back time

Любить тебя — неправильно. Антон размышлял обо всем произошедшем последние два дня и пришел к неутешительному выводу, который поставил ограничение на какой-либо тесный контакт с Ромкой. Я должен покончить с этим как можно скорее. Он произвел анализ каждого произошедшего приступа, вывел несколько причин и вписал их в блокнот, чтобы не забыть и не запутаться. Чтобы защитить тебя, и себя в том числе. Во-первых, приступы не проявлялись, если, например, он просто общался с Ромкой, будучи в кругу остальных. Если Ромка не был к нему слишком близко или не касался его, все оставалось стабильным, и общее состояние в том числе. Этот мир по-прежнему прекрасен, так почему для меня здесь не находится места? Рядом с тобой. Во-вторых, были и другие аспекты, которые перекрывали и оспаривали первый факт и заставляли засомневаться. Когда Антон был дома у Ромки, несмотря на телесный контакт и близкое нахождение, все было нормально. То есть, дело было даже не совсем в том, что Ромка касался его или сидел к нему слишком близко. Я хочу лишь дружбы, и большего желать не смею. Мечтаю только… Сидеть за партой вместе с тобой. Продолжать так же, как и всегда, подкалывать друг друга. Уминать приготовленные тобой пирожки с картошкой. Выгуливать Соню, пока ты будешь неустанно ругать его за очередную глупость. Играть в баскетбол на той площадке, которую мы расчистили совсем недавно, и слушать тебя, молча впитывая каждое твое слово с улыбкой. Мне нравится видеть, как ты стараешься над собой, чтобы достичь каких-то успехов. Твоя решимость, твои принципы. Нравится твоя привычка чесать нос в минуты удивления. Нравится твоя походка, твои руки, черные волосы и зеленые глаза. Нравится твоя искренняя улыбка. Ты мне нравишься и в минуты злости, и печали, и усталости. Нравится твоя доброта, твой волевой характер, твое чувство справедливости… И вот тогда Антон после полного раздрая в сознании пришел к единственному и самому правдивому выводу: Сердцебиение. Всему виной было оно. Когда Ромка касался его и рассекал расстояние между ними, но Антон оставался невозмутимым и равнодушным, тело не реагировало на раздражитель в виде Ромки совершенно никак. Но стоило пульсу участиться… Стоило Антону ощутить неправильные чувства по отношению к Ромке, как внутри, по мерзким, болезненным ощущениям, вылезало то самое предупреждение. Быть подальше. Не проявлять каких-либо теплых чувств. И ни в коем случае не любить. Именно зародившаяся любовь заставила приступы усилиться в два, а то и в пять раз, словно пытаясь ликвидировать Антона, потому что он, скорее всего, представлял какую-то угрозу. Но стоило Антону стать равнодушным, как вселенная отступала и позволяла ему и дальше устраивать свои порядки в новом мире и жить так, как ему хочется. Так, как он мечтал до сих пор, одарив взамен хорошими друзьями, добрыми, понимающими родителями, сестрой, позволив отдаться творчеству и рисовать без каких-либо преград. С одним условием — не любить Ромку. Ни в коем случае. Иначе все ополчится против него, и его устранят так же быстро, как позволили внедриться в этот мир, дав второй шанс на лучшее. Потому что Антон поклялся. Он обещал. И теперь он не мог нарушить это обещание. Слово — сильная вещь и нерушимая. Если ты дал слово, то будь добр его сдержать. Поэтому жертвой стали его чувства, которые ему теперь нужно было держать в узде, а иначе… Иначе его просто больше не будет. Сейчас ему нужно было думать прежде всего о своей безопасности. Нельзя дать чувствам прорасти дальше, нельзя мечтать, нельзя думать, нельзя любить Ромку больше, чем в данный момент. Он свел к минимуму все разговоры, времяпрепровождение и тем более касания, от которых его штормило так, что усиленно барабанящее сердце готово было проломить ребра и выскочить наружу. Нужно было контролировать пульс, накатывающий жар, смущение и мысли. Потому что именно мысли стали его злейшими врагами. Их было тяжело пресечь, потому что Ромка полностью укоренился в его сознании и мешал думать о чем-то ином. И в такие моменты Антон пытался дышать мерно, высчитывая цифры в уме. Это действительно помогало: хоть и ненадолго, но он отвлекался от Ромки, успокаивался и, самое главное, ничего не чувствовал. Было тяжело. Но вполне возможно. — Да не пойду я на эти посиделки! — в который раз приговаривал Антон, раздражаясь все больше. — Мне там делать нечего, и я не хочу проводить время в шумном месте, — он вздохнул. — Володь, послушай, пожалуйста… — Да хватит упрямиться, — продолжал надавливать Володя очень усиленно, — я ради тебя туда и притащусь с гитарой, чтобы повыделываться, а ты как баран на своем стоишь, — он перекривил интонацию друга, — ни хачу, ни буду, — Антон закатил глаза. Ну и как ему объяснить, что Антону ну ни в коем случае нельзя заявляться туда, где будет Ромка? — Что с тобой вообще в последнее время творится, я не понимаю. Ты стал намного меньше с нами время проводить, даже с Ромой толком не общаешься, — У Антона от одного лишь его упоминания неприятно заскребло в груди, — обычно ведь все время за ним ухлестывал… Блять, это сейчас прозвучало настолько неловко, что у Антона точно побагровели щеки. Неужели он действительно все это время виделся всем таким? Если это так, то Антону стоит пойти проораться в подушку, чтобы прогнать этот морок всеобъемлющего стыда, иначе он не сможет со спокойной душой сносить это и дальше. Вообще, последние дни Антон, по ощущениям, переживал самый настоящий ад. И в этот раз он не просто сторонился и пытался свести контакт с Ромой к минимуму — он его демонстративно избегал, уже не заботясь о том, как это может выглядеть со стороны. Рома, конечно же, упрямо продолжал метать в него вопросы, от которых Антон увиливал достаточно проворно, чтобы не навлечь на себя сильных подозрений, хотя оправдания были максимально нелепыми и неправдоподобными. Оставалось лишь натягивать на лицо кривую улыбку и выравнивать голос, чтобы звучать более-менее убедительно. И это действительно работало, по крайней мере, пока. — Ему сейчас не до меня, — Антон сглотнул, прежде чем переварить то, что он скажет дальше, — потому что видишь, он занят сейчас своими личными делами, отношения строит… — Антон потупился в пол, проговаривая куда тише. — Ему не до меня. Володя понятливо промычал. — Слушай… Мне кажется, что несерьезно это все, — медленно, с расстановкой, произнес Володя, — ну, понравилась ему девчонка, и что? Я не думаю, что свет клином сошелся на этой Саше. Он звучал так неприязненно, что Антона эта интонация немного ввела в замешательство. Володя прежде ни о ком, кроме Леши или Дениса, так не отзывался, будто бы враждебно настроенный. Да и чего уж, Антон тоже не отличался дружелюбием и всю неделю ненавидел себя за беспочвенную ненависть к ней. Потому что ненормально это — ненавидеть просто потому, что она нравится Ромке. Антон это понимал, но чувство неприязни только росло с каждым днем, однако он больше не вел себя перед ней как-то глупо, не оголял свои искренние эмоции, и уж тем более, не грубил. Никто не виноват в том, что у него проблемы, поэтому быть окаченным колкими словечками и явственной неприязнью никто не заслужил. Антон просто запихнул все свое помешательство на Ромке глубже и попытался изобразить спокойствие. Сначала нихера не получалось, хотелось только на стенку лезть, лишь бы искоренить эти эмоции, а затем, постепенно, все-таки вышло сдержать свои чувства в узде. Антон мог бы гордиться собой, но это точно не было поводом для радости. Он морально был ужасно истощен, совершенно не высыпался, большую часть времени размышляя, что ему стоит делать дальше. Антон ощущался себе единственной выжившей белой фигурой на шахматной доске, идущей против черных так беспечно, отчаянно надеясь на наилучший исход. Главное — никогда в жизни не признаваться, не попадаться на собственных чувствах и не вызывать каких-либо подозрений, потому что если он окажется пойманным, все действительно рухнет в одночасье. Но страшнее всего не оказаться отвергнутым, а то, что последует за этим. Вдруг повторится случай в лесу? Антон не мог быть уверенным на сто процентов в своих догадках, но и проверять, что будет, точно не стремился. Рома должен оставаться живым, а остальное Антон переживет, и даже если нужно будет отстраниться или отойти в сторону ради Ромкиного блага и счастья, он без каких-либо сопротивлений сделает это. Ничего не может быть важнее Ромкиной безопасности. И ценнее этого для Антона ничего не может быть. Конечно же, ему было тяжело, больно, невыносимо тоскливо, но иного способа ну просто не существовало. Исход в любом случае будет плохим, а значит и рисковать уж точно не стоит. — Она хорошая, — произнес Антон хрипло, потирая переносицу. Все внутри словно наливалось дегтем, когда ему приходилось признавать её превосходство. — Она красивая, добрая, милая… Даже конфетами делится каждый раз, когда с нами встречается, я ни одного слова плохого сказать о ней не смогу, просто язык не повернется, — Саша нередко улыбалась ему своей очаровательной улыбкой, здоровалась, когда они сталкивались в коридоре, спрашивала, как дела… Она просто хорошая, не было в ее открытости чего-то отталкивающего или подозрительного, она олицетворяла одним лишь своим видом комфорт и спокойствие. Ее движения плавные, будто отточенные до идеала, она хорошо разбирается в английском, очень разговорчивая и находит со всеми общий язык. Антон еще удивился, когда узнал, что она создает дизайн одежды и хочет поступить на дизайнера. Он даже мельком глянул ее работы и не мог не признать, что она действительно была в этом хороша. От нее всегда пахло вишней, и ее щеки покрывались милым румянцем при виде Ромкиного лица, — вот что тебе в ней не нравится? — Да не то, чтобы не нравится, просто… — Володя замялся. — Она кажется мне слишком идеальной. Знаешь же, бывают люди, которые только притворяются такими, а по сути те еще… — Так ты ведь тоже такой, Володь, — Антон тихо посмеялся, — тоже такой весь умный, идеальный, всегда с иголочки, разбираешься во многом… — Антон запнулся и проговорил с подозрением. — Или ты мне чего-то недоговариваешь? — Да, на самом деле я обожаю алкоголь, — выдает Володя совершенно невозмутимо, — напиваюсь по выходным с друзьями, а потом иду развлекаться в лесу вместе с мужиком в костюме медведя. Он поет мне серенады, мы хорошо проводим время вместе, а затем выходим на охоту поздней ночью… — Так, стоп, — Антона прорывает на смех, — хватит этого безумия… — Ну я же скрываю от тебя что-то, — протягивает Володя лукаво, — вот, делюсь тем, что я скрываю. Могу еще рассказать про танцы с бубнами в лесу со зверями всякими, мы там еще макарену репетируем… — Да все, заткнись, я понял, фигню сказал, больше не буду, — спешно прерывает Антон Володину реплику, пока это не превратилось в полнейшее безумие. — Так ты на посиделки придешь? — чуть помолчав, спрашивает Володя. Антон закатывает глаза: — Нет, кладу трубку, — и, слыша протестующие вопли на том конце трубки, обрывает звонок. Антон тяжело выдохнул. Глаза перекочевали к спинке стула, на которой мирно висела Ромкина олимпийка. На сердце стало только гаже, настроение в очередной раз упало в самую бездну, и он поплелся на кухню заваривать ромашковый чай. Вот пристал. Сказал же, что не приду.

***

— Антон, прости пожалуйста, что в прошлый раз так получилось с местами… — Полина виновато улыбнулась, и Антон, уже давно нисколько не злясь, взглянул на нее, оторвавшись от своего конспекта. — Нужно было сначала поинтересоваться у тебя, а потом уже делать что-то… — Поль, я вот вообще не злюсь, не переживай на этот счет, — Антон улыбнулся ей, — просто да, предупреждай заранее, если вдруг захочешь поменяться, я не против буду совсем. — Конечно! Просто Бяша тогда попросил к нему сесть, чтобы помочь с упражнением… Не подумала как-то, и в итоге Катя тоже пересела на твое место, — она вздохнула, — как вообще дела твои? Меня немного расстраивает, что в последнее время ты толком с нами время не проводишь… — Да просто дела появились. Всякого надо сделать, в художественном закончить… — Антон старался выглядеть естественно, вываливая такую очевидную ложь. — Просто выкроить время не получается, не расстраивайтесь из-за меня… На самом деле Антон чувствовал вопиющую вину из-за того, что он их столь очевидно избегает, но не мог поступать иначе. Чем сильнее он будет любить, тем быстрее ухудшится его физическое состояние. Приступы усилились именно после того, как Антон осознал свою влюбленность и продолжил так глупо и самонадеянно сближаться с Ромкой, несмотря на плачевность всей ситуации. Да, сначала он пытался держаться на расстоянии, но потерпел неудачу практически сразу же. Потому что больше всего на свете Антон хотел быть рядом с ним. Даже если больно, невыносимо и жжет внутри до такой степени, что хотелось вскрикнуть. Но все кончилось — костер счастья потух, оставляя за собой одни лишь черные угли. Поэтому он больше не робел, когда Ромка пытался выкроить у него немного времени на разговоры, успешно увиливая и уходя с места, где тот появлялся. Так будет лучше. Антон потер уставшие глаза. — Просто все переживают за тебя. Ромка вон, — у Антона сердце рухнуло птицей в пятки, когда он подумал, что тот стоит за его спиной. Благо, там его не оказалось, — без конца интересуется, где ты пропадаешь. Ты же на посиделки придешь? — Нет, Поль, мне там правда делать нечего, — похоже, от него с этими посиделками не отстанут совсем, — я лучше дома посижу, порисую… — Да порисовать ты и потом успеешь, — продолжала упорствовать Полина, скрестив руки на груди, — а эти посиделки последние не только в этом году, да и в принципе… — она вздохнула. — Просто я хотела, чтобы ты узнал, что это такое, ты ведь к нам перевелся не так давно, не видел такого. — Я правда очень благодарен за твое волнение, — Антон провел пальцем по раскрытой тетради, — но мне правда это не нужно, да и не думаю, что я что-то потеряю, если не заявлюсь туда. — Потеряешь-на, — зазвучал голос Бяши, когда он переступил порог и зашел в класс, улыбаясь даже слишком уж бодро. — Там ваще, ну, очень весело будет, тем более я уверен, что тебе понравится. Там не так уж и шумно будет… — Ну все, не продолжайте даже, я не хочу, — безоговорочно обрубил Антон. Вот ведь, совсем уже надоели. Ничего ж страшного не случится, если он не пойдет, а вот если пойдет… Тогда точно — пиши пропало. — Оп-а, — протягивает Володя со смешком, заходя в класс, — кто это у нас тут лома-а-ется? — он двинулся к своему месту и плюхнулся рядом с Антоном, закидывая руку на его плечи, стискивая в объятиях. — Антон Петров ломается! Антон хохотнул, попытавшись вырваться из захвата. — Ничего я не ломаюсь, сказал же, что просто не хочу! — заголосил он, когда Володя резво прошелся пальцами по его ребрам, вызывая невыносимую щекотку. — Да прекрати ты уже, пожалуйста! — Добей его, Володя, — присоединилась Полина, смеясь, — будет знать, как отказываться! — Он ща задохнется, пожалейте его-на, — забеспокоился Бяша, на которого Полина с Володей посмотрели кислым взглядом и, как ни в чем не бывало, продолжили щекотать Антона уже вместе. Полина добралась до шеи, и Антон чуть ли не вскрикнул, бившись в конвульсиях на своем стуле, пару раз случайно ударив Володю по щеке, отчего тот, громко смеясь, уворачивался, продолжая мять его живот. Антон уже готов был расплакаться от неустанного ржача, но Володя с Полиной, переглянувшись, наконец оставили его в покое. Антон чуть ли не обмяк, припадая щекой на гладкую холодную парту. — Ну что, пойдешь теперь? — подперев ладонью щеку, спросил Володя со шкодливой улыбкой, и Антон, хохотнув, пихнул его рукой: — Нет, отцепись уже. — Достал! — возмутились Полина с Володей хором. — Да