Сердце в ритме скерцо

После концерта Толя приходит уставший, но вдохновленный донельзя. Видит сообщение от Виктора Львовича. Тот советует лечь пораньше, Карпов прекрасно понимает почему, но чует, что именно сегодня лечь не сможет. Как только впечатления от шоу немного спадают, появляется невероятное волнение до неприятных бабочек-кастетов в животе. Очень нервно, мальчик садится на кровать и начинает качаться, как человек душевнобольной, потом вскакивает и бежит к инструменту. Садится, не разогревая рук, начинает играть. В консерватории бы убили, но сейчас он дома сам с собой. Пальцы перебирают клавиши, Толя бьёт себя по рукам, начинает заново, точно больной. Хватает тетрадь с нотами и строчит. Вдохновение и привкус вечности в атмосфере. Пытается сыграть, понимая, что всё скатывается к какой-то чересчур отчаянной ноте. В глазах стоят слезы, устал, банально устал и не получал особой поддержки, спасибо Корчному, что хоть он писал, что верил в юношу и пытался подбодрить. "Человек хорош и прекрасен. Пока его не разбили, не обманули и не растоптали." – так говорил Антон Павлович Чехов. И ведь правда. Толя хорош и прекрасен, но его бьют и топчут, заставляя сомневаться в себе. Он справиться. Он всем покажет. Просыпается, не помня как и во сколько уснул. Заваривает себе чай и кидает один пакетик в рюкзак. Мысли о прослушивании пластинок со своим любимым преподавателем греют и не дают окончательно свалиться куда-то ниже уровня дна Марианской впадины. Надевает чёрную водолазку и чёрный костюм, идёт как на собственные похороны. Так забегался, что забыл термос, успокоительное, даже булочки не взял. И так потряхивает, а Толя ещё и последним играть будет... Приходит в консерваторию, как же хочется, чтобы его сейчас украли, но не абы кто, а Виктор Львович. А педагог просыпается разбитым, заёбаным и... Проспавшим. Все будильники успели прозвонить, коллеги тоже, поэтому Виктор собирается наспех. Без завтрака и кофе, только паста с ментолом, прячущая запах табака и чёрная водолазка с бежевым костюмом, чтобы не показывать траурное отношение к данному мероприятию. Машина и дорога до консерватории. Настолько опаздывает, что даже не успевает взять круассаны, которые обещал Толеньке, настолько опаздывает, что все мысли о Карпове выветриваются от скорости авто. Но выпечку он купит после концерта, а о Толе успеет надуматься, всё же, мальчик играет последним. Кажется, что он помрёт от стыда и длины мероприятия, ибо средняя программа длится минут семь, а там таких лошариков, как Анатоля – человек тридцать. Двести десять минут, как итог. Виктор заебётся, это точно. Но эти мысли покидают голову, стоит зайти в холл и узнать, что он не опоздал и до начала есть двадцать минут, но это не основная причина успокоения. Корчной видит своего ученика, мечущегося по просторному помещению, будто кого-то ищет. А вдруг его? Бред, но как-то не ебёт. Корчной решительно подходит и молча хватает юношу под локоть, заставляя того испугаться и вздрогнуть. Уводит от всех. Людям похуй, ведь у них концерт, а Вите похуй на всех, ведь он не выпил кофе и заебался только встав. А куда педагог ведёт-то? К себе в аудиторию, чтобы погреть ручки и поправить заколочки. Похуй, что руки остынут за это время, а волосы могут растрепаться, это нужно больше для того, чтобы держать слово и успокоиться самому. Закрывает дверь изнутри и... Не сдерживается. Блять, ну взрослый мальчик же, почти сорокет ведь. А обнимаешь его так, будто он сейчас растает. Да, обнимаешь за плечи, никакого гейства, только волнение педагога. И кого ты пытаешься этим наебать, а, Вить? Ты пидорас. Пидорасина! Наитипичнейшая, прямо образец. Поэтому приходится отстраниться. – Ты со всем справишься, Карпик. – с огромной уверенностью в словах, но с тонной нежности произносит Виктор Львович. – Спасибо... – уставшим тоном, поднимая глаза на Корчного тянет юноша и улыбается. Нервно так, но искренне. – Мне очень приятно, Виктор Львович, очень. Педагог берёт ледяные ладони в свои, похожие на печку, и начинает мягко массировать фалангу за фалангой, переходя к самим ладоням. А сам любуется руками буквально, такие нежные, такие клишированно-пианистские, аж смешно. Но такие пиздецки красивые, они мелькали в фантазиях почти ежедневно, причём, в таких, которые было бы стыдно обозначить вслух... Что они там умели, ужас какой! У Толи дыхание учащается, а щёки заливаются краской. Снова этот приступ безумной влюблённости. Объект обожания так близко-близко, от него так приятно пахнет, аж голову дурманит, Карпов бы всё отдал лишь бы дышать этим всю оставшуюся жизнь. К сожалению, им обоим пора, поэтому они расходятся, обменявшись парой ободряющих фраз. Оба покидают аудиторию разными путями. Ученик на сцену, за кулисы, а педагог в первый ряд концертного зала. Он тут надолго. В руках список учеников. Тот факт, что Толенька играет последним – дар и проклятие одновременно. Отыграет только, а тут Виктор Львович его подхватит под белы рученьки в чёрном костюме и как... Потащит к себе слушать пластинки. Куча людей, которых Виктор зачем-то слушает, хотя оценки ставят педагоги специальности, а он тут для числа. Никто не цепляет. Наступает очередь Толечки, а его трясёт снаружи, трясёт изнутри, а в голове обезьянка с тарелками. Пока может разминает руки и идёт на сцену, не замечает вообще ничего, просто говорит себе, что сможет, что он