с линейкой, проверяешь пыль на карнизах и молишься, чтобы свеча сгорела ровно? — ...А ты теперь с мечом, но всё так же боишься маму. — Её боятся не от слабости. А потому что мозги есть. Тереза чуть обернулась. Угол рта дёрнулся вверх. Солнце скользнуло по пряжке на её поясе. Блик прошёлся по щеке Зенит. — Она перед отъездом сказала, что если я подведу. То никто даже не подумает, что я её дочь... — продолжила Зенит. — Хм... Прогресс. Меня в таком случае пообещали избить до смерти, чтобы имя не передалось по наследству. Зенит посмотрела вниз. Подол платья чуть зацепил край ступени. Она приподняла его, не останавливаясь. Тереза уже поднималась к арке, её шаги отдавались глухо. Вокруг становилось прохладнее. Храм был рядом. — Кстати, тебя встретит жрец Овений, — сказала Тереза, не сбавляя шага. Она всё ещё шла впереди. Камень под ногами стал темнее, воздух плотнее, запахи менялись — мокрый известняк, сажа, ладан, впитавшийся в стены. Слева виднелась арка, тень от неё лёгла поперёк дорожки. Зенит шагнула в неё почти одновременно с Терезой, взгляд скользнул вверх по резьбе над входом. — Он… строгий? — спросила она тише, чем раньше. Голос словно чуть стесался от сырости. Тереза чуть повернула голову, но не обернулась. — Ну, один мальчик однажды перепутал страницы в псалтыре. С тех пор боится темноты и говорит с лампадками. Зенит вскинула брови. — Ты врёшь. — Конечно, — легко ответила Тереза. Пару шагов шли молча. Звук шагов глухо отдавался от стен, будто храм уже слышал их приближение. — Хотя один раз он действительно наказал ученицу. Заставил её вымыть капеллу до рассвета. Голыми руками. Щелочь и всё такое. Говорят, теперь у неё руки всегда пахнут ладаном... а, ну и теперь она моет пол в борделе. Зенит резко посмотрела на неё. — Ты издеваешься. — Конечно, — не моргнув, повторила Тереза. — Но он действительно странный. Глаза, как у рыбы. Всегда улыбается, когда кто-то плачет. Настоящий служитель света. Зенит сбилась на полшага, но тут же догнала. Подол платья задел ступеньку, она дёрнула его вверх, кулак сжался на ткани. — Но ты не дрожи так. Он девочек не любит… Она моргнула. — Что?.. — Говорю — можешь расслабиться. Он не из тех, кто нюхает волосы послушниц. Скорее, засматривается на мальчиков, которые забыли надеть штаны. — Тереза! — Что? Я предупреждаю. Он, конечно, святой, но когда кланяется — всегда к юношам лицом. — Это бред. — Конечно. Но вдруг поможет тебе перестать теребить подол как невеста на исповеди... Зенит посмотрела на свою руку. Отпустила ткань, провела ладонью по шву, словно проверяя, не помялась ли. — Ты ужасная. — А ты скоро станешь жрицей. Смотри, не перепутай, кому тут положено стыдиться. Двери храма были открыты. Зенит шагнула внутрь — и замерла. Пространство стало тише. Тяжелее. Прохладнее. Воздух давил на плечи, вжимался в кожу. От камня шёл запах влаги и гари. Будто плитку мыли и сразу ставили лампады. Нос дернулся. Пахло гарью и воском. В горле слегка защипало. Пламя в лампах не дрожало. Оно стояло ровно. От этой неподвижности хотелось моргнуть. Юноши и девушки входили один за другим. Шли в основном молча. Некоторые переглядывались. Кто-то оглядывался назад. Поодаль кто-то шептал молитву. У кого-то подрагивали пальцы. Зенит остановилась у порога. Вдохнула. Втянула плечи. Сделала шаг. Тереза не остановилась — прошла чуть дальше, к боковому проходу, кивнула в сторону. — Вон туда, к очереди, — сказала вполголоса. Зенит кивнула и направилась к группе. Впереди стояли девушки — тёмные платья, собранные волосы. Чуть поодаль — юноши, белые рубашки, короткие плащи. Один держал молитвенник. Другой шагал, шевеля губами. Всего человек десять. Очередь почти не двигалась. В тишине кто-то перешёптывался, кто-то вздыхал. Из глубины зала тянулся голос. Церковный монотонным эхом отдавался внутри Зенит. Слов не разобрать. Только ритм. Очередь сдвинулась. Зенит шагнула вперёд. Пальцы