ща, погоди, мне надо за рюкзаком… — послышался знакомый смех, и у Антона все внутри сжалось. А Ромка, завидя его, проговорил восклицательное, — О! Обосрыш, и ты тут! — он мгновенно оказался напротив его парты и приветливо улыбнулся. Антон тотчас опустил глаза в свою тетрадь, старательно игнорируя бушующие внутри эмоции. Так хорошо было, пока Ромка не пришел. — Как кружок? Че там вообще малюете… — Володя взъерошил волосы Антона. — Вик, наверное, хуйню какую-то заставляет… Надо будет зайти как-нибудь, посмотреть. Антон тут же ощутил лютейшую панику. Ромке ни в коем случае нельзя узнать правду, а иначе все будет очень и очень плохо. — Не надо, — получилось слишком резко. Ромка выгнул бровь непонимающе, и Антон отвесил себе мысленную пощечину за свою эмоциональность. Нужно держать чувства в узде, чтобы не оказаться пойманным. — Виктор не любит, когда кто-то маячит перед ним во время работы, а если тебя увидит, то точно выставит сразу, знаешь же, как он к тебе относится… — Антон, вроде бы, смог звучать весьма убедительно, потому что Ромка понятливо закивал и даже задумался. — Ну бля, ладно… Жаль конечно, я хотел глянуть, че у тя там, уже давно хочу, но никак не получается… — в его голосе проскальзывали нотки досады, и Антон ощутил очередную вину за свою ложь, но Ромка быстро сменил настроение, добавляя уже бодрее. — Ладно уж, ниче не поделаешь, люди ж эти, творческие, со своими прибабахами, я понимаю. Ох. Я бы все тебе показал и рассказал бы, как это рисуется, попробовал бы научить даже нескольким приемам, чтобы ты радовался и гордился тем, что я делаю, но я не могу даже приблизиться к тебе. Не могу и шагу сделать, лишь с упоением наблюдать издалека, чтобы быть в безопасности. — Я в столовку сгоняю, — вдруг озвучил Володя, вставая с места, — хотите со мной сходить? — Нет, я не очень хочу есть… — ответил Антон, продолжая сверлить взглядом тетрадь. — Ну не, так не пойдет, — гаркнул Ромка, — Володь, он нихера не жрет, поэтому прикупи для него всего, да побольше! — Я не… — хотел было возмутиться Антон, но Володя, хмыкнувший и кивнувший Ромке, вышел из класса. — Я же всегда ем! — Нихера ты не ешь, — спорил Ромка неустанно, — еще и весь зеленый ходишь. Последние недели на тебе лица нет. Антон едва выдавил из себя ломкую кривую улыбку. Бля. Его забота постоянно заставляла впадать в сомнения в том, что Ромка может к нему чувствовать. Антон путался в себе, потому что эти касания, это внимание и тревога не значили абсолютно ничего и не несли в себе посыла ввести его в заблуждение. Оставалось лишь контролировать эмоции, стараться не заострять на чем-то внимание слишком уж сильно и не придавать никакого значения его словам и действиям, тогда Антон будет у руля. Он украдкой взглянул на Ромку, скользнул глазами по знакомому лицу, а затем ниже… И спохватился. Ромка был без своей привычной олимпийки и расхаживал в черной футболке уже который день, даже ни разу не поинтересовавшись, вернет ли Антон его вещь. Это навело на мысль, будто Ромка действительно думает, что он выкинул олимпийку. Но Антон бы никогда так не поступил. Он знает, насколько сильно Ромка дорожит ей. Благо, он принес ее, предусмотрительно вложив в пакет. Нужно вернуть и забыть. Не быть должным. — Кстати, Ром, я хотел тебе… — начал Антон весьма расторопно, потянувшись к пакету, висевшему на крючке парты, но его прервали очень невовремя: — Ром, долго еще? Я есть хочу… — белобрысая голова Саши высунулась из-за двери и она пролепетала бодро, просияв. — Привет, Антон! Антон прикрыл веки. Ох, этого ему еще не хватало. Ну пожалуйста. По телу расползлось нечто липкое и мерзкое, и Антону захотелось поскорее смахнуть с себя это неприятное чувство. И оно проявлялось не из-за неприязни к Саше или какой-либо ненависти. Просто было невыносимо все это сносить, натягивая маску невозмутимости, которая, между прочим, стремительно начала трескаться и крошиться на глазах. Чувства Антона были как на ладони, но Рома, не видевший перед собой никого, кроме Саши на данный момент, слава Богу, не замечал его метаний и смену настроения. Антону захотелось вновь ретироваться поскорее. Слишком большое давление оказывает на него Ромино присутствие. Он сразу же вернул обретшую вдруг слабость руку обратно на парту, которая до этого тянулась к пакету. Ох, видимо, эту вещь он не сможет отдать прямо сейчас, все тело наполнилось неприятной слабостью. Настроение, и без того паршивое, было угроблено вконец. Саша легкой походкой прошла к его парте и, улыбнувшись очень бодро, проговорила: — Как дела? Английский лучше дается? — она сцепила руки в замок, глядя на Антона своими большими серыми глазами. Он едва ли заставил себя улыбнуться в ответ настолько искренне, насколько мог. Выдержи это. Как угодно, но выдержи. — Чуть лучше стало после твоих записей, спасибо, кстати, что одолжила их, — Антон действительно был благодарен, ведь несмотря на то, что он очень много раз отказывался от её помощи, все же, Саша была настолько упрямой и напористой, что просто впихнула свою тетрадь ему, не желая принимать отказы, — я будто поумнел, как почитал их. Антон неоднократное количество раз старался держаться от нее подальше, но Саша лезла к нему, будто пчела на пыльцу, и была столь напориста, что невозможно было скрыться от её внимательных зорких глаз. Антон, будучи в кругу остальных, спросил у Бяши как-то, почему она вообще до этого не появлялась в их компании, и получил в ответ: «— Потому что учебкой она занята была очень, сейчас освободилась немного, да и мы в основном у Ромки дома тусовались-на, в школе не виделись особо последний месяц, да и ты, Тоха-на, только недавно с нами общаться начал, конечно ты её не видел, — Бяша улыбнулся, — да и с её братком Леней по площадке гоняем, когда теплеет, в баскетбол играем. Она, кстати, очень хороша, легко трехочковые забивает, я хуею постоянно!» Её так часто расхваливали, что становилось даже грустно. Потрясающая, умная, спортивная, еще и красивая, опрятная! Антон начинал понимать, почему Ромка в неё влюбился. У неё были хорошие данные, золотые короткие волосы, блестящие на солнце, и очень светлые глаза, напоминающие капельки воды. И при этом она оставалась задорной, игривой и очень энергичной девочкой. Она довольно деятельная и из разряда тех людей, которые могут утопить рыбу. И если Антона можно было назвать тихим и очень закрытым в общении парнем, то Саша была полной его противоположностью. Как солнце и луна, инь и ян, огонь и лед… И другие противопоставления. Она выделялась, и у неё было очень много друзей, которые не могли её поделить. Подружки из её класса неоднократно старались перевести внимание на себя, и Саша, пытаясь поспеть за всеми, прислушивалась к каждой и при этом успевала отвечать на любые вопросы. Антон бы свихнулся от их количества, да и в принципе, он не был таким уж говорливым и мало принимал участие в диалогах. А еще, даже несмотря на то, что она умудрялась всегда выглядеть хорошо и опрятно, её не особо заботил её внешний вид, если она вдруг запачкалась, или кто-то решил подшутить и нарисовал ей на лбу какие-то непонятные каракули. Она относилась ко всему очень легко. Конечно, Антона еще удивило то, что Саша была любительницей аниме. Она обожала «Сейлор Мун» и в любой подходящий и не подходящий момент могла вставить реплику главной героини Усаги, повторяя её позу: «лунная призма, дай мне силу!». Чудачка — повесил на неё ярлык Антон. И плевать, что чудачка, с такими-то талантами и внешностью. Антон сам вполовину не так хорош. Саша, кажется, улыбнулась на три солнца теплее, чем до этого. И видно было невооруженным глазом, насколько её порадовали его слова. — Ну вот, а ты все отказывался, — она перекривила его, сделав голос ниже и чуть ссутулившись, — не нужна мне твоя тетрадь, сам справлюсь! Антон даже немного смутился. Неужели он звучал настолько грубо и глупо? Ей Богу, ему нужно контролировать свою речь тщательнее. — Я просто не хотел тебя напрягать… — робко ответил Антон. — Да кого ты напрягаешь?! — она вдруг оживилась и хлопнула его по плечу, словно они закадычные друзья и, глядя на растерянное лицо Антона, прижала руку к сердцу и изрекла. — Положись на семпая, дорогой кохай, и все будет очещуенно! — Саш, обосрыша ща кондратий хватит, харэ его пугать, — рассмеялся Ромка, прервав их беседу, — че ты приставучая такая? Саша, рассмеявшись, сняла свою руку с плеча Антона и под его облегченный выдох шагнула к Ромке. — Сюда иди, — проговорила она с вызовом, задрав подбородок, и Ромка, закатив глаза, шагнул к ней, а та, воспользовавшись этим, резким движением взяла его на удушающий прием под его недовольные вопли, потирая кулачком его макушку очень усиленно, — пристал… Поговорить не дает. — Да я просто… — Ромка кое-как вырвался из захвата с дебильной на лице улыбкой, от которой у Антона чуть ли не закатывались глаза. Пожалуйста, хотя бы не при мне! Антон хотел как можно скорее уйти. Его безумно выматывало видеть воркующих Сашу и Рому, которые совершенно забывались, когда начинали беседовать друг с другом. Злость и ненависть уже давно сошли на нет, и Антон ощущал себя совершенно выпотрошенным, вымотанным и брошенным. Видеть их вдвоем было невыносимо, но каждый раз Антон напоминал себе о самом главном. Если он любит её, я отойду в сторону, потому что какая разница, с ней он или без неё? Мне все равно ничего не светит, так пусть хоть он будет счастлив. И буря внутри стихала. Потому что бесполезно мечтать о несбыточном. Любить его? Да Антон не имел права даже смотреть. И желать чего-то больше, чем сейчас, было для него полнейшей дикостью. — Мне очень нравится Аска, — пока Антон размышлял, Саша уже успела вовсю построить диалог ещё и с Полиной, — она, может, и очень проблемный такой персонаж, но она умная, а еще очень волевая. А еще рыжая, люблю рыжих, очень! — она прижала руки к груди и улыбнулась. — Бля, опять эти ваши аниме, — закатил глаза Ромка, решившись вставить свои пять копеек, но Саша вскинула руку, прерывая его реплику. — Но она же очень агрессивная, — удивилась Полина, а Антон в душе не чаял, что за Аска, и о чем они вообще говорят, — странные вкусы у тебя, конечно, Саш, — хмыкнула Полина, и Саша, закатив глаза, спросила: — А у тебя кто любимый? — Синдзи… — ответила Полина, чуть замявшись. Саша округлила глаза в полнейшем удивлении: — И это у меня со вкусом проблемы?! Полина расхохоталась, а за ней и Саша. Антон совершенно потерял нить разговора и был полностью поглощен собственными мыслями, напоминающими пустошь. Где холодно и одиноко. Где Антон не может отгородить себя от всего плохого, потому что гнет размышлений давит на него куда сильнее, чем он может этому препятствовать. — Ща, Саш, погоди, — крикнул ей Ромка, когда Саша, кажется, предварительно попрощавшись с Антоном, ускакала на выход. Ромка, вернув внимание Антону, спросил. — Ну че? Антон посмотрел на него немного рассеянно туманными глазами, и Ромка добавил: — Ты ж что-то сказать хотел… Хотел… Правда, хотел. Вещь вернуть твою хотел. Неужели она стала настолько неважной? Олимпийка, которую до тебя носил твой отец. Которую ты холил и лелеял все эти годы, ходил в ней, даже когда она была тебе очень велика. Это больше неважно для тебя? Все внутри всколыхнулось от иррациональной злости. — Да не, неважно это, — Антон подпер ладонью щеку и отвел глаза. Было совсем уж на душе гадко, но он попытался сосредоточить мысли на чем-то другом, потому что стоит ему ощутить слишком сильные чувства по отношению к Ромке, и приступ снова настигнет его. Нужно быть осторожнее. — Мне… Мне идти пора, — он впопыхах начал собирать учебники под непонимающим взглядом Ромки, игнорируя что Полину, что Бяшу, которые уже давно стояли где-то в углу класса и обсуждали свое. Антон вскочил с места и, не глядя на Ромку, шагнул к выходу. Нужно срочно обуздать свои эмоции, пока на него снова не нахлынули те чувства, от которых его снова начнет штормить. — Да куда ты так торопишься… — для Ромки, видимо, смена его настроения оказалась слишком неожиданной и резкой. — Да погоди ты, давай хоть… Ромка протянул руку, чтобы, кажется, дотронуться до его плеча, и в этот момент тело Антона напружинилось, наполнилось силой. — Да не трогай ты меня… — это прозвучало даже не громко и не угрожающе. Голос Антона был сиплым и ломким, напоминающим жалобную просьбу. Страх поработил сознание куда быстрее, чем он мог среагировать вовремя и вытеснить его наружу, чтобы избежать каких-то неприятных ситуаций. Но он не смог. Он так сильно испугался, что под воздействием эмоций резко и грубо откинул Ромкину руку, ударив по ней с избытком. Со звонким шлепком. Так, что Ромкина тыльная сторона ладони раскраснелась в одночасье. Антона будто током шарахнуло. Что он только что… Взгляд упал на собственную руку, все ещё покалывающую от удара. Блять. Антон растерянно отступил от него на шаг, словно Ромка был тем, кто представлял для него опасность. Глаза расширились, он и сам не понимал, как вообще так получилось, но он знал, что не хочет больше ощущать Ромкины касания. Как бы сильно он этого ни желал, как бы ни мечтал, все хорошее для него уже закончилось, поэтому страх преследовал его повсюду. Что, если Ромка коснется, и я сойду с ума? Что, если мне станет хуже? Но Ромкино лицо в этот момент выражало куда больше шока и растерянной обиды, нежели его собственное. Он заторможенно переводил взгляд то на свою ладонь, то на самого Антона, и на его языке точно крутился ворох вопросов. Весь мир, казалось, начал сужаться, Антон слышал лишь шум грохочущей в ушах крови и терял рассудок. Не хотел он, чтобы так получилось. Все, что вышло из его уст — это хриплое, тихое и виноватое: — Извини… — он отступил от Ромки шаткими шагами. Нужно было в срочном порядке уйти, пока Антон совсем не сошел с ума. Пока окончательно не испортил настроение всем. Блин, он так старался не выдать своих чувств, а они все равно рвались наружу. Стыд накатил очень быстро, стоило ему осознать, что он, блять, сейчас творит. Полина с Бяшей тоже обратили на них внимание и даже спросили: «что-то случилось?», но Антон не слышал ничего абсолютно. Ромка нахмурился, но по глазам можно было явственно прочесть вспыхнувшую обиду. — Слушай… — произнес он тихо, а у Антона кровь стыла в жилах от того, что он может сейчас сказать. — Ты в последнее время очень странно себя ведешь. Может ты, бля, скажешь, что у тебя в голове творится? Нет. Антон не сможет. Даже под дулом пистолета никогда не скажет, что на самом деле волнует его и какие чувства одолевают все эти дни. Как тяжело ему сносить эту любовь, и как беспрестанно Антон истязает себя каждый раз при виде Ромки. Он не сможет никак оправдать свои действия сейчас и отмыться от этого не сможет. — Все нормально у меня, не переживай… — промямлил Антон, выставив перед собой руку, пытаясь как можно быстрее найти выход из сложившейся ситуации. — Прости, я правда не хотел… — Ромка наблюдал за каждым его шагом очень внимательно, а Антон продолжал сбивчиво и глупо извиняться, потому что нечего было сказать. — Прости. И он, тотчас отвернувшись от Ромки, как натренированный солдат, унесся прочь из класса, почти бегом, даже не одарив стоявшую в дверях Сашу своим вниманием. Невозможно было успокоить барабанящее в грудной клетке сердце. Блять. Это невыносимо! Антон с ужасом прижал руку к груди, скрывшись за ближайшей стеной. Он так старался контролировать себя, но у него абсолютно ничего не получалось. Заткнись. Спокойно. Успокойся… Антон прижался затылком к стене и шумно сглотнул, сомкнув веки. Становилось все тяжелее сносить это все. Справлюсь ли я с этим? Мне тяжело, очень тяжело… Он опустился на пол, попутно утыкаясь лицом в собственные колени. Что мне делать? Чертово сердце.