столько готовился. Именно, он столько готовился, а если оплошает? Будет ужасно стыдно перед Виктором Львовичем и можно будет смело прыгать из окна. Мысли подкашивают, но не сбивают с ног, юноша садится за инструмент. По мнению Корчного, мальчик играет всяко лучше многих, не зря так долго учил-мучил. Как только педагог слышит фамилию Карпова, вырывается из пучины размышлений и буквально подскакивает, ему хочется слушать своего ученика из-за кулис, как равного себе, как друга... Любимого друга, а после концерта обнять крепко-крепко, нарушая остатки субординации и забив на это хуй. Он не сделает это лишь в том случае, если Толя попросит отойти, скажет, что противен. И это явно случится. Жизнь же не даёт, а дразнит, всегда так было. Стоит спокойно, будто солдат по стойке "смирно", чуть руки не по швам. Но тут начинается Фонтан. Живой, яркий, который Карпов сумел так протянуть через себя, что Виктор Львович безумно гордится им, слушает, затаив дыхание и глядя в одухотворённое лицо, которое открывают заколки с нотами. Всё же, Толя его слушается, что греет душу. Ноты фонтана стихают, как сами сооружения зимой, и уступают этюду. Тоже живому, в отличие от Корчного, который хотел бы свалиться прямо здесь, ведь пульс гонится за адским темпом, присущим жанру. И неумолимо наступает конец всего. Отыграл, получилось, ура, даже радостно как-то, но чтобы полностью осознать всё, надо отойти от шока. Направляется за кулисы и видит его... Толя еле-еле доходит спокойно, а потом бежит бросаясь на шею, не выдержал, крышу снесло. – Виктор Львович!..– радостно кричит юноша и обнимает за шею крепко-крепко. Внутри всё сжимается, когда он ощущает, что преподаватель обнял его в ответ. Карпов снова представляет, что эти объятия далеко не дружеские, хотя эти на деле и таковыми не очень являются. Вот всё "а если бы", "а может", а надо просто действовать. Приходит, кажется, сумасшедшая идея, но пока Толя готов исполнять всё, что в голову взбредёт надо пользоваться этим. Столько пытался убедить себя, что это неправильно, невзаимно и ненормально в принципе, а в итоге влюбился ещё сильнее. Так что лучше сейчас получить жёсткий отказ, чем грезить о всяком при одном только виде Корчного. – Виктор Львович...Я вас люблю!!!–выпаливает на одном дыхании. Всего три слова. Я люблю Вас. Они прозвучали так безнадежно. Будто он сказал: "Я болен раком". Вот и вся его сказка. Начинается лёгкая паника, и дрожь возвращается, почему нельзя провалиться сквозь землю прямо сейчас? Что это? Это сейчас было признание в высоком чувстве? Корчному слабо верится, но это явно было оно, не могли же отказать уши, никогда ж не подводили. Ведь вместо ушей, кажется, отказал мозг, поскольку нежный, но решительный поцелуй прямо в консерватории, за кулисами, когда не уверен ни в чём, а особенно в чувствах того, кого целуешь – яркое доказательство его отсутствия. И Витя касается губ своими на несколько секунд, но эти секунды, Боже... Потрескавшиеся искусаные губы, которые буквально терзают абсолютно такие же под собой, ещё и Карпов так вкусно пахнет. Тело, духи, шампунь и запах костюма. Весь такой новый, будто Кена из коробки вынули, но при том живой и настоящий, а про красоту и говорить нечего. Страшно за то, что будет дальше, но пока что секунды тянутся, губы закрепляются на устах, а руки на талии... Это так хорошо и желанно. Плевать, что Карпов мог пошутить, плевать, что его уволят, сейчас плевать почти на всё. Он так долго об этом мечтал, что едва получив тонкий намёк, который может быть и чем-то дружеским, не сдержался, не захотел сдерживаться. Это ощущается намного лучше того, что приходило в голову томными вечерами и не покидало её до утра. Это живее, ярче, это по-настоящему. Поцелуй ощущается намного острее и лучше, чем ощущался в юности секс, чем ощущался Тот... Студент проявляет ответную инициативу, наступает ощущение невиданной лёгкости, будто юноша парит над землёй, а не твёрдо стоит на ней ногами. Окрылённость Карпова позволила надеть на него розовые очки, раз он отмечает это, а не то, что ноги на самом деле стали просто ватными и ничего хорошего в этом нет. Внутри всё трепещет, так долго грезил об этом и тут так неожиданно всё исполнилось. Сделай то, чего больше всего боишься, и обретёшь свободу. Отчаянным решением было признаться, но к чему оно привело. Толя ожидал чего угодно, хоть пощёчину, но никак не поцелуя, из-за этого фонтан эмоций ещё ярче, чем в произведениях, которые музыкант играл совсем недавно. Голова кружится, на губы с привкусом табака хочется молиться, но Виктор Львович отстраняется, слишком мало, но так прекрасно. В голове скапливается напряжение, а в ушах стоит звон, картинка перед глазами становится очень чёткой, а потом настолько резкой, что глазам больно. И мальчик бы многое отдал, лишь бы она оставалась такой, но всё погружается во тьму. Сквозь пелену черноты проступают блëклые вспышки из внешнего мира. Толя видит глаза, карие глаза, любимые глаза, а потом темнота. Начинает тошнить и всё это буквально за пару секунд, слишком тяжело, катастрофически не хватает воздуха. Юноша хочет сделать вдох, но земля уходит из-под ног, а вокруг всё кружится, будто Толю насильно усадили на карусель. Падает, но не успевает коснуться пола, его подхватывают сильные руки. Приятно осознавать чьи они, но сознание стремительно покидает тело и в итоге уходит окончательно.