По разные стороны боли

И только нам, только раз Дадут начать все сначала. И небо будет за нас. Разве мало? ©

      — Да, разбил ты сердце нашей Жене Палне. В прямом и в переносном смысле. Мамин стоит, прислонившись к дверному косяку, и хлещет неприкрытым злорадством сквозь фальшивое до омерзения сочувствие. Илья медленно поднимает голову, не сразу вникая в смысл сказанного. Перед глазами до сих пор — ослепительная белизна операционной, в ушах все еще — отчаянно-рваные выкрики.       — Разряд!       — Ничего.       — Еще разряд!       — Не заводится.       — Что ты сказал? Ярость красной пеленой застилает. Накатывает ледяными волнами, затапливает — дико, неконтролируемо, с головой. Тело подбрасывает словно пружиной. И прежде, чем растерявшийся Мамин успевает отступить, стремительно-выбивающий удар приходится прямиком по лицу — злой, вминающий, отдающийся подозрительным хрустом. Слава испуганно хватается за челюсть, откинутый внушительной силой удара, но Илья уже вылетает из ординаторской, оглушительно грохая дверью. Картинки воспоминаний о минувшей ночи в мозгу разлетаются на пиксели. Понимает: это были самые страшные часы в его жизни. И он готов душу дьяволу обменять только на то, чтобы вернуть все назад — чтобы ничего не-случилось. Чтобы Женя была здесь, рядом — пусть и непреодолимо-далеко, пусть и бесконечно холодная и чужая, но здесь. Живая и совершенно здоровая. Демоны сожалений топят друг друга в разъедающем чувстве вины.

---

      — Так, а ты че здесь забыл? Степан цербером сторожит вход в палату. При виде Соколова преграждает собой дверной проем и дышит неприкрытой яростью. Илья смотрит с титанической усталостью — злости больше не чувствует. Не чувствует вообще ничего.       — Вообще-то я врач. И вообще-то это я ее оперировал, — чеканит равнодушно-размеренно.       — Вообще-то, — зеркалит Королев с еще сильнее накаляющимся гневом, — это отделение реанимации, и ты здесь никто, понял! А самое главное, — в отворот примятого халата вцепляется бульдожьей хваткой, — если бы не ты, ничего бы этого с Женькой не произошло! Ничего! Ромео хренов! Да ты же даже не видел, что с ней происходило! Это ты ее довел, щенок! И больше я тебя к ней на пушечный выстрел не подпущу, ты меня понял?! Каменно-неподъемная тяжесть обвиняющих фраз придавливает могильной плитой. Чувство вины выходит из берегов.

---

Сутки истекают, растворяясь в бесконечности песочной пылью. Женя по-прежнему не приходит в сознание. Степан по-прежнему не отходит от палаты бывшей жены. Еще и Ромка, наплевав на запрет двигаться во избежание осложнений, патрулирует коридор и на Илью смотрит потерянным волчонком. И только в смутный и серый предрассветный час, когда Степан дремлет на своем посту, Илья переступает порог реанимации. Женя — такая же серая, как подступающее утро — опутана змейками проводов и почти затеряна на неожиданно огромной больничной кровати. Перебито-жалостливая, наизнанку вывернутая нежность жалит куда-то в самое сердце — больно. Это, оказывается, нестерпимо-больно: до дрожи ее любить и до дрожи за нее бояться. Встающее солнце заливает палату расплавленным золотом. Город дышит стаивающим туманом и догорающей весной. Илье дышать по-прежнему больно.