***

— Слушай, а те не прилетит, если кто-то из твоих прознает, что ты тут со мной околачиваешься? — Денис глубоко затянулся сигаретой и выдохнул. — Что-то мне подсказывает, что хуево будет. Антон сидел на подоконнике и совершенно не вслушивался в то, что тот хочет ему сказать. Все, чего он хотел — это покоя. И лишь в этом месте он смог в полной мере его ощутить. Подтянув к себе ноги, он тихо выдохнул, вчитываясь в строчки книги. Мария Александровна завалила домашним заданием, как только он заявился на уроки после многочисленных прогулов. Маме, слава Богу, не звонили, но Антон уставал от ожидания чего-то плохого: как он придет домой, и мама сразу окатит его гневной тирадой, и увильнуть не получится. Благо, его ложь работала хорошо, поэтому он мог пока что не переживать о таких вещах. — Э, — Денис нахмурился, — глухой, что ли, совсем? — он вытащил из кармана какую-то скомканную бумажку и запульнул в Антона, попадая в висок. — Да слышу я тебя, — чуть ли не провыл тот, оторвавшись от книги, — просто отвлекаться не хочу, мне тут кучу домашки разгребать нужно, — он кивнул на книгу. — Ты совсем не переживаешь на этот счет, что ли? — протянул Денис непонимающе, выкидывая бычок в урну. — Тя ж сразу зачмырят, сам посуди. Антон думал об этом каждый раз, стоило ему оказаться в уборной в компании Дениса. Напряженно размышлял и пытался выдумать какое-то убедительное оправдание, если его застанут рядом с ним. — Они не узнают, — прозвучало куда неувереннее, чем хотелось бы. Антон сжал книгу в руках, — я хорошо шифруюсь, да и никто сюда не заявится… Денис понятливо промычал. — Думаю, если Володя прознает, станет совсем плохо… — Антон совсем перестал вчитываться и понимать смысл книги. Буквы расплывались в стороны, в глазах рябило. Тревога нагрянула сразу же. И ведь действительно, как отреагирует Володя? — Остальные еще пустяк, скажут тебе, что ты хуйло, а вот в случае с Володей… Знаю я его характер, хуево будет. Осторожнее будь, ведь ты в его глазах сразу предателем станешь, — Антон тихо выдохнул, начиная потихоньку осознавать, что может случиться. — Вот сам посуди, тебе б было хуево от того, что твой друг общается с чмом, которого ты поносишь? — он посмотрел на Дениса осознанным взглядом и тот, перехватив его выражение, добавил. — Во-о-от, а Володя так вообще тебе пропишет по роже, — он легонько шлепнул себя по щеке, — может даже не будет разговаривать с тобой некоторое время. — Володя, скорее всего, разозлится, но не ударит меня никогда… — Антон засомневался на секунду в собственных словах. — Наверное. Я, если честно, пока не очень хорошо его знаю, — Антон действительно толком ничего о Володе не знал, потому что тот умалчивал о многом и предпочитал держать всё в себе. Но мог ли он его за это судить? Нет. Конечно, нет. Антон и сам помышлял подобным и далеко не всегда был честен с другом. Это давило на него, становилось беспокойно на сердце каждый раз, когда он лгал ему снова и снова, — он мало о чем рассказывает, и это меня, малость, волнует… Денис задумчиво закивал, а затем проговорил: — Володя, на самом деле, парень такой, знаешь… — он защелкал пальцами, пытаясь подобрать подходящие слова. — С тайнами всякими, я тоже мало что о нем знаю, хотя мы полгода дружили, он очень скрытный, особенно, если он не особо доверяет тебе… — Антон посмотрел на него с капелькой недоумения, и Денис поспешил добавить. — Но в вашем случае так не кажется, кстати. Вы будто не разлей вода. Это совсем не так. Антон прекрасно знает, насколько глубока пропасть между ними и сколько невысказанных слов кроется в сознании. Они недостаточно близки и недостаточно честны друг с другом. Особенно последние недели это стало замечаться ещё сильнее. Антон самолично отдалился ото всех, чтобы сократить контакт с Ромкой к нулю, и по итогу остался один. Совсем один, без лучшего друга, который бы точно понял его и принял таким, какой он есть. Но так тошно было от самого себя и так глупо надеяться на его поддержку, когда он сам, глядя на Володю, не мог смириться со своей ненормальностью. Ведь это будет значить, что он все это время нагло врал Володе, когда заверял, что принимает его и не считает его влечение неправильным. Это похоже на лицемерие… — Было бы здорово, будь это так, но все не так просто, — Антон выдохнул даже обреченно, закрывая книгу и наконец вглядываясь в профиль Дениса, а затем проговорил удивленно, — нифига себе, у тебя что, родинка под глазом? — он даже указал пальцем на свой, звуча слишком уж восторженно. Денис выгнул бровь, не разделяя его воодушевления. — И что? — Да просто никогда такого не видел. Мне кажется, что это редкость… Я где-то читал, что родинка под глазом говорит о плаксивости. — Нахер пошел, это бред, — тут же взвился Денис. — Да не распаляйся ты так сразу, просто интересно же, это необязательно правда, — рассмеялся Антон, подняв руки в примирительном жесте. Денис тут же успокоился и вкинул: — Хочешь, анекдот расскажу? Антон посмотрел на него недоуменно, слезая с подоконника. — Меня удивляет все еще, как ты темы меняешь так быстро… Денис действительно менял темы очень проворно, а ещё слишком резко, но Антон успел привыкнуть к его стилю общения. — Так вот… — Денис прочистил горло, а затем произнёс абсолютно ровным безэмоциональным тоном. — Штирлиц открыл окно, из окна дуло, — медленно подводил Денис, пытаясь создать интригу, — Штирлиц закрыл окно, дуло исчезло. Антон отуплено начал переваривать так называемую шутку, а затем, доперев, произнёс: — Шутка парашная. Денис фыркнул. — У меня ещё припасено! — и снова начал. — Штирлиц шел по лесу и увидел голубые ели. Когда он подошел поближе, то увидел, что голубые не только ели, — Антон выгнул бровь, — но ещё пили, курили травку и танцевали, — Денис странно заулыбался, и только тогда Антон понял, что эта тупая шутка и ему самому показалась уморительной, так как он стоял с туповатой улыбкой, пытаясь сдержать смех. — Ну во, бля, а говоришь, херня у меня шутки. — Все еще херня, — прыснул Антон, а затем, взглянув на оскорбленное лицо Дениса, дал совет. — Володе, кстати, не рассказывай эти шутки. — Да хорошие у меня шутки! Антон медленно замотал головой. — Знаешь, что сказать хочу… — он начал собирать свои вещи и складывать в рюкзак учебник с тетрадью. — Давай не будем сильно светиться и… Будем делать вид, будто мы все ещё друг друга не выносим, — Денис выгнул бровь и скрестил руки на груди, поэтому Антон поспешил пояснить: — чтобы нас не рассекретили. Тот закивал, наверное, прекрасно понимая, что он хочет сказать. — Да я не против, хули, — пожал плечами Денис, накидывая лямки рюкзака на плечи, — просто сделать вид, что мы все ещё цапаемся… — он махнул рукой, — легче легкого! Сыграю натурально, — он показал большой палец, — положись на меня, бро. — Только не переигрывай, — фыркнул Антон.

***

Рома Когда Ромка увидел его впервые, то подумал, что Петров гребаный псих. Приперся в класс, влетая как бешеный, и начал нести несусветную дичь. Ромка тогда подумал, что у этого бедолаги не все дома и даже хотел посоветовать ему сходить к врачу, чтобы подлечить бошку, но что-то в нем его начинало раздражать, и это раздражение увеличивалось в размерах каждый день до того момента, как они все разъяснили и даже стали более-менее общаться. Без кулаков, оскорблений, но без язвительных комментариев, конечно, они обойтись не смогли. Ромка несколько раз обдумывал их общение с друг другом. Обдумывал и то, почему ему внезапно захотелось сдружиться с ним, несмотря на свое нежелание водиться с такими, как он. И дело даже было не в том, что Антон был «дохуя» умным, а Ромка тупняком, поэтому с такими не общается. Дело было в другом — он безумно напоминал Ромке его самого. Нежелание потакать его действиям, напористость, агрессия и даже отточенные до идеала удары вызывали в Ромке странное чувство дежавю, и оно не стихало, отнюдь — увеличивалось в разы. Антон даже привычками отличился, теми же, какими страдал Ромка. Жевал карандаши, по инерции потирал костяшки пальцев, как это делал он сам даже несмотря на то, что не вступал в драки уже очень давно. Всего лишь привычка, но режущая Ромке глаза, потому что он бы не сказал, глядя на Антона, что этот человек часто размахивал кулаками забористо. Но дрался он хорошо, даже стойка при ударе была полностью списана с Ромки, что вызывало как восхищение, так и яркое недоумение. «С кем поведешься — от того и наберешься» — вспоминал Ромка в такие моменты. Ведь действительно, человек может подцепить чужие привычки, манеру речи, похожие оскорбления и много другого, если этот человек является для него авторитетным. Кем-то, на кого равняться хотелось бы. И Ромка начал наблюдать за ним, поглощенный в собственные догадки и убеждения, потому что все, что было связано с Антоном, казалось ему безумно странным. И Ромка не считал себя параноиком, он был каменно уверен в том, что здесь явно что-то не так, и это «что-то» не давало ему покоя. Когда они кое-как сблизились, Ромка начал издалека, стараясь не вызывать каких-либо подозрений насчет своих опасений. Он с предельной осторожностью узнавал все самое нужное потихоньку, внедряясь в его жизнь постепенно. Так, чтобы не спугнуть. Ведь Ромка никогда не интересовался кем-либо так сильно, как Антоном на тот момент. Его хотелось вывести из себя, чтобы снова увидеть то озверевшее выражение, которое рождало в нем то странное ощущение, словно он прямо сейчас стоит и смотрит на себя в зеркале. И в Ромке что-то загоралось. Ему хотелось увидеть куда больше, чем Антон позволял, и его дико бесило это желание. Потому что еще никогда на своей памяти он не встречал таких людей. Кого-то, кто был бы похож на него настолько. Ромка наблюдал за ним, стараясь не упускать из виду что-то новое. Он просто был крайне озадачен и не мог решить эту самую задачу. Антон вводил его в ступор неоднократное количество раз. На ярмарке Ромка попытался вывести его тогда на слова, и у него даже немного получилось, но это были совершенно несущественные ответы. «— Ну и кого же я тебе напомнил? — Меня.» А потом оказалось, что у него какой-то друг был, которого по странной случайности тоже звали Ромой. Это удивило, но не более того. Потому что в мире он не один такой, однако то, что этот самый Рома научил Антона игре в баскетбол, снова вызвало в нем чувство дежавю. Антон еще тогда, когда не зассал выйти с ним один на один, снова и снова в процессе игры напоминал Ромке его самого. Но ощущения стали ярче, когда тот продемонстрировал ему данк. И нет, Ромка не хочет сказать, что он единственный такой умеет забрасывать мячи. Вовсе нет. Просто каждый игрок на поле так или иначе отличался. В любой игре. Но Антоновы движения, прыжки, ведение мячом с абсолютной точностью совпадали с Ромкиными. Тогда он не обратил на это должного внимания, однако позже, вспоминая все это, он обнаружил, что вопросы начинали только копиться. Ромка искренне хотел подружиться с ним. Даже несмотря на свою неприязнь в самом начале, ему хотелось узнать о нем чуть побольше, чтобы понять. Однако все всплывающее только удивляло и заставляло впадать в полнейший ступор. Ромка всегда подмечал настроение друзей и мог с легкостью сказать, о чем думает тот же Бяша, или Полина с Катькой, потому что он к ним привык, а еще они были очень предсказуемыми, из-за чего он мог понять и помочь, если будет нужно. Вот и Антон на первый взгляд показался ему таким. Он краснел и бледнел очень явственно, Ромке не нужно было прилагать особых усилий, чтобы догадаться, удручен тот или обрадован чем-то. Все его эмоции были как на ладони, и Ромка даже обрадовался, что ему не придется переживать о нем, если что-то случится и он не заметит. До того момента, пока Антон не стал абсолютно непредсказуемым в своих словах и действиях. Невозможно было просечь, о чем он думает и что такого хочет сказать. Ромка постоянно лажал, потому что Антон оказался куда скрытнее и недоверчивее, чем он предполагал, а оттого еще большая заноза в заднице. Заноза, размером с ебаное, блять, дерево. За ним приходилось наблюдать куда чаще, чем за остальными, потому что этот додик совершенно не следил за собственным здоровьем, мало жрал и спал, как зомбак ходил и тревожил всех своим внешним видом, однако Ромка, прекрасно понимая, что этот дурик не желает выглядеть в чужих глазах жалким, старался на это не указывать излишне, а попытаться помочь. Но этот хуила даже от помощи отказывался очень упорно. В больничку слег как-то, а там ему лапшу на уши повесили, что он здоров. И ведь поверил же. Как лошок последний позволил себя обдурить. Ромку безумно бесили те, кто за своим здоровьем толком не следил. Мог гаркнуть на Бяшу, Польку и Катьку, когда те забивали на себя хер. Но Антон… Он был невозможен, невыносим и ужасно упрям. А еще вспыльчив, когда кто-то ненароком вторгался в его пространство и спрашивал больше простого «как дела?». В жопу ужаленный псих. И Ромка тогда урвал обещание хотя бы говорить, когда ему становится хуево, а этот еблан и тут проебался. Нихуя Ромке не сказал, врал на постоянке и наивно думал, что никто его не сможет уличить во лжи. Эта ложь достигла таких масштабов, что в Ромке вскипала давно забытая злоба, и он срывался. Постоянно срывался на Антона. Ведь он никогда не встречал людей, что врали бы так часто и невозмутимо, не сгорая от стыда от собственных слов. И ладно, это его дело, че там кому пиздеть, но не друзей же наебывать. Не Ромку же. И даже если он мог поймать Антона на вранье, все же, у него не получалось понять, какие слова могли бы оказаться правдой, а какие нет, потому что тот заврался до такого состояния, что и сам начинал верить в собственные байки, отчего верили и все остальные. И Ромка тоже много раз позволил себя обмануть. Он протяжно выдохнул. Зато Антон, вроде как, реально пользовался подаренными карандашами. Ромка мельком как-то глянул на его парту, где лежала вскрытая коробочка, однако взор его зацепился за нечто странное. Абсолютно все карандаши были нетронутыми, новенькими… Впрочем, было видно, что Антон ими не пользовался совсем, и Ромка даже успел немного расстроиться, пока его взгляд не зацепился за зеленый карандаш… Половина которого уже отсутствовала, будто Антон усиленно и самозабвенно использовал его, вытачивая и вырисовывая новые и новые штрихи. И хуй знает, почему именно зеленый, но кажется, в этом таился какой-то сакральный смысл. Бля. Знать бы только, че это все значило, Ромка задрался думать так много. И прямо сейчас, шастая по школе во внеурочное время, он усиленно искал Антона, чтобы хотя бы немного поговорить о том, что за херня вообще произошла сегодня утром. Но того и след простыл. Он, блять, провалился будто. И очень явно избегал Ромку. Избегал так, словно никто этого не поймет. Если бы только Ромка мог пробраться в его голову и узнать, че за хуйня творится, он бы залез, однако оставалось только скрипеть зубами от накатившей злобы и искать его по всей школе, потому что этот придурок точно не ушел еще. Как пить дать Ольку ждет с продленки, но где — хуй его знает. Но Ромка его из-под земли достанет, если надо, и объясниться заставит. Когда он поднялся на второй этаж, завидел знакомые белые хвостики, вспыхнувшие вдалеке среди мелкашей. Ромка сразу узнал Ольку и даже обрадовался тому, что смог найти хотя бы одного Петрова, хоть и не того, кого искал до сих пор. Оля в кругу своих подружек стояла с лучезарной улыбкой и что-то очень расторопно рассказывала, прерываясь иногда на смешки. Она вдруг заметила его и, помахав ему рукой, что-то сказала своим одноклассницам и подбежала к нему, чтобы поздороваться. — Ромка, привет, а ты чего тут… — она остановилась напротив него и чуть замялась. — Уроки ведь закончились уже. — Да я тут мимо проходил просто, — Ромка улыбнулся, а затем сразу же перешел к делу, склонившись к ней, чтобы было удобнее разговаривать и слышать ее. — Слух, Олька, не знаешь, где братца твоего носит? Я его весь день ищу, а он никак не найдётся. Оля замотала головой. — Тоша сказал, что он с тобой будет… — ответила она неопределенно, пожав плечами. — А он что, не с тобой? Ах Тоша сказал… Ромкин гнев потихоньку набирал обороты. Этот придурок походу еще и сестре своей напиздел. Ромка мысленно ругнулся. Хотелось закурить, чтобы не нервничать так много из-за этого долбоящера. Все же он действительно выводил Ромку из себя очень усиленно, на пять баллов точно. — Как видишь, — он вытянул руки по обе стороны от себя. Сейчас нужно свести к минимуму свое сквернословие и разговаривать без мата, — твой брат мне все нервы истрепал, бегает от меня, как угашенный. Не знаешь, че с ним в последнее время творится? Может хоть Олька что-то знает? — Ну, дома он нормальный, даже не знаю… — она замялась, пытаясь вспомнить. — О, он стал часто закрываться в комнате и рисовать что-то. Не знаю только, что… Рисовать, значит… В этом походу не наебал, действительно чет малюет себе там, даже стыдно как-то стало, что Ромка усомнился еще и в этом. Не может же Антон завраться настолько… — Скажи, Оль, а он ничего обо мне не говорит? Может я обидел его чем… — Ромка уже подустал от того, как много он размышлял об этом после разговоров на крыше. Потому что на следующий день Антон вел себя еще более отстраненно, чем было до этого. — Тип, может он чета плохое обо мне сказал? Просто мне он нифига ж не скажет. Оля захлопала глазами почти удивленно. — Нет, Тоша о тебе всегда только хорошее говорил, — с жаром произнесла Оля. Ромка даже немного растерялся, — даже при маме тебя обелить пытался пару раз… — Он выгнул бровь, пока та продолжала очень расторопно, стараясь не прерываться. — Говорил, что ты хороший, что ты спас его как-то и все в таком духе. Даже поссорился с ней как-то. Ромкины брови поползли вверх от удивления. Он приложил руки к груди и спросил даже немного тупо: — Из-за меня? А Оля продолжала вываливать на Ромку информацию, ни разу не колеблясь. — Ага, он тогда так разругался с ней, что пару дней не разговаривали, — Ромка знатно сейчас прихуел. Чтобы Антон с мамкой своей посрался, так еще и из-за него… Да пацан не знает, когда по тормозам нужно вовремя ударить, — а еще папу заверял, что ты точно хороший, просто сначала вы не поладили. — А когда это было… — Ромка не сумел скрыть своего удивления, судя по Олиному довольному выражению. — Перед ярмаркой… — вспомнила она, продолжая. — Он тогда чернее тучи ходил, а потом переживал сильно за то, что сказал, но ни капельки не пожалел, — та посмотрела на Ромку с улыбкой, — видел, каким Тоша бывает упрямым, если ему что-то важно? Важно? Может Ромка и важен ему, но не настолько же, чтоб против мамки тараном идти. Во тупень, и самое главное, даже не рассказал об этом. Умолчал, чтобы Ромку, видимо, не задевать. Но его бы это никак не тронуло, потому что он сам, дурик, нарвался, когда приперся к ним домой и заявил, что тоже руку ко всей той бурде приложил. И как должна была отреагировать нормальная мать? Послать нахуй, конечно же! Поэтому Ромка мог лишь покорно принимать ее неприязнь и отнестись с пониманием. Бля, но хуево, конечно, что он вот так, без объяснений взвалил все и почапал домой… Просто по ее лицу Ромке тогда показалось, что она окатит еще и сынка своего тирадой, подумав, что он в драки ввязался, а Антон ведь чистенький малый, практически из интеллигентной семьи, а такие люди обычно руки не пачкают. Да пить дать он потом от мамки отхватил бы, Ромка в этом уверен был, но жаль, что он не придумал ничего получше, кроме как сказать, что он тоже во всем замешан, а он и не был замешан нихуя! Ладно, был, но не конкретно в этой ситуации, в остальном он вел себя, как последнее говно. — А мамка ваша злится еще? — спросил Ромка, прекрасно зная ответ. — Она тебя ненавидит, — выпалила Оля невозмутимо. — Ну, в принципе, заслуженно, — хмыкнул Ромка, а затем спросил, потерев переносицу, — брат твой не болеет хоть? — Да сама уже не понимаю ничего, — надулась Оля, — он всегда говорит, что ничего у него не болит, а его в последнее время тошнит очень часто, а по утрам встает очень тяжело, будто не спит совсем. Я переживаю… Он в классе как вообще себя ведет? — Хотелось бы знать самому, — Ромка встрепал Олины волосы, получая в отместку за свое действие укоризненный взгляд, — он сейчас со мной толком не общается. — Почему? — она спросила это так удивленно, что Ромка невольно расплылся в улыбке. Хорошая такая, а Антон делиться не хочет сестренкой своей, а еще Володя подступиться не дает, утаскивает на глазах! — Он ведь тебя больше всех уважает! — с жаром продолжала Оля. А Ромка, стараясь ее не перебивать, вслушивался во все, что она пытается ему донести. — Да и часто очень о тебе говорит, — почему-то все слова воспринимались Ромкой слишком уж странно. Нафига Антону о нем говорить часто… — Ему очень твое мнение важно! — Оля, кажется, совсем прониклась своим монологом, в то время как Ромка отупленно переваривал все. Как-то все это ненормально звучало, что ли, но Олька ж дите еще малое, поэтому не все, что она говорит, должно означать то же самое. Да и Ромка привык с детьми общаться, с Леней вон, братом Саши, вечно мячи на площадке гоняет. — Иногда даже обидно становится, кажется, будто он тебя любит больше, чем меня! Ромке захотелось рассмеяться. Походу, малявка ревнует своего брата к нему, полагая, что Антон настолько уж привязался к Ромке, хотя это было совершенно не так, особенно учитывая последние события. Антон откровенно его избегал, толком не разговаривал, даже за руку не здоровался, будто Ромка вдруг стал заразным. Это нервировало, потому что, блять, друзья так себя не ведут. Даже сердобольная Саша пару раз порывалась с ним подружиться, конфетки предлагала, здоровалась и пыталась начать какой-никакой диалог, а этот хер в себе закрылся и подступиться никому не позволяет. И Ромке тем более не позволяет, хотя до этого… До этого ладили они хорошо, даже вон, дома у Ромки время провели, Антон всякого правильного ему сказал, просветил, что он не посредственный, что все у него заебись, даже подтолкнул, чтоб боксом дальше занимался и на соревы подался. И Ромка ж реально подался, с тренером переговорил — скоро поедут, через месяц. Антону пиздец как похвастаться хочет, а словить никак не может. Да Антон даже с мамой помог, когда Ромке помощь нужна была и заверил, что он не один. Ромке это было очень ценно и нужно. Он ж, блять, так растерялся тогда, когда на звонок ответила не мама. Ромка впервые в своей жизни не мог взять себя в руки, а Антон все порешал. Батю своего пригнал, поддержал… И наверное после этого Ромка посмотрел на него совершенно по-другому. По-новому. Тогда он подумал, мол, пиздец, каким он еще оказывается бывает решительным, пока Ромка там не мог в себя прийти. Ромка единственный раз тогда положился на кого-то помимо себя. Он этого не забудет. — Ром, — промолвила Оля, посмотрев на него ободряюще, — а Володя пришел сегодня? И руки сцепила в замок, стоит смотрит на него, нервничает и хочет узнать ответ. Ромка едва ли сдерживает свой смех. — Да пришел, а че такое, — Ромка криво улыбнулся, — соскучилась по нему? — Да я просто его реже видеть стала, — ответила Оля со вздохом, — никак выловить не могу… Он классный! — Брату только не говори своему такое, он ж из себя выйдет. Ромка вспомнил, как остро тот реагировал на какой-либо контакт Оли с Володей, и насколько параноидальными были его опасения. — Тоша просто боится, что мне старшеклассник понравится, — уверенно заявила Оля, хмыкнув. Ого, так значит она понимает, чего ее брат такой колючий и взвинченный ходит и потешается над ним при этом, — но если я вырасту и Володя останется один, я выйду за него замуж! — Да… — рассмеялся Ромка. Во умора, конечно, будет, если Антон прознает. Хочется на его рожу посмотреть в этот момент. — Это тоже твоему брату говорить не стоит, договорились, Оль? — Ага! — Оля, звонок, пошли уже, — крикнула ей одноклассница, стоявшая от них поодаль, и та посмотрела на Ромку даже с капелькой разочарования, будто она хотела продолжить диалог. Ему стало очень тепло от этого. — Мне идти пора, — она пригладила свои хвостики и улыбнулась, — присмотри за Тошей, пожалуйста, и помоги ему, если вдруг случится что. — Да я те слово даю, я с него глаз спускать не буду, можешь быть спокойна, — Ромка ей подмигнул и Оля рассмеялась, а затем, отсалютовав, побежала обратно в класс со своей подружкой. Ромка вздохнул. Глаз спускать не будет, да… Ему бы сначала появиться в поле Ромкиного зрения, а там и посмотрим. Он побрел к лестничному пролету, вспоминая слова, над которыми размышлял еще с того дня, когда они вышли на крышу. Ненависть, на самом деле — подавленная симпатия. Ромка ведь действительно ничего не понял, да и забил бы, хули, но то, с каким выражением произнес Антон эту фразу, не давало ему покоя и говорило о том, что это было очень и очень важно. Он вспомнил его обреченное лицо и стылые глаза, а еще крохотную надежду во взгляде, едва заметную, но очень различимую самим Ромкой. Вспомнил, как Антон дрожал под порывами ветра, как едва сдерживал скопившиеся слезы не по причине печали и боли, а из-за нахлынувшей злости и уязвимости. Его похолодевший тон, когда он попросил Ромку уйти безоговорочно, его резко поменявшееся настроение, словно кто-то нажал на переключатель. Ромка застыл посреди лестницы и потер глаза. Этот додик действительно заставлял переживать, и это жутко бесило. Его бы найти сначала, чтобы расспросить обо всем, что Ромку так гложет. Он спустился на первый этаж и завидел пацанов из параллельного. Почему-то ему пришло на ум, что они, возможно, могли видеть Антона. Шанс, конечно, невелик, но че б не спросить-то… — Э, Кир, — окликнул он того. Кирилл сразу же среагировал на свое имя и, повернувшись к Ромке, улыбнулся бодро, — здоров, — со смешком пожал ему руку Ромка и хлопнул по плечу, как только он сократил расстояние между ними. — Ромыч, а ты че тут еще, обычно ж школку прогуливаешь, ошиваешься где ни попадя, — хохотнул Кирилл беззлобно, подшучивая. Он фыркнул. — Да времена такие, экзамены, поступление, сам понимаешь… — пожал плечами Ромка, — приходиться отстреливаться. Кир усмехнулся. — Не похоже чет на тебя, — он кивнул своему корешу, чтобы тот пока шел без него, и продолжил, — думал, что похер тебе на учебку эту, и будешь тут и дальше херней маяться. Почему-то эта фраза вызвала внутри Ромки глухую злобу. — Плохого ты обо мне мнения, — съязвил он, не сдержался. Бля… Этот Кир реально хуила последняя. А ведь Ромка часто с ним шатался по улицам, морды бил особо борзым… И как вообще так вышло? А вот Антон бы поддержал… Ромка вдруг впал в ступор от этой мысли. А ведь действительно, Антон бы точно поддержал, даже подтянул бы его по многим предметам, поверил бы в него. Ромка был в этом каменно уверен. Он поднял на Кира взгляд и впервые задался вопросом. А почему я до сих пор водился с такими отбросами, как он? Кир ведь был одним из тех, кто не задумывался о будущем и бил баклуши на протяжении одиннадцати лет в школе. Он не строил никаких планов, не думал о том, как бы подзаработать деньжат и свалить с поселка, чтобы выйти в свет, к другим, новым людям. Не желал развиваться и не видел надобности в учебе. Его устраивало нынешнее положение дел, и исправлять он его не собирался. И Ромка, до недавнего времени, был точно таким же. Таким же отбросом, как этот Кир. Почему-то от мысли, что он мог и впрямь забить на все и продолжать гнить в поселке без попыток что-то менять, внутри неприятно засвербело. И что же его натолкнуло на путь истинный, что смогло изменить направление его мыслей? Долго думать не пришлось. Антон. Именно он сделал его таким. Он подтолкнул и показал, что у Ромки есть уйма возможностей стать кем-то большим, поменял его мышление, заверил, что он нихрена не тупой, что ему стоит приложить чуть больше усилий, чтобы выйти к свету. Антон был рядом, когда было нужно, он переживал о Ромке и упрямо отстаивал свое, несмотря на его препирательства и грубые слова в свой адрес. Он научил смотреть на все под другим углом и находить в любой малозначительной фигне нечто хорошее. Когда вообще это случилось? С каких пор Ромка начал заниматься домашним заданием, на которое до этого даже не смотрел и забивал сразу же, стоило ему выйти из класса? А ведь действительно, он же никогда не притрагивался к домашке после того, как отец погиб на войне, и Ромка ушел во все тяжкие. Забил на все, даже мамины замечания и гневные тирады никак не могли заставить его усидеть за учебниками больше одной минуты. А тут вдруг… Понаблюдал за Антоном и задумался… А может я тоже смогу поменять свою жизнь? И после этого его мощная крепость пала. Пала с шумом, оставляя за собой лишь обломки своих сожалений о том, что не додумался до этого раньше. Что позволил себе зарыть себя так глубоко и усомниться в собственных силах. «– Не бывает тупых людей — говорил ему как-то Антон, — бывают очень ленивые, — он тогда хмыкнул и добавил уверенно, — и ты, Ром, именно из ленивых людей.» Почему-то на лицо налезла предательская улыбка. Этот псих реально сделал Ромкину жизнь куда лучше, насыщеннее и правильнее. Ему срочно нужно его найти и поблагодарить за это. Показать, что он хочет учиться и упорно идти к своей цели, чтобы податься в милицию. Ромка был так обрадован тем, что у него впервые в жизни появился друг, который безоговорочно верил в него, что представший перед ним Кир мгновенно забылся. — Я тут че спросить хотел… — начал Ромка расторопно, — ты не видел пацана с класса моего? У него еще волосы белые, — он пытался вспомнить еще хоть какие-то отличительные черты, — чуть ниже меня по росту, в очках дебильных ходит. Кир чуть призадумался и ответил неопределенно: — Да вродь с Дэном недавно… Если не ошибаюсь, шастались. Ромка недоуменно нахмурился. С Соколовым-то? Антон с ним никогда водиться не стал бы, точно Кир обознался, даже смешно стало от этого. Он ж со своими дружками как-то скопом на Антона навалились и избили, как шавки вонючие. Не, он такое бы не простил, точно не простил бы, Ромка готов на кон поставить свои зубы. Он неверяще мотнул головой. Антон и с Денисом, ага, щас, он не настолько припизднутый на голову, чтоб с таким фуфлыжником общаться. — Ой, бля, нихера ты не помог, — Ромка засунул руки в карманы штанов, — спутал ты его с кем-то поди, они друг друга загрызут, если встретятся, а ты бред городишь. Кир закатил глаза. — Могу и ошибаться, я ж не запоминаю кто и что, — он глянул в сторону своих друзей и, получив полный мольбы взгляд, попрощался, — ладно, Ромыч, мне идти пора, забились на стрелку, — он пожал Ромкину руку и спросил с улыбкой, — пойдешь с нами? Ромка натянуто улыбнулся в ответ и отказал: — Не, пацаны, без меня как-нибудь давайте. Во взгляде Кира появилось легкое неверие и недоумение, словно он не ожидал услышать открытый отказ от Ромки, который до этого охотно соглашался на участие в драках. Но он действительно больше не хотел тратить время на подобную херню, когда там его мама в больничке лежит, думая, что он всерьез занялся своей успеваемостью. А ведь и правда занялся… Вспомнив улыбающееся лицо мамы, никаких сомнений в своем выборе не осталось. — Ну, как знаешь, — пожал плечами Кир и побрел к своим товарищам. А Ромка, чуть задумавшись, решил продолжить поиски. Ведь даже если Антон будет прятаться от него, он же не сможет делать это вечно. Когда-нибудь топливо кончится, и он устанет так часто скрываться. Особенно если Ромка будет так же напорист, как и сейчас. Это его первый друг, которому он открылся настолько, и прохеривать его так тупо Ромка уж точно не собирается. Возможно ли, что Антон может быть на первом этаже? Ромка уже подустал искать его. Оставалось надеяться, что найдет уже в скором времени. Стоило Ромке спуститься вниз, как на глаза сразу же попалась знакомая встрепанная макушка. Антон шагал к выходу будучи совсем один, и Ромка, не теряя ни секунды, прошествовал в его сторону практически бесшумно. Ромка не видел его лица, но угрюмая ссутуленная спина говорила куда больше, чем что-либо. Неужто опять из-за чего-то расстроился и ходит надутый? А ещё вечно о чем-то размышляет, но хер знает о чем. Нервный, вспыльчивый… А всегда ли он был таким… Удрученным чем-то? Блять, и ведь хуй спросишь, че с ним, он ж ничего не ответит. Ромка прикусил губу и, выдохнув, когда оказался на достаточно близком расстоянии от него, похлопал его по плечу, отчего Антон тут же встрепенулся, хватаясь за тронутое место, как угашенный, и разворачиваясь к Ромке моментально. И смотрит на него сначала как-то даже враждебно, а затем осознав, кто перед ним стоит, лицо приобретает яркую растерянность. Он потирает плечо так, словно оно саднит. — Ты чего это… — больше мямлит, чем говорит. В руках находится какой-то раскрытый блокнот, и Ромка успевает мельком заглянуть в него, цепляя глазами какие-то непонятные каракули и закорючки. — Не пугай так. — Откуда идешь? — спрашивает Ромка, стараясь звучать мягко, хотя лицо все равно выдаёт весь спектр его проебанного настроения, отчего Антон теряется. — С кружка? Почему-то у того глаза бегают, и Ромка позволяет прокрасться неприятной мысли. Опять придумывает, как напиздеть? Но быстро откидывает эту мысль, пытаясь доверять, потому что дружбы без доверия не может быть. Если Ромка продолжит реагировать на все так остро, то только оттолкнет Антона, который и так, блять, с ним не общается толком уже. — Да, — отвечает весьма твердо, убеждает, — а ты почему ещё тут? — а вот тут уже проскальзывает легкая доёбка, будто Антон совершенно не рад встрече с ним, да и разговор какой-то натянутый выходит. — Уроки ж кончились час назад. — Ой, где хочу — там и хожу, — коротко и лаконично проговаривает Ромка, а затем решает пойти в наступление, атакуя не слишком резко, но и не давая Антону времени на размышления. — А че ты Ольке соврал, что ты со мной будешь? И видно. Видно, что Антон снова теряется. И Ромка щурится недоверчиво. Внутри клокочет что-то неприятное, но он старается подавить это в себе. Ромка не против вранья. Пусть Антон врет, хоть и часто, но он закроет на это глаза, если хоть что-то из всего этого окажется правдой. Это нормально — умалчивать что-то, о чем не хочется рассказывать, но когда ты уже машинально врешь и сам не замечаешь за собой этого… Ромка подобное не одобряет. — Я просто… — лицо Антона открыто выражает все, что творится внутри него в данный момент. Как он нервничает и одновременно испытывает стыд, когда его ловят с поличным на лжи, и в Ромке просыпается желание ткнуть его носом в эту самую деготь вранья, но не хочет снова гнать на него из-за такой нелепой и несущественной фигни. — Извини. Я просто не хотел, чтобы она переживала, поэтому сказал ей так, потому что она думает, что ты за мной… Приглядываешь, — нервно поправляет лямку рюкзака, уводит в сторону руку с блокнотом, точно не желая делиться тем, что написано на истерзанных листах бумаги. Ромка даже с такого расстояния видит, сколько разводов и витиеватых линий оставлено на некогда белых страницах, будто Антон в пылу выплеснул на них весь свой гнев и отчаяние. Хочется вывести его из себя. Хочется запутать. Расколоть. — А ещё она сказала, что я у тебя авторитет, — решает подлить немного масла в огонь Ромка, наблюдая за тем, как Антон будто бы весь цепенеет, — что ты очень много обо мне говоришь, хвалишь… — тот даже не может поднять голову, чтобы не сталкиваться глазами с ним от нахлынувшей неловкости, и почему-то что-то внутри вскипает. Изумление в пару с непониманием. Неужели все сказанное Олей оказалось правдой? И в этот момент уже Ромка ощущает лёгкий стыд от того, что так легко и небрежно вылил на Антона все разом. Он проговаривает даже тупо. — Так это правда, что ли? Антон поднимает на него глаза, выдыхает рвано. — Она глупости говорит, — выдавливает из себя он, поправляя лямку рюкзака, а Ромка уже и не верит. Сто процентов правду малявка сказала, в отличие от брата её, — не верь всему подряд. На самом деле приятно, что не только для Ромки Антон является авторитетом. Что Антон тоже старается равняться на него… Ромка не ожидал. — Да чет ей побольше верится щас, чем тебе, — хмыкнул Ромка, а затем быстро переметнулся на другую тему, чтобы не смущать его излишне. Все же у него не было никакого резона ставить его в неловкое положение, хотел подшутить, а вышло… — да я че сказать хочу… — какой-то скомканный разговор получается, Ромка не так хотел, а ещё пиздец как интересно, что в этом блокноте написано, из-за чего Антон так нервно гипнотизирует его. — Ты совсем пропал, — Антон чуть успокаивается, но отступает от него на шаг, будто пытаясь держаться подальше, и Ромку это, малость, раздражает. Они и так, блять, потеряли много времени, толком не общаясь друг с другом все эти две недели, а Антон еще и отгородиться пытается, — и что это сегодня было утром? — наверное, Ромка все-таки давит на него, но он уже начал опасаться того, что Антон сдрыснет снова, не ответив на вопрос. — Ты что… Ромка старательно подбирает слова, формулирует предложения, а Антон… Он будто не слушает, блять. Уткнулся в свой блокнот и нервно на него смотрит, закусив губу. Да какого черта вообще? Ромка со стенкой разговаривает, что ли? Так нихера не пойдет. Его ладонь тянется уже по инерции, и он моментально вырывает из рук Антона блокнот, уводя его в сторону, чтобы тот не смог при желании отобрать свое. Лицо Антона принимает совершенно иной окрас, он будто бы побледнел, а затем и позеленел сразу. — Че тут такого написано, что ты уткнулся и не слышишь меня, блять? — Ромка не может отогнать собственное раздражение. Осознание, что Антон даже не вслушивается в то, что он говорит, выводит его из себя. — Я с кем разговариваю вообще? Две недели бегал от меня, ото всех, а когда у меня получилось тебя найти, совсем меня не слушаешь. Антон чуть ли не панически проговаривает, подходит к нему несмело, внимательно наблюдая за своим блокнотом, точно боясь того, что Ромка прочтет содержимое: — Отдай, Ром, там ничего важного… — и тянется, чтобы забрать, да и Ромка не стал бы препятствовать. Может там дохрена личного написано, а он в чужое грязное белье никогда не лез, просто Антон уже довел его до белого каления. Его глаза будто сами по себе упали на строчку, где кривым почерком было выведено: «Сердцебиение» Ромка нахмурился, преисполнился любопытством, жаждал прочесть содержимое и вникнуть в смысл этого слова, которое, между прочим, говорило куда больше, чем он мог себе представить. И ведь хочется, но и колется тоже. Ромка ведь не какое-то чмо, вдруг это вообще личный дневник, нельзя идти на поводу собственного интереса, поэтому он мгновенно отвел взгляд от исписанных страниц, и метает молнии уже в Антона. В Антона, который, судя по его выражению, потихоньку разгорался гневом. Ромка хотел открыть рот и заверить, что он ничего не видел, но тот, будто в жопу ужаленный, вдруг начинает нервно копошиться в своем рюкзаке, не давая ему произнести что-либо, а затем резво выуживает шуршащий пакет, пихая Ромке чуть ли не в грудь со всей силы. — Вот, забери, — Ромка растерянно ловит пакет, прижимая его к груди, а затем покорно возвращает блокнот Антону, который, кажется, дошел до той кондиции злости, чтобы гаркнуть на него за подобное посягательство на собственные границы, и окажется правым, — тебе делать нечего, что ли? И звучит так язвительно, даже обиженно местами, что в Ромке просыпается сожаление, буквально сразу же, стоит ему пересечься с Антоном взглядами. И глаза еще у него серые-серые, непонятные Ромке, практически стеклянные, будто ненастоящие, но когда Антон зверел, они становились почти неузнаваемыми, темнея на два тона точно, как море во время сильного шторма или небо, затягивающееся серыми тучами. Вот и сейчас Антон смотрел на него так, будто Ромка совершил нечто непоправимое и ужасное. В такие моменты он ощущался себе прибитым к полу гвоздем, и все, чего ему хотелось, так это того, чтобы Антон перестал на него злиться. — Я не читал ниче, — потирая затылок, проговаривает Ромка не очень-то убедительно. Но это же правда — одно слово ничего не значит, дальше же он не зашел, не листал этот сраный блокнот, не вчитывался, — не распыляйся так сразу. Антон посмотрел на него предостерегающим взглядом, засовывая блокнот в самое дно рюкзака, пытаясь скрыть его от Ромки поскорее. Да чего он взвился-то так? Ромка уж точно не собирался лезть не в свое дело, хотя, это так и выглядело, поэтому Антон и напрягся. — Больше так не делай, — проговорил Антон, выдыхая. Он нервно поправил очки на переносице, все еще битые и туповатые, не гармонирующие с его лицом. Было видно, как он старается не выходить из себя, хотя здорово перепугался, — вообще никогда. — Да понял я, — ответил Ромка тише, намереваясь выдавить из себя «извини», но, похоже, Антону не это было нужно, поэтому произнёс, вскинув руки в примирительном жесте, — больше не полезу. Антон кивнул, кажется, поверив ему, посмотрел на Ромку блестящими глазами: — Я пойду, тогда? — и спрашивает так осторожно, будто действительно хочет уйти, но боится об этом сказать прямо. Ромка, все это время надеющийся на то, что все мысли были параноидальными, окончательно убедился и разочаровался, но только самую малость. Антон действительно избегал его. Беспричинно, будто не желая находиться рядом. — Насчет утра, — игнорируя его вопрос, начинает Ромка заново, засовывая руки в карманы штанов, — ты не скажешь, что это было? Антон весь напрягся. — Я извинился уже, — юлит он снова, не отвечая на вопрос. Да Ромке похер на извинения, ему объяснения нужны! — Я сейчас не об этом, и ты это знаешь, — сдерживая раздражение, проговаривает Ромка, стараясь не давить слишком уж сильно, но хотелось адски. Антон мнется, взгляд становится совсем уж холодным, бесстрастным. — Ты тоже знаешь, что у меня нет ответа на твой вопрос, — бурчит себе под нос Антон, поправляет рюкзак на плече и, улыбаясь так фальшиво, что у него подрагивают уголки губ, добавляет, — раз мы закончили, то я пойду, — и после произнесенного уходит так быстро, что Ромка не успевает произнести свое: «куда ты попер-то, блять, без Ольки?!». Ну нихера они не закончили! Опять сдрыснул, ничего не объяснив и не заверив. Не закончили, но Ромка отступит. Отступит, раз Антону это нужно. Он окинул пакет взглядом и, вздохнув, неохотно проверил содержимое, едва ли сдерживая удивленный выдох. Ох. Олимпийка, явно предварительно постиранная, пахнущая порошком и аккуратно сложенная, попалась на глаза сразу же. Ромка даже растерялся немного от того, насколько ответственно Антон подошел к этому. Он и не думал, что тот так запарится, и хотя Антон даже не знал, насколько Ромке дорога и важна эта вещь, было приятно знать, что он позаботился и вернул его в целости и сохранности. Ромка устало улыбнулся.

***

— Ну и чего мы на кровати валяемся, когда в школе все твои одноклассники веселятся сегодня? — подбоченившись, завалилась мама в комнату Антона. — Ну это возмутительно, мне даже Володя позвонил, упрашивал, чтобы я тебя уговорила! Она звучала так возмущенно, что Антон даже на секунду почувствовал стыд. Все же, мама была одной из тех, кто искренне желал ему хороших отношений с классом, с друзьями… Особенно, когда близился выпуск. — Ну, Антон, — заговорила она куда ласковее, когда тот, отвернувшись от неё, уткнулся лицом в подушку, — что-то случилось? — мама прошла в комнату, а затем присела на кровать. — Приунывший ты какой-то последние дни. Антон наконец взглянул на неё, борясь с желанием пожаловаться на всё, что только будет всплывать в его сознании. Ох, как он хотел поделиться хотя бы с кем-нибудь тем, что его так сильно беспокоит, но это было попросту непосильно для него, и опасно тоже. — Да я просто… — он вздохнул, усаживаясь в позе лотоса, укладывая подушку к себе и прижимая её к груди. — Не мое это, мам… — он посмотрел на нее чуть ли не жалобно. — Я не умею веселиться, да и там будет слишком много людей, которых я не знаю совсем… Мама радушно улыбнулась, а затем, вытянув руку, ласково прошлась нежной ладонью по его щеке. — Ты ж мой домосед, — хмыкнула она и звучала так мягко, что Антон, уставший от всего плохого, чуть ли не плавился, будто находясь под палящими лучами солнца, — я понимаю, что ты не очень любишь всякие скопления, но это же последний год… — мама качнула головой. — Когда ещё удастся повеселиться? — она вдруг протянула чуть ли не кошачьим голосом, хитро прищурившись. — Да и девочек надо повлюблять успеть, ты ведь у меня такой красивый! Антон едва улыбнулся. Он никогда не считал себя красивым, но вот мама частенько восхваляла его внешность, выражаясь очень комплиментарно. В такие моменты он смущался как никогда, потому что она могла каждому встречному вываливать все свое восхищение по поводу Антона. Он вздохнул. В девчонок, да? Было бы здорово. Как жаль, что место в его сердце нагло занимает другой. Кто-то потрясающий, сильный, добрый, волевой и очень… Очень приставучий. И как жаль, что Антон не может сохранять спокойствие, будучи рядом с ним, что плохо сказывается на его состоянии. Блять. Но я так хочу его увидеть. Сам избегаю и сам же скучаю по нему, как идиот. — Не очень-то я и красивый, — пробормотал Антон неловко. Уже четыре часа дня, а он совершенно не был готов выйти из дома, хотя посиделки были запланированы в пять. Володя очень часто названивал, старался уговорить. Даже Денис, с которым он обменялся номерами, начал его доставать, спрашивая, придет ли он, — ещё и в очках этих дурацких… — Да Бог с ними, с очками, скоро новые купим, — вздохнула мама, закинув ногу на ногу, — они не делают тебя хуже, а если тебе кто-то говорит, что они дурацкие, значит они не видят ничего, помимо этих стекляшек. Взгляни на меня! — вдруг немного повысила она голос, и Антон растерянно посмотрел на неё, пока та, всплеснув руками, проговаривала гордо. — Ну я просто физически не рожу уродца, сам посуди! Антон впервые за три дня так рассмеялся. Вот точно. Мама всегда находила нужные слова в важные для него моменты, когда все, по ощущениям, шло против него. Да, раньше такого не было, но сейчас… Сейчас Антон старался больше не оглядываться на прошлое и жить настоящим. И хотя перспектива плыть по течению могла оказаться для него фатальной, он все равно позволял себе иногда, хотя бы на жалкие полчаса расслабиться, иначе он просто свихнется. — Ну что, решился? Можно тебя приодеть? — просияла мама, как только заслышала его смех, приготовившись перейти к тяжелой артиллерии. — Ну пожалуйста, — она состроила кошачьи глаза, сцепив руки в замок, и выпучила нижнюю губу, — ради меня, повеселись! Антон посмотрел на неё с улыбкой, все ещё метавшись в своих мыслях. Он был так напуган и вымотан, что перспектива заваливаться на посиделки его не то, что не радовала, а ужасала. Но… Антон вздохнул. Но ведь это последний год, когда ему удастся вдоволь повеселиться. Осталось всего ничего, прежде чем он выпустится и уедет куда-то далеко в новое. В мир, где придется повзрослеть полностью и стать более ответственным. Я никогда больше не буду молод так же, как сейчас. Наступит день, когда он будет гулять по надоевшим школьным коридорам, которые в тот момент станут одними из самых желанных и особенных воспоминаний, отпечатавшихся на его памяти. А ведь и правда… Может хрен с ним, и Антон просто пойдет повеселиться? Разве на Роме свет клином сошелся? Можно ведь просто постараться забить и отдаться радостным моментам… Создать новые воспоминания о школе, о классе, о друзьях… — Я… Попробую, — чуть замявшись, ответил Антон, глядя на румяную маму, которая, внезапно вскочив с места, прошла к шкафам, распахивая дверцы и начиная расторопно искать подходящую для него одежду, — только не сильно вычурное, хорошо? Я не хочу наряжаться… Мама хмыкнула, и Антон понял, что его просьба была только что успешно проигнорирована.