сжались в ткани рукава. Дышать стало труднее. Воздух был тяжёлым, он будто упирался в грудь. Шорох перед ней повторился — кто-то сделал шаг, потом ещё один. Зенит передвинула ногу, стараясь не зацепить платье. Рукав дёрнулся, она резко отпустила его и снова опустила взгляд. Позади кто-то кашлянул. Она вздрогнула, будто это было рядом. Очередь снова сдвинулась. Зенит вышла вперёд. Ноги будто стали тяжелее. Первый шаг дался, второй — короче. На третьем она запнулась. Не споткнулась. Но остановилась не там, где хотела. Жрец не поднял головы. Только молча провёл пером по странице. Зенит вдохнула, чуть наклонилась вперёд. — Zenit ex domo Latrea. — Голос дрогнул, но она не остановилась. Жрец поднял голову. Взгляд скользнул по её лицу, не задерживаясь. Он заговорил на Церковном — чётко, без нажима, как будто произносил уже в сотый раз. — Quis est Dominus tuus? (Кто твой господин?) Зенит не замялась. — Milles, Filius et Creator lucis (Миллис, Сын и Создатель света). Он кивнул, не меняясь в лице. — Quid est peccatum? (Что есть грех?) — Separatio a voluntate Dei. (Отступление от воли Божьей) На короткое мгновение перо замерло. Затем вновь заскользило по пергаменту. — Ad quid vocaris? (К чему ты призвана?) — Ad servitium et silentium. (К служению и молчанию) Жрец посмотрел чуть в сторону, сделал знак рукой — дальше. Зенит поняла, что можно идти. Пальцы дрожали меньше. Спина держалась ровно. Она прошла вперёд. В зале стояли длинные столы. За ними уже сидели юноши и девушки в такой же богатой одежде, как у неё. Место нашлось ближе к центру. Пергамент лежал ровно. Чернила впитались в строки. Пальцы ещё дрожали. Но мысли были чёткими. Вопросы касались основ — структура церкви, знаки, дни службы. Зенит отвечала без заминки. Почерк был аккуратным. Движения — точными. Тишина в зале помогала сосредоточиться. Наиболее трудные вопросы касались богословия. Формулировки были точные, без намёков, требовали не догадки, а знания. Зенит не споткнулась ни на одном. В голове всплывали страницы, даты, формулы обращений. За ними — голос матери, строгий, ровный. Шрамы на запястьях заныли. Не от боли — от памяти. Каждая ошибка стоила ей удара. Ни одной поблажки, ни разу. Клэр не смотрела, кто перед ней — дочь или ученик. Только результат. Прошло несколько часов. Свет в зале стал мягче, лампады горели ровно. Кто-то всё ещё писал, кто-то сидел с пустыми руками, уставившись в пергамент. Когда назвали её имя, Зенит уже знала результат. Подошла спокойно. Пергамент был отмечен ровно, без исправлений. Ни одной пометки на полях, ни одного зачёркнутого слова. Безупречно. Как и должно было быть. Зенит происходила из рода Латрея — старой линии, тесно связанной с Церковью. По закону церковный язык преподавали только в духовных семинариях и только тем, кто уже прошёл церемонию вступления. Но для таких семей, как Латрея, действовало исключение. Зенит начала обучение в шесть лет. Её занятия включали основы Церковного языка, структуру праздников и должностей, положения кодекса, переписку с богословским разбором. Обучение проходило дома, под надзором ее матери Клэр. Наставников подбирала она сама — с одобрения капитула и по собственной воле. Каждая ошибка фиксировалась. За некоторые следовало наказание. У Зенит на запястьях до сих пор оставались следы. Всё, что касалось молитвы, формул, трактовок, глав из Corpus Veritatis — она заучивала дословно. К этому моменту её знание языка не отличалось от уровня посвящённого. Такая подготовка дала о себе знать. Зенит прошла все этапы без единой помарки. Задержек не было, исправлений — тоже. Над её листами не склонялись, не задавали дополнительных вопросов. По итогам первого отбора она вошла в верхнюю группу. К детям элиты Церкви. Ни удивления, ни радости — так и должно было быть. Всё, что требовалось, она уже выучила много лет назад. Ведь она особенная. И её место теперь среди равных себе.