***

Антон, как на иголках, сел в машину под аккомпанемент маминых неустанных комплиментов и восхищенных комментариев Оли, которые почему-то захотели его проводить, как феи Золушку до кареты. Антон ощущал себя максимально неловким и стиснутым в собственное одеяние. Когда он попросил маму подобрать ему простую и удобную одежду, он имел в виду то, что и имел в виду, но мама решила поступить по-другому. Даже папа, ждавший его в автомобиле, обычно не указывающий на его внешний вид, подкинул дров в его костер смущения, отчего Антон пылал на протяжении всей поездки до школы. И когда он попрощался с отцом и прошел в сторону школы на негнущихся ногах, он понял, что самолично, как дурак, заявился в логово льва. Все две недели талдычить, что ты не придешь, и прийти при этом при параде! Но мама была слишком напориста и убедительна, что Антон дал слабину, и вот, во что это вылилось. Отступать было поздно, поэтому он скрепя сердце поднялся в актовый зал. В школе, конечно же, в это время пустели коридоры, освещенные лишь тусклыми люминесцентными лампами. В такие дни Антона одолевало какое-то ощущение, будто все вокруг ненастоящее, и он один в этом мире — последний выживший человек, а остальные — проекция его больного, уставшего мозга. Минуя последнюю ступень, Антон замер перед закрытыми дверьми, за которыми стоял гомон из разрозненных голосов и неустанных смешков. Пульс участился, а ладони вспотели, как у шестиклассника, вызванного к доске очень не вовремя. На секунду Антон поколебался. Блять, ну что ж это такое? Неужели нельзя расслабиться и забить на все, не просчитывая каждый свой шаг в страхе где-то облажаться? Антон решил не думать. Совсем. Иначе он тут же отступит. Поэтому отогнав прочь гнетущие мысли, он немедля распахнул двери и ступил в шумный актовый зал, который был заполонен ребятами из «А» и «Б» класса, в том числе и его класса тоже. И он сразу почувствовал себя пришпиленным иглами насекомым под микроскопом. Взгляды некоторых незнакомых ребят устремились в его сторону, и Антон тут же ощутил безумную неловкость, поработившую его сразу же и сметавшую едва ли накопленную уверенность. Антон нервно заозирался по сторонам в надежде найти своих в толпе. Ну не может же быть, чтобы их не оказалось в этом месте: две недели над ухом трещали, умоляя прийти. Но все же, несмотря на застенчивость, Антон с некоторым интересом разглядывал всех, кто только попадался ему на глаза. Все выглядели расслабленными и, в то же время, очень оживленными, взбудораженными предстоящим весельем. Антон не знал, куда себя деть, и уже даже подумывал развернуться и уйти, чтобы позже не пожалеть о своем приходе, но не тут-то было. — Ты пришел! — Володя, подлетевший к нему, чуть ли не сбил его с ног, заключая его в тесные дружеские объятия. Антон едва ли удержал равновесие. — А все выделывался! — Володя быстро отстранился и, оценив его внешний вид, изумился и присвистнул. — Это что за донжуан пришел на нашу вечеринку?! Антон криво и смущенно улыбнулся, чуть успокоившись после того, как Володя появился в поле его зрения. Стало так отрадно видеть его сейчас, когда все давило, в том числе и его наряд. Он никогда не носил черные вещи, и в контрасте с его бледной кожей и белыми волосами он ощущался себе совершенно по-иному, напоминая ходячего мертвеца. Наверное, ему бы больше подошли белые вещи или пастельные, приглушенные тона, но Антон просто не успел додуматься и решить, что надеть. Ещё и мама, обрадовавшаяся, что он всё-таки пойдет веселиться с одноклассниками, взбудораженно хлопотала над его внешним видом, немного уложила его вьющиеся пушистые волосы, чуть зачесав их, убирая отросшие пряди набок, но при этом не прилизывая их, поэтому все выглядело максимально непривычно, и в то же время очень… Красиво и гармонично в совокупности с его внешними данными. Правда водолазка будто бы слишком облегала тело, а еще давила на горло, отчего хотелось оттянуть ворот. Это смущало: Антон ощутил себя совершенно раздетым под взглядом заметившей его Кати и каких-то девочек с параллельного класса, украдкой посмотревших на него. Антон редко когда получал настолько повышенное внимание со стороны женского пола. Он не был популярен и не отличался очень красивой внешностью или ростом. А еще очки, создающие образ зубрилы и зануды, полностью портили впечатление. Мама, конечно, заставила его их снять, мол они нужны не будут, потому что ему не придется во что-то вчитываться или записывать темы с доски. Антон чувствовал себя немного некомфортно, но он смог прекрасно обойтись и без них, хотя боялся очень, если честно, поэтому на всякий случай прихватил с собой футляр с горе-окулярами, предварительно засунув их в карман. — Не смотри так, дурак, — хохотнул Антон, надавив на его лицо ладонью, отчего тот рассмеялся, — это смущает безумно! — Да господи, глянь, как на тебя смотрит девочка та, — Володя кивнул на какую-то рыжую девушку с веснушками. Кажется, Антон уже видел её ранее, но не мог вспомнить, где, — может, попытаешь удачу? — он заиграл бровями, и Антон рассмеялся, пихая того локтем, — рыжие должны быть в твоем вкусе! — Это потому что у тебя со мной не выйдет? — вошел во вкус Антон, смеясь, на что Володя ухмыльнулся и ответил шкодливо: — Это у тебя со мной не выйдет. — Ой, всё, отцепись, — фыркнул Антон, уворачиваясь от его тычков довольно проворно. — Привет, хороший ты наш! — пролепетала Полина, подбегая на пару с Катей и Бяшей, тут же заключая его в объятия. — Передумал, я смотрю! — она широко улыбнулась, отстранившись от него и оценила его внешний вид. — Господи, ты такой красивый сегодня, аж глаз не оторвать! — она восхищенно всплеснула руками. — Ты даже без очков пришел, ого, да ты даешь! — она рассмеялась, и Антон снова ощутил себя очень неловко, точно начиная краснеть от такого вороха непрекращающихся комплиментов, а ведь он только зашел в помещение. — Тоха у нас ваще, — Бяша очертил его фигуру руками в воздухе, — всегда красавцем был, а щас я думал, что эт не ты-на, долго с ними спорил… Антон улыбнулся. Все же было приятно, несмотря на свою застенчивость, выслушивать приятные слова в свой адрес. Гул голосов в зале увеличивался, с каждой минутой в помещение заваливались новые лица, которые Антону были совершенно незнакомы, хотя они являлись ребятами, учащимися в параллельных классах. Парни все как на подбор наряженные, будто готовились очень тщательно, чтобы произвести впечатление на девочек. Многие из них пришли в рубашках, кто-то — в свитерах, в каких-то модных синих джинсах… Да и Бяша тоже отличился. Он хоть и не был писаным красавцем, но сегодня явно расстарался, чтобы выглядеть хорошо и опрятно. Черная рубашка сидела на нем идеально, и вкупе с такими же черными брюками все смотрелось весьма гармонично. Волосы, конечно, были такими же встрепанными и взъерошенными, но от этого он хуже выглядеть не стал. Полина, как и обещала, пришла в своем черном платье, ярко выражающем фигуру. Оно ярко блестело под светом люминесцентной лампы, и сама она, хрупкая и стройная, выглядела прекрасно в принципе. Антон любовался своими друзьями, которых прежде не видел настолько подготовленными, наряженными и взбудораженными. Катя, чуть помедлив, подошла к нему и, стоило Антону обратить на неё свое внимание, тут же его обняла, а затем, сжав его покрепче на несколько секунд, отстранилась и смущенно улыбнулась. Антон был рад видеть её, поэтому тоже не смог сдержать глуповатой улыбки. — Хорошо выглядишь, Петров, — нарочито лукаво произнесла она, и Антон, отвыкший от такой её манеры поведения, прыснул в кулак. — Ты тоже, Смирнова, — на её манер ответил он, склонившись в шутливом поклоне, окидывая взглядом её наряд, состоящий из джинсовой юбки и белой водолазки. Катя впервые за все время распустила свои длинные вьющиеся волосы, доходившие до самой поясницы, и ей это, честно говоря, очень шло, — кавалера нашла себе на сегодняшний вечер? — Не-а, — рассмеялась она, — да и плясать сегодня особо никто не будет… — Потому что мы будем играть-на! — закончил за неё Бяша. Полина тоже подключилась сразу же: — Ох, мне так не терпится увидеть его лицо, когда… — она странно заулыбалась, намеренно не договаривая речь, чтобы создать интригу. — Блин, он же никогда не видел такое, вот точно! — Да что это?! — не терял надежды узнать Антон, смеясь. Он, конечно, осознавал, что в их школе вечно происходило нечто нестандартное и непривычное в его понимании, но не настолько же. — Хватит юлить, говорите! — Не, — подхватил Володя, ткнув его пальцем в щеку, — ты не понимаешь, тебе нужно… — он защелкал пальцами, — полностью прочувствовать, чтобы было прям вау… Антон закатил глаза. Он и так был на иголках весь сегодняшний день, особенно после того разговора с Ромкой, а сейчас его нервы потихоньку начинали сдавать. — А Ромка где? — вылетевшее из уст Кати имя заставило мгновенно напрячься. Антон буквально деревенел каждый раз, когда слышал его. — Что-то не видно его, хотя тут народу навалом… — Скоро, скоро, — хохотнул Володя, играя бровями, — надо дождаться просто. Катя тут же поняла, что он имеет в виду, и заговорщицки улыбнулась, убирая прядь волос за ухо. — Без очков нормально тебе? — поинтересовалась Полина. — Ты ведь более-менее видишь? — она замахала рукой перед лицом Антона, отчего тот рассмеялся. — Поль, то что я в очках хожу, не значит, что я без них ничего не вижу, просто вижу чуть хуже и размыто, — пояснил он, машинально дотронувшись до переносицы. — Так нельзя! — возмутился Володя. — Тебе ведь надо будет увидеть это представление в деталях! Надевай лупы свои! — Ну не, Тоха так выглядит куда лучше-на, — внес лепту Бяша, — а Саша не подошла еще? Ох. В груди зияла дыра каждый раз, стоило ребятам напомнить о её существовании. Наверное, если Антону знатно «повезет» увидеть их с Ромкой вдвоем, ему снова станет дурно. Блин, вот зачем он заявился сюда? Знает ведь, что ему сразу станет хуже, так в чем смысл себя так истязать? Наблюдать за человеком, с которым у тебя никогда ничего не выйдет, и завидовать Саше… А Антон дико завидовал. — Она скоро будет, — ответила Полина, сцепив руки в замок, — давайте выпьем, что ли, немножко… — она получила легкий укоризненный взгляд Бяши и рассмеялась, — чуть-чуть совсем ну! Не будь букой, я же не пьянею! — Полька-на, ты очень сильно пьянеешь, — обреченно протянул Бяша, проходя к столам, — тебя ж от одного бокала разносит и тебя потом хер остановишь. — Вы Володю видели? — возмутилась Полина, смеясь. Все перевели взгляд на Володю, и тот мгновенно прикинулся дурачком, указывая на себя пальцем. — Помните, как мы у Ромки тусовались, самогон вытащили, напились, как в последний раз, так потом… — Полин, нет! — перебил её Володя с ужасом. — Нет, не рассказывай! — Так что там с самогоном? — потешался вовсю Антон, ведь любопытство было куда сильнее. — Расскажи, быстрее! Володя пихнул его в бок локтем, повторяя свое: «не-е-ет». А Полина все равно продолжила: — Помните, как он на столе тогда танцевал, ещё на шпагат сесть умудрился! — она расхохоталась, а её смех подхватили и остальные, в том числе и некогда напряженный Антон, представив это зрелище. Это было настолько сюрреалистично и странно, что совершенно не совпадало с характером Володи. — Зажигал, как в последний раз! А потом утром… — Володя прикрыл лицо руками и в них же завыл. — Утром он злющий ходил с перегаром… — А еще на всех гавкал, — добавил Бяша, начиная пародировать Володин голос. — Че смотришь? Жить надоело?! — Володя уже не мог поднять взгляда, готовый, судя по всему, провалиться сквозь землю. — Я его очень боялся-на. — Я старалась его тогда вообще не трогать, — качнула головой Катя с улыбкой, — потому что Ромке тогда прилетело, и тот потом тоже недовольный ходил, а на вопрос «что случилось?», отвечал… — она сделала страшное лицо и ссутулилась, — «у чихуахуа и спрашивай!». Даже несмотря на бодрые смешки и приподнятое настроение ребят, Антон все равно не мог в полной мере влиться в этот коллектив. Особенно остро это ощущалось сейчас, спустя много времени бегства с уроков. Он очень редко перебрасывался с ними фразами, да и Володя начал мало-помалу обижаться на него, и Антону приходилось успокаивать всех без исключения, заверяя, что все хорошо, просто дел невпроворот. Но особенно приставучим был Ромка. Его было тяжелее всего избегать, потому что этот монстр находил его везде, и если бы пришлось — из-под земли бы достал. И Антону приходилось с ним контактировать, а иначе — он был уверен, что в скором времени столкнется с его бурным нравом и гневной тирадой, а улизнуть никак не выйдет. Антон никогда не был на подобного рода скопищах, поэтому был крайне напряжен и ему очень хотелось пойти домой. Ребята предусмотрительно приготовили столы, полностью накрытые сладостями и всякими закусками. Выпивка, естественно, тоже имелась. Бутылки, выстроенные в ряд, блестели под светом ламп и приковывали к себе внимание. Да уж, похоже, сегодня все будут пить, помимо самого Антона. Он твердо решил не притрагиваться к алкоголю, и ничто не изменит его решения. Актовый зал обычно использовался и в качестве столовой тоже, и в такие мероприятия школьники выносили стулья и столы, чтобы освободить помещение, дабы устроить дискотеку и подобного рода посиделки. Антон так сильно нервничал, что стучащее набатом сердце заглушало все посторонние звуки, и он был искренне рад тому, что стук перекрывали разрозненные голоса ребят. Он просто пребывал в тревоге от мысли, что он, возможно, столкнется с Ромкой в скором времени, и каждый раз, когда он судорожно искал его в толпе и наталкивался на похожую спину, тело прошибал холодный пот, а затем облегчение от факта, что он обознался. Большая сцена, конечно же, больше всего приковывала взгляд Антона, обрамленная тяжелым бордовым занавесом, доходящим до пола. Он бегло проходился глазами по всем присутствующим, осматривал помещение, отвлекался от навязчивых мыслей. Когда в дверном проеме появилась очередная высокая фигура, Антон опешил самую малость, но потом, прищурившись и присмотревшись понял, кто это может быть. Это Денис, одетый во все черное… Антон едва смог выцепить знакомые черты лица, больше напоминающие сейчас с его зрением полнейшее блеклое пятно. Но на этом пятне четко вырисовывались черные линии квадратных очков. В Антоне проснулось желание рассмеяться. Денис действительно купился и пришел в очках! Антон улыбался, как дурак, глядя на то, как тот потихоньку заходит в помещение, оглядываясь по сторонам очень настороженно, точно стесняясь своего внешнего вида. Антон прыснул в кулак и отвел глаза, стараясь не оголять свои эмоции и не вызывать у друзей каких-либо подозрений. Полина с Бяшей стояли рядом со столами и что-то очень бурно обсуждали, смеясь. Антон мысленно обрадовался тому, что Бяша, несмотря на отстраненность Полины, прилагал много усилий для того, чтобы она обратила на него внимание. Антон так не умел… Быть напористым и не отказываться от того, что хочется всеми способами заполучить. Хотя это звучало слишком уж грубо, скорее… Хотел стать важнее, намного важнее, чем сейчас, и чем кто-либо в его жизни. Стать для него самым лучшим, запоминающимся и единственным. Собственные мысли загнали в полнейшее отчаяние, и Антон снова столкнулся с тревогой. Неужели он всегда был таким… Жадным? И как жаль, что Антон не имел никакого права желать чего-то большего, чем имел сейчас. Контролировать сердцебиение стало своего рода пыткой, и он прилагал всевозможные усилия, чтобы сохранить хотя бы дружбу с Ромкой, которая, по сути, стоила ему жизни. Он был как на иголках, поэтому даже их общение со стороны выглядело так, будто Ромка, будучи школьным задирой, приставал к Антону, примерному ученику. Блять. Он слишком сильно отдалился и не успел отследить, когда это вообще произошло, хотя делал это намеренно. — Он другой какой-то сегодня… — протянул рядом стоящий Володя озадаченно. Антон даже сначала не понял, про кого тот вообще говорит, но проследив за его взглядом, осознал. Володя с недоумением рассматривал Дениса, пытаясь просечь, что в нем изменилось. Это выглядело так забавно, что Антон, едва отошедший от своих депрессивных мыслей, глуповато заулыбался. Наверняка Денис чувствует Володин взгляд и не может найти себе места. Антон, кашлянув в кулак, решил помочь: — Он, кажется, очки напялил, — и нужно было продолжать делать вид, будто Антон все еще его ненавидит, — наверное повыделываться хочет, они точно не для зрения… Володя чуть замялся, закивав, а затем озвучил будто бы невозмутимо: — Ну, зато теперь его рожа не выглядит так уж мерзко. Что?! Антон не то, чтобы удивился, он охуел. Простите, что?! На языке Володи это означает: «очешуенно»! Антон посмотрел на Володю почти что ошарашенно, а затем, поджав губы, перевел внимание на Дениса, который кинул на них полный любопытства взгляд. — Я сейчас вернусь, — Володя улыбнулся, поправив на себе свой коричневый свитер, в котором он в последний раз гостил у него, — нужно отойти ненадолго, постоишь пока? — Антон плавился, как масло в раскаленной сковороде от того, каким внимательным и заботливым был к нему Володя, — одиноко ведь тебе не будет без меня? — Володь, тут, как бы, Полина с Бяшей, и Катя тоже, — рассмеявшись, озвучил Антон, все же не сдержавшись и оттянув ворот водолазки, — я ж не один буду, да и переживу твое отсутствие. — Ну хорошо, — Володя чуть замялся, — ты просто выглядишь немного нервным… Может зря тебя все же сюда притащили? — взволнованно спросил Володя. — Я ж еще лип сильно, уговаривал, хотя ты не хотел совсем… — Все хорошо, — поспешил успокоить его Антон, — я ведь пришел по своему желанию, да и мама меня чуть ли не пинками вытурила из дома, сказала, мол: «веселись в лучшие годы свои, а не торчи дома!», — Антон спародировал голос мамы, — знаешь же, какая она страшная в гневе бывает. Володя, кажется, немного успокоился, а затем облегченно улыбнулся. Он похлопал Антона по плечу и, не добавляя ничего лишнего, ушел по своим делам. Антон выдохнул, наблюдая за друзьями, которые стояли от него чуть поодаль. Катя с Полиной подхватили по стакану и сделали глоток алкоголя, совершенно при этом не морщась от вкуса этой гадости. Он слегка улыбнулся, сцепив похолодевшие руки в замок. Блин, все такие веселые и красивые, а Антон… Антон хочет просто желанной тишины. — Да не он это! — зазвучал знакомый голос, а затем, когда Антон поднял взгляд и развернулся, он понял, кому этот голос принадлежал. — Да говорю же тебе, Вика! Хватит толкаться! Виктор, подталкиваемый Викой, неустанно шипел на неё. Они вместе, улыбчивые и веселые, шагали в его сторону, хотя улыбка Виктора была скорее нервная. Они замерли напротив него, и Вика, пихнув молчаливого брата рукой, кашлянула в кулак. Виктор закатил глаза, кидая на сестру укоризненный взгляд, а затем, чуть замявшись, проговорил: — Антон?.. Это прозвучало так неуверенно и робко, что Антон не сумел сдержать хохота. Он посмотрел на Виктора с прищуром и, всплеснув руками, ответил: — Собственной персоной. Виктор облегченно выдохнул, а Вика, торжественно хлопнув в ладони, проговорила звонкое: — А я говорила, что это он! — она подбоченилась и, подняв руку на уровне своей головы, произнесла, потирая большой и указательный палец друг о друга, требуя плату за спор. — С тебя пятьдесят рублей, умник! — Твоя взяла, — шутливо огрызнулся Виктор, немного даже раздосадованный проигрышем, — на, все у меня забери! — он вытащил из кармана скомканную купюру и протянул сестре, которая тут же гордо вздернула подбородок и, поблагодарив, чуть ли не вырвала из его руки деньги. — Ну что? Рассказывай, — внезапно проговорил Виктор, прищурившись, словно поймав Антона с поличным на месте преступления, — где пропадал все это время? Антон немного замялся, а затем заозирался по сторонам, убеждаясь в том, что его друзья находятся достаточно далеко, чтобы не услышать их диалог. Все же не хотелось попадаться на своей лжи так нелепо, нужно было быть осторожнее и контролировать ситуацию. — Да просто… Времени не было особо, — и снова врет же. Время было, но не мог выкроить его для себя. Он так любил рисовать, что неоднократно подгонял себя, чтобы наконец решиться зайти в класс кружка, но все это было бесполезным, потому что весь месяц он пребывал в смятении, а затем его захлестнуло еще и счастье, которое оказалось совершенно недолгим, — я все хотел сходить, правда, очень, — он нервно улыбнулся, — я даже соскучился по вам, ребят… Виктор и Вика переглянулись и пожали плечами, улыбаясь. — Мы тоже соскучились! — пролепетала Вика, оказываясь напротив Антона, как обычно очень быстро, бесцеремонно заключая его в крепкие, очень тесные объятия. — О! Антон, ты что же, не задохлик совсем? — он мгновенно ощутил неловкость, когда Вика, вдруг отстранившись, начала щупать его плечи. — Бицепсы, трицепсы… — протянула она восхищенно, заставляя Антона краснеть очень явственно. — Ого, эта водолазка так облегает, я даже пресс вижу! Вот это красота, можно потро… — Вика, ради Бога, хватит меня позорить, — чуть ли не завыл Виктор, оттаскивая сестру от Антона силой, — прости её, Антон, я ей говорил недавно голову беречь, вдруг там мозги, но как видишь, отшибло у неё все, — Вика извивалась в его руках, пытаясь рвануться, но Виктор, что-то напористо внедряя ей, только посильнее её сжал, из-за чего та, взбесившись, наступила на него. Виктор зашипел, но из хватки сестру выпустил, — чертовка ты, проклятая! — Все нормально, — поспешил заверить его Антон, поднимая руки в примирительном жесте, — я в порядке, не о чем беспокоиться… — Видишь, нормально всё! — обрадовалась Вика, проговаривая очень эмоционально. — А ты вечно как старик мне душу травишь. — С каких пор старики… — начал было назидательно Виктор, но та прервала его речь, пихая локтем в бок, отчего тот чуть ли не отпрыгнул от неприятных ощущений. — Хватит пихаться! Вот ты мне не то, что душу травить, ты мне всю жизнь поганишь! — Потому что поганка? — запаясничала Вика, смеясь. — Как гриб? — Да, такой же поганый, несъедобный и ядовитый! — закривлялся Виктор. — Хоть бы раз сестре чего хорошего сказал, только ядом плеваться горазд! — возмутилась Вика, пихнув его. Антон наблюдал за начавшимся спором немного растерянно. Все же, они всегда были на своей волне, но он успел немного от этого отвыкнуть. Нужно было наверстать упущенное, сдружиться с ними получше. Они казались такими простыми, открытыми и искренними, что за ними было очень приятно наблюдать. Антон редко когда вставлял свои пять копеек в их диалоги, потому что прерывать никогда желания не возникало. Если честно, с ними даже стало заметно поспокойнее. Антон, по крайней мере, мог немного расслабиться в их кругу, пока в своем, родном и близком, сейчас творилось нечто непонятное. Было немного… Тяжело поддерживать диалог, да и он словно отдалился от них очень сильно после двух недель полнейшего игнорирования. Но я все равно хочу быть с ними. — О, Тоха! — Антон как-то пропустил момент, когда Витя с Колей оказались напротив него. — Здоров брательник, че тут, повеселиться пришел? — Коля, улыбчивый и довольный протянул ему руку для рукопожатия, переводя внимание на двойняшек. А затем, чуть склонившись к Антону, так как был довольно высоким, прошептал, — а че ты с этими двумя ненормальными делаешь? — Мы все слышим, умник, — съязвила Вика, скрестив руки на груди, на что Коля поднял руки в примирительном жесте, а Витя поспешил сглаживать углы: — Он не со зла, правда, ребят, — Витя примирительно улыбнулся, протягивая нетронутый стакан с соком Вике, — он дурак просто, всякую бурду несет, вот, в качестве извинений. Вика состроила максимально кислую мину, поморщила носик и, хмыкнув, ответила чуть ли не как лисичка из сказок: — Пожалуй, откажусь. Почему-то этот ответ вызвал в Антоне желание рассмеяться. Он зажал рот рукой и тихонько расхохотался, глядя на ошарашенное лицо Вити, которому только что дали самый настоящий отворот-поворот. Витя, переварив этот ответ, попытался продолжить как можно вежливее: — Я вот, ну, люблю очень, искусство это… — неловко лепечет Витя, потупившись в свой стакан с соком. — Я вот, недавно в книжке прочитал про одного художника… — он защелкал пальцами, — на «Г» имя начинается, как же его… — Густав Климт? — помогла Вика, уставшая наблюдать за его потугами, в то время как Виктор хмуро сверлил Витю взглядом. — Да, вот! — заулыбался Витя, но не тут-то было. Вика, похоже, словила какое-то азартное настроение, поэтому произнесла с любопытством: — А кто именно? Густав или Климт? — Витя выглядел растерянным. Он начал нервно оглядываться то на Колю, то на Антона в надежде получить подсказку. Антон замотал головой с глупой улыбкой на лице, и Витя, сдавшись, выдавил из себя: — Густав… Но Климт тоже… Хорош… Вика звонко рассмеялась, а за ней и Виктор с Антоном. Один Коля, ничего непонимающий, стоял и наблюдал за ними, пожимая плечами. — Дурачок, — даже ласково проговорила Вика, убрав черный блестящий локон за ухо, — не нужно так стараться, чтобы произвести впечатление. Будь собой, хорошо? И люди к тебе потянутся, — философски заключила она, вскинув палец. Витя, красный до кончиков ушей, пробормотал смущенно: — Да, извини, на самом деле, я в искусстве полный ноль. — Ну вот, умница какой, что правду сказал, — Вика обращалась с ним, как с ребенком, и от того ситуация становилась ещё более уморительной. Коля, глядя на своего друга, неприкрыто ржал, как конь, а Виктор, гордившийся тем, что его сестра может чуть что заткнуть кого угодно, стоял страшно довольный, — а чем именно занимаешься? Витя просиял: — Я хочу пилотировать! — и Вика, состроив весьма заинтересованное лицо, прижала ладонь к щеке и стала прислушиваться очень внимательно, пока Витя расторопно начал восхищенно рассказывать о своей мечте. — Мы, похожэ, им мешаем, — заметил Коля, поравнявшись с Антоном и Виктором, которые встали в ряд, подобно солдатам, и молча наблюдали за тем, как эти двое начали сближаться очень стремительно. — Возмутительно, — выгнул бровь Виктор, — как со мной поговорить, так сразу в штыки, а как с этим… — он окинул Витю скептическим взглядом, — простаком, так она сразу, — он перекривил её интонацию, встав в позу тиранозавра, размахивая руками-лапками, — дурачок, будь собой. И вообще, — всплеснул руками Виктор, — ничего она не милая, вы её дома не видели, у неё в комнате полнейший срачельник! — А ты коллекционируешь фантики, — взвилась Вика, услышав его негодования, — у кого ещё вместо комнаты мусорный бак?! — Они аккуратно сложены в альбом и самые редкие! — беснуется Виктор в ответ. Антон большую часть молчал, не зная, что вообще ему стоит вставить, и нужно ли ему вмешиваться в их словесную перепалку. Судя по тому, как Коля замотал головой, не стоит. — Все, пошли уже, — выдохся Виктор, поправляя воротник рубашки, — мы тут задержались чутка, — он посмотрел на расстроившегося Витю и пролепетал, — не расстраивайся, друг, она того не стоит! Вика возмутилась сразу же. — Ах ты, анчоус вонючий! — кинулась за ним она сразу же, когда тот, показав ей язык, убежал в противоположную сторону. — Я все твои фантики выкину, так и знай, придурошный! — Да мы тоже пойдем, — хлопнув Антона по плечу, подмигнул Коля, — чет он приуныл… — их взгляды метнулись к Вите, который, похоже, положил глаз на Вику, и они качнули головой, — попал пацан. — Не то слово, Виктор за свою сестру порвет, ты его лицо видел? — Антон состроил страшную гримасу, и Коля рассмеялся. — Да они оба бешеные, — изрек Коля беззлобно. Скорее, по-доброму шутил, — да и они оба не похожи совсем друг на друга, — он обратился к молчавшему как рыба, Вите. — Да пошли уже, тебе ведь ещё Ромычу вызов кидать, — Коля резко притянул его и бодро приобнял за плечи, — а ты приуныл. У Антона, который на несколько минут забылся, пребывая в некой эйфории в компании новоиспеченных знакомых, от звучания Ромкиного имени все словно налилось кипятком. Тело прохватил мелкий мандраж, вызывавший в нем одно лишь желание — выдохнуть и успокоиться как можно скорее. — Да я его сделаю в этом году! — взбодрился Витя мгновенно, ударив кулаком в свою раскрытую ладонь. — Вот увидишь, сто процентов. — А в чем именно? — не смог побороть любопытство Антон, сжимая ткань своих выглаженных штанов. Все ощущалось так по-новому и так непривычно, будто его в один момент кинули в костер, а затем в ледяную прорубь. Полнейшей раздрай внутри. Витя с Колей посмотрели на него с крайним интересом, а затем, заговорщицки переглянувшись, изрекли: — Ой, увидишь, уже скоро начнется! — Витя растер ладони от предвкушения. — Это очень круто будет! — Ага, Ромыч, наверное, опять всех порешает, — хмыкнул Коля, — с ним невозможно тягаться, этот упырь всегда отвечает остроумно и тонко… — он защелкал пальцами. — В общем, он какой-то зверь, — закончил он. И снова оставили Антона без ответа! — Ладно, мы пойдем, — они оба хлопнули его по плечам и, улыбнувшись ещё раз, прошествовали к столам, где скопился их класс. Антон вздохнул. Ему бы тоже стоило вернуться к своим друзьям, ещё и Володя куда-то пропал… Может, зря он пришел сюда? Не лучше ли поехать домой, пока все ещё в порядке? Пока он ещё может… Заставить себя уйти. Антон было прошел к Полине и Бяше, которые о чем-то беседовали с Катей, но столкнулся взглядом с Денисом, который, между прочим, шел в его сторону. Наверняка хотел просто мимо пройти, однако Антон решил не профукать момент и поздороваться как можно незаметнее. Улыбнувшись, он показал ему большой палец, и Денис, подмигнув, прошел мимо, попутно цепляя его плечом, отчего Антон, не ожидавший такой реакции, развернулся к нему с удивленным выражением лица. Денис внезапно пихнул его рукой, и шокированный Антон, отступив, прошипел: — Че ты творишь, идиот? — Так ты ж сам мне дал сигнал! — отвечает Денис совершенно серьезно, показывая большой палец. — Чтоб я начал актерствовать! — Да какой нахер сигнал?! — Антон хотел и рассмеяться, и вспылить на него от абсурда. — Ты дебил?! — Так мы ж делаем вид, что мы, типа, враги, или нет? — непонимающе ответил Денис, вцепившись руками в его водолазку. — А че дальше делать-то? — То есть ты придумал какую-то херню, но не продумал продолжение?! — возмутился Антон, машинально ухватившись за его толстовку. Со стороны это выглядело так, будто они и правда чего-то не поделили, и дело приобретало негативный оборот. — Десять из десяти даю твоему слабоумию, гений! — шептал он на грани смеха, отчего и Денис, сдерживающий смех, выглядел со стороны как надутый красный шарик, грозившийся с минуты на минуты лопнуть. — Так че делать будем, как ишаки стоять? — заозиравшись по сторонам, спросил Денис. — Давай так: я сейчас тебя типа напугаю, и ты уйдешь, — предложил Антон, завидя, как Володя пробирается сквозь толпу, при этом выглядя таким злым, что хотелось поскорее спасти Дениса из сложившейся тупой ситуации. — А почему это я лошком прикинуться должен? — возмутился тот. — Давай я тебя, и ты… — Эй, ты! — вскрикнул Володя озлобленно, и Денис мгновенно вскинулся, лишь заслышав его разъяренный голос. — Руки убрал от него! Антон едва ли подавил свой ржач, глядя в лицо Дениса, который мгновенно побледнел, но хватку ослабил и послушно отступил от того на шаг, поднимая руки в примирительном жесте. Это выглядело так смешно, что Антон тупился в пол, подавляя смех. — Да я… Я не… — начал придумывать оправдание Денис. Антон пересекся с ним взглядом и замотал головой. Тот это, естественно, понял превратно. — Да он сам ко мне полез! — указал он на Антона пальцем. Нет ну, Антон сейчас точно взорвется, если продолжит терпеть и дальше. Ему срочно нужно отойти и оторжаться. — Нахер свалил, — низким, не терпящим возражений тоном проговорил Володя, кивнув в сторону, настроенный крайне враждебно. — Понял, — буркнул Денис в ответ и чуть ли не унесся прочь быстрыми шагами. Бедный пацан, он ведь к успеху шел… — Все нормально? — Володя звучал так взволнованно, что Антон даже почувствовал вину перед ним за этот нелепый спектакль. Он похлопал его по плечу. — Ничего плохого тебе не сделал? Антон улыбнулся, но как-то глупо, намереваясь с минуты на минуты прыснуть со смеху. — Все хорошо, он ничего не сделал, не успел даже толком, — он хохотнул, — да и как тебя увидел, сразу испугался и ушел. Володя горделиво вскинул нос. — Естественно, я ведь тебя в обиду не дам! Антон хмыкнул, по инерции встрепав его пряди, на что Володя, нахмурившись, убрал его руку с головы: — Не порть мне прическу! Антон закатил глаза. — Какие мы нежные, — наверное, все ждали начала чего-то грандиозного, раз ребята стояли в предвкушении, — почему даже музыку не врубают? — Потому что у нас будет живая музыка! — звонко звучит за спиной, и Антон чувствует, как его сгребают в объятия, чуть ли не нависая на нем со спины. Саша, приобнимая и его, и Володю, широко улыбается. — Привет, мальчики! Антон весь сразу же стал образцом робости и неловкости, как только она, выпустив их из объятий, появилась перед ним при параде. Ну как, при параде. В вязаном свитере, поверх которого был надет черный джинсовый комбинезон, а ноги облачены в немного потрепанные, когда-то белые, конверсы, изрисованные странными каракулями… Антон не смог разглядеть. Волосы, как обычно, прямые и короткие, едва ли доходят до подбородка, сияют на свету холодных ламп. И несмотря на то, что все девочки были очаровательные, одетые в платья и юбки, Саша выглядела куда увереннее и обаятельнее всех вместе взятых, сверкая своей лучезарной улыбкой, излучая явное предвкушение. В груди снова засвербело от накатывающей ревности и зависти. Она такая красивая, искренняя и харизматичная, что Антон просто мерк на фоне её очарования. Он сомкнул губы в тонкую полоску. Боль по силе удара напоминала пулю. Он проигрывал ей даже будучи наряженным. И зачем он только пришел? — Хорошо выглядишь, — не особо восторженно проговаривает Володя и улыбается вообще не искренне, но правду, все же, говорит, — пришла покорять всех в конверсах? Саша издает короткий смешок. — А что, дресс-код не позволяет в таком щеголять? — она крутится на месте, демонстрируя свой внешний вид, — и конверсы у меня зачетные, — подмигивает она Володе, тот лихо с этим соглашается: — Хороший вкус, — он выпивает из своего стакана глоток пива, изредка косясь на молчаливого Антона, и незаметно пихает его, чтобы тот наконец начал подавать признаки жизни, — где вообще их достала? — Да папа в городе нашел, — продолжает улыбаться все шире Саша, сложив руки, — я ему так на мозг капала, что ему пришлось повозиться, чтобы найти эту обувь! — Тебе все идет, — неловко отвечает Антон, чтобы выглядеть участливым, на что та тут же начинает атаковать его комплиментами в ответ, но куда напористее и с жаром: — Ой, а тебе так идет твой внешний вид, и волосы хорошо уложены, и ещё без очков ты кажешься куда красивее. Нет, ты и с ними симпатичный, просто без очков твои большие глаза так выделяются, и ресницы белые, да и черный тебе к лицу, носи его почаще! — на одном дыхании тараторит она, непрерывно жестикулируя. Володя не может сдержать смешка, а Антон, чувствуя, как его уголки губ уже дергаются в нервном тике, отвечает куда тише, чем она: — Спасибо… — А Ромка… — она огляделась по сторонам. — Ещё не вышел? Ох, ну конечно, она искала Ромку. В такие моменты в Антоне просыпался глухой гнев, и он снова занимался самокопанием, потому что все эти негативные чувства выглядели довольно жалкими и глупыми. Приходилось жадно вдыхать воздух, чтобы унять гулкие мысли, побуждающие его съязвить, ответить как-либо грубо, обидеть её… — Не, — махнул рукой Володя, — принц в абибасе не появлялся ещё. Антон не смог сдержать смеха на пару с Сашей. Володя мог разбавить любую напряженную обстановку лишь ляпнув что-то, не прилагая никаких усилий. Скорее всего, если бы не его присутствие, он бы так и продолжил стоять и неловко отвечать ей, пока та безжалостно метала бы в него новые фразы. Она просто не умолкает! — Саша! — воскликнула Полина обрадованно, подлетев к ней, попутно сгребая в объятия. Антон даже успел удивиться тому, как быстро они нашли общий язык, будто он один был не очень счастлив её видеть… — Привет, моя хорошая! — Саша рассмеялась, приобнимая подругу. Так обидно и неприятно от мысли, что Антон не может даже усилием воли заставить себя изображать непомерную радость и подобие энтузиазма при виде девочки именно по той причине, что она нравится Ромке. Его душили собственные мысли, и все, что ему хотелось в возникшей ситуации — развернуться и уйти. Катя, стоявшая в стороне, тоже подошла, но поздоровалась с ней куда сдержаннее: — Привет… Саша улыбнулась ей весьма доброжелательно, убрала выбившуюся прядь волос за ухо: — Привет-привет, девочки. Вы все такие красивые, при параде. Катюш, тебе безумно идут распущенные волосы, — она шкодливо подмигнула, и Катя смущенно улыбнулась, тут же оттаяв. — Вы не знаете, во что мы сегодня играть будем? — спросила Саша, все ещё находясь в Полиных объятиях. — Поль, ты меня задушишь сейчас! — Просто ты такая мила-а-я, — протянула та со смешком, приглаживая её по волосам, как маленькую. Конечно же, Полина была куда выше Саши, и она считала это безумно милым. Впрочем, на фоне Саши все выглядели великанами, хотя по сути, её рост составлял сто шестьдесят три сантиметра максимум, — хочется затискать, — промолвила Полина, прижавшись щекой к её макушке. — А меня она так не обнимает-на, — буркнул Бяша, на что Володя с Антоном, переглянувшись, рассмеялись. — Да и меня тоже, — заметила Катя кисло. — Врешь ты все! — возмутилась Полина, выпуская Сашу из своих объятий, тут же оказываясь напротив любимой подруги. — Когда это я тебя не обнимала?! — А вот никогда ты меня так не обнимала! — скрестив руки на груди, парировала Катя. Полина хитро прищурилась. — Ты что, ревнуешь? Катя оторопела самую малость, но ответила прямо: — А вот ревную, и что теперь? — с вызовом произнесла она. Глаза Полины сейчас напоминали щенячьи — умилительные и большие. — Ты ж моя хорошая, иди сюда, — Полина подлетела к ней, тут же обвивая её руками и крепко прижимая к себе, продолжая сладким певучим голоском, — внимания не хватает моей солнышке, совсем уже невмоготу без моих объятий! — Все, отстань, не липни! — тут же взвилась Катя, пытаясь её отстранить, мгновенно пожалев о сказанных в пылу словах. — Да пошутила я, честно! Но Полина уже игнорировала все её сопротивления, поэтому Кате пришлось выдерживать её напор, сохраняя титаническое спокойствие, и выглядело со стороны это так, будто Полина, подобно коале, повисла на ней. Пока ребята оживленно обсуждали что-то, помещение резко погрузилось в темноту, и Антон, не очень понимая, что происходит, перевел внимание на Володю, который, энергично пихая его локтем, улыбался так широко, будто задумал какую-то пакость. — Сейчас начнется, — прошептал он, когда все, включая него, замолчали, — не проморгни момент, приятель, — он кивнул в сторону освещаемой лампами сцены, пихая Антону стакан с соком, который тот, не совсем понимая, что происходит, немного отпил. А потом ещё и немного на себя облил… Блять. Пиздец. И все, включая него, затаили дыхание, когда Ромка, одетый в идеально выглаженный смокинг, вышел с зажатым в руках… Пультом. Пульс участился, дышать стало куда труднее. Ромка был абсолютно неузнаваем сейчас, как никогда прежде. Он приковывал к себе все внимание ребят, но в особенности Антона, который, кажется, больше не видел никого, кроме Ромки, представшего перед ним в свете теплых ламп, улыбающийся и излучающий какую-то уверенность и, несмотря на то, что он ещё даже ничего не сказал, харизму. Просто убийственную. Ромка поднес к губам какой-то пульт. Кажется, от телевизора, и произнёс бодро: — Да, товарищи, это не микрофон, — рядом стоящий Володя рассмеялся, как и все остальные, находившиеся в помещении, и Ромка, сделавшись чуть серьезнее, добавил с едва сдерживаемой улыбкой, — но и мы, бля, не миллионеры, поэтому не надо ржать, — он походил по сцене, будто он — звезда этого вечера, замер посередине, и добавил. — Я, если че, эту херню не по своему желанию напялил, — он указал на свой смокинг пальцем, а затем, попытавшись ослабить ворот рубашки, проговорил, — удавка сраная, — почему-то и Антона прорвало на тихий смешок, — ну че, бля, начнем? — ребята хором заорали громогласное «да!», и Ромка, пройдясь глазами по каждому, будто ища свою жертву, спросил. — Добровольцы есть или зассали в этом году против меня переть? — Не обольщайся, Ромыч, потому что я тебя сегодня сделаю! — зазвучал голос Вити азартно, когда он вытянул руку, стоя вдали зала. Ромка хмыкнул самодовольно: — Ну так, блять, устроим шоу, Вить, ща глянем, как ты подготовился. Поднимайся давай. Витя, рассмеявшись, прошествовал в сторону сцены под синхронные хлопки ребят и разрозненные комментарии, которые были крайне положительными. У всех, в том числе и у Антона, горели огнём глаза от предвкушения того самого неизвестного, но интригующего и очень, очень интересного. Ромка напоминал Антону тех известных певцов, актеров, и в принципе звезд в данный момент. Он источал полную уверенность, и его фразы были достаточно громкими, чтобы даже без микрофона все расслышали каждое его слово. Он не мямлил, не запинался, и голос оставался ровным, не дрожащим, и это, естественно, заметили все. — Охеренно, да? — поиграл бровями Володя, и Антон, не удержавшись, закивал, вновь переводя свое внимание к Ромке. Почему-то стало тяжело дышать. Ромка сиял и чувствовал себя на сцене как кораблик, плывущий по водной глади. Он сверкал, ослеплял глаза и выглядел настолько невообразимым, что у Антона перехватывало дыхание и галопом заходился пульс. Он дурел лишь от его вида. От его лица с россыпью родинок и небольшого шрамика на щеке, от его статной фигуры, широких плеч и самой красивой в мире улыбки. Антон ощущался себе фанатом, пришедшим на концерт своего фаворита, чтобы мельком взглянуть на него издалека, жадно поглощая увиденное. Щеки пылали от избытка чувств — он боялся потерять голову. — О, смотрю, Витек, ты подготовился, — закивал Ромка с ухмылкой, оглядывая его, — в пиджачке пришел, — он прошелся ладонью по его плечу, якобы смахивая пылинки. — Для тебя старался, — заулыбался Витя, покрутившись перед ним. — Вымокнуть по самые труселя не боишься? — Вымокнет сегодня кто-то другой, и это не я, — парировал Витя, оголяя белые зубы. Все сразу же протянули восторженное «о-о-о», и Ромка, хитро улыбаясь, проговорил, подняв руки в примирительном жесте: — Понял-принял твой выпад, — он повернул голову к присутствующим, — ребят, правила игры помните? — когда все ответили отрицательно, Ромка продолжил. — Не? Ну ладно, тут ж и новенькие есть, наверное, надо бы пояснить… Так, бля, — хлопнул он в ладони, — это импровизированные дебаты. И так, что это? Это такой стиль, типа, дебатов, — он защелкал пальцами, пытаясь подобрать слова, — где никто, из участвующих в них, не знает темы и не может заранее подготовиться, — румяная Саша прильнула к Полине и запищала: «он такой крутой, Поль!». А у Антона даже не было времени следить за тем, что она говорит и какими влюбленными глазами смотрит на Ромку, потому что он сам готов был, как девчонка, завизжать от того, насколько потрясающим тот был. Отрываться не хотелось, Ромка завлек его, и теперь, как демон-искуситель, притягивал все его внимание. — Тобишь Бяха мне ща придумает тему для импровизации, — Бяша, подняв свой стакан с пивом, задорно заулыбался, когда Ромка указал на него рукой, — а Витьке, так уж и быть, Колян, и вступим в полемику. Я должен угадать тему Витьки, он — мою, но происходить это будет… — он прервал свою речь, а затем проговорил недоумевающим тоном. — А чего я, бля, тут распинаюсь? Сами увидите. После этой фразы Бяша с Колей и ещё двое парней из класса подняли две парты на сцену. За одной из них встал Ромка, а за другой, находясь в двух метрах от него — Витя. Это действительно походило на настоящие дебаты, и ребятам не хватало лишь микрофонов для полноты картины. Также, Бяша с Колей, посмеиваясь, расставили по столам около десяти стаканов, наполненных водой, и, подойдя к своим товарищам, шепнули что-то им на ухо, а затем, спустившись со сцены, вырвали два альбомных листа и расписали на шероховатой поверхности бумаги те самые темы, которые они придумали парням. Бяша, хохотнув, встал перед Ромкой, демонстрируя надпись на бумаге. «Партия электрических чайников». И Коля провернул то же самое. «Партия грубости». В зале зазвучали визги, хлопки и восторженные комментарии. Антон, не очень понимая, для чего эти стаканы с водой, покосился на Володю, но тот, хохотнув, не дал ему никакого ответа, что значило одно: «увидишь сам». — Поехали-на, — встав посреди сцены, проговорил Бяша, и Ромка с Витей, стоявшие по разные стороны сцены, направились к своим партам, а Бяша потихоньку спустился обратно к ребятам. И тогда началась импровизация. У Антона обострился слух, как только Ромка заговорил первым. — В нашей партии… — начал тот, задумчиво проводя пальцем по парте, — умеют свистеть, но далеко не каждый. Витя недоуменно нахмурился. — Это че за партия такая? Партия свистунов? — предположил Витя, и Ромка, поджав губы, замотал головой, а затем, подхватив стакан со стола, проговорил: — Каких, нахер, свистунов, Вить? — и плеснул воды ему прямо в лицо. Антон, мягко говоря, был в шоке, а Витя зажмурился, но удар принял со всей смелостью. — Ну и кто у нас вымокнет, а? — ухмыльнулся Ромка. — Только начали, а ебало уже мокрое. Значит, за каждый неправильный ответ, оппонент получает водой в лицо. — Ах вот так? — тут же воспылал Витя, смахнув капли с пиджака, — а наша партия, блять, настолько… — он сделался напряженным, нахмурился, понизил голос и проговорил, хлопнув по уже мокрой парте. — Ух! — Ух? — выгнул бровь Ромка, и Витя дополнил: — Наша партия говорит каждому знаешь че? — Витя сделал драматическую паузу, а затем добавил. — Да иди ты нахер, понял? В зале все заржали, и Антон в том числе, когда осознал, почему. Партия «грубости», и Витя, конечно же, изображал грубость. Это было настолько гениально, что Антон едва ли и сам не захлопал в ладони от восторга. — Это че, блять, за подсказка? — возмутился Ромка, а Витя, подняв стакан, направил на него и прицелился, грозясь плеснуть водички: — Водичкой в мордэло или ты всё-таки понэло? — Вы партия… Вы… — Ромка задумался, потер затылок, а затем ляпнул неуверенно, — партия долбоебов? И тут же зажмурился, как только Витя плеснул в него воды, попадая прямо на рубашку. Ромка аж выдохнул шумно. — Как ты нас назвал?! Ты охуел, что ли? — вскрикнул Витя, с шумом поставив пустой стакан обратно на стол. — А кто, блять, каждого посылает? Только долбоебы, нахуй! — голос Ромки повысился, и при этом он, уже поглощенный в игру, стучал по парте, как заведенный. Он грубым движением прошелся по своим волосам и продолжил. — Наша партия умеет лить! — Ромыч, ты хуёво подсказываешь, — рассмеялся Витя, а затем, чуть помолчав, предположил. — Партия водолеев? Зал просто разрывался от непрекращающихся смешков. — Да каких водолеев, дорогой оппонент? — натянуто заулыбался Ромка, готовясь пустить ещё один стакан с водой в ход, но Витя, вскинув руку, остановил его быстрее: — Погоди, не горячись, дай ещё одну попытку. Ромка медленно поставил стакан обратно на стол. — Если не угадаешь, получишь двойную порцию, — заулыбался Ромка, — тебе лучше постараться. Витя, посмотрев на него, прождал несколько секунд и добавил максимально тихо, чуть ли не пища: — Партия ссыкунов? Рома медленно замотал головой, и на лице Вити появилась обреченная улыбка. Ромка, едва сдерживая ржач, весь затрясся, и Витя тоже словил эту волну. — Ну че, те третью попытку дать, — рассмеялся Ромка, — или ты достаточно умен, чтобы не получать тройную порцию? — Да хуйни уже, — не успел даже договорить Витя, как Ромка выполнил его просьбу, и содержимое стаканов полетело ему в лицо со слышимым всплеском, — ну ты и говно-о, — прошипел Витя, чуть ли не трясясь, смахивая с лица капельки воды, — ты говнище, дермище, какашка, нахер, крысиная! — Ах вот так мы заговорили? — с наигранным удивлением закивал Ромка, в то время как Витя отвечал, как заведенный: — Да. — Так мы заговорили?! — вторил Ромка в той же манере. — А вот, нахуй, так! — Да наша партия сейчас устроит такой кипиш, — зазвучал Ромка излишне возмущенно, вскинув палец, что Антон, на пару с остальными, уже смеялся в голос, — что кипеть тут начнет и ваша партия тоже, понял? Видал, че за фигура? — он встал в позу, показывая чайник. Одной рукой он изобразил ручку, а второй поднял и вытянул, имитируя носик. Зал откровенно визжал. — Узнаешь ненаглядную? — Да че за партия у вас, блять, такая? — вскрикнул Витя, всплеснув руками. Он осмотрел Ромку очень внимательно, а затем предположил. — Регулировщика, что ли, показываешь… Да что это?! Ромка вскинул голову, глядя в потолок вымученным взглядом, сложил руки в молитвенном жесте и прошептал: «Господи, помоги». — Да хуй его, — Ромка, вздохнув, сделал глоток воды, — мы только недавно, кстати, появились, новая технология… Витя выглядел таким растерянным, что смех в зале просто не прекращался. — То есть вы — техника? — предположил он осторожно. — Да, — кивает Ромка, — но раньше техникой нас назвать было нельзя, — он поправил свой галстук, — а теперь нас и к розетке подключать можно, красота, — протянул он, глядя на вымотавшегося Витю выжидающе. — Раньше вас не подключали, но вами, при этом, можно было пользоваться? — Ну да. — Ты в курсе, что так можно сказать почти про всю технику?! — выпалил Витя опять же, очень эмоционально, а затем проговорил полузадушенно. — Ну не знаю, блин, может вы партия… — Ромка, широко улыбаясь, демонстрировал стакан с водой, порываясь как можно скорее избавиться от него. — Партия… Ну, обогревателей? Повисло напряженное молчание. — Вить, скажи, ты ебанутый? — Да с хера ли я ебанутый? — А почему обогреватель, блять? — Ромка начал потихоньку разгораться. — У нас же всегда обогреватели так и работали! Или у тебя эта херня работала как-то по-другому?! — Ну раньше же, в далеком прошлом, люди ведь грелись у костра! Ромка был в полнейшем ступоре. Он чуть успокоился, громко выдохнул и произнёс обреченно: — Я в ахуе. — Да я тоже. — Я в ахуе больше тебя, — не уступал Ромка, пока зал разрывался от непрекращающегося гомона и смеха. — Так… — Витя чуть замялся. — Ну плесни уже, что ли, а то ты забыл чет, походу, что я проебался. — А, да… — почесал затылок Ромка, — я просто перевариваю все, аж растерялся, — он протянул ему стакан. — Вылей на себя сам, плиз, — Антон рассмеялся, — а то чет жалко тебя стало, с такими-то мозгами. — Ага, спасибо, что пожалел, — съязвил Витя, плеснув на себя воды, морщась. Ромка, глядя в зал обреченно, замотал головой так, будто Витю уже нельзя было спасти, и всех прорвало по новой. — Вить, вот скажи, — чуть замялся он, барабаня пальцами по парте, — как обычно называют новичков в каком-то деле? А вот это был уже прямой намек, Витя же должен просечь, верно? Тот ответил тупо: — Новичок? — Ебучий случай, — вздохнул Ромка. Он растер ладони, — так, ну, ща попытаемся снова. — А вода? — Да не хочу я, блять, на тебя растрачивать все свои стаканы! — взвился Ромка. — Эм, ну, ладно… — Витя продолжил, пока оппонент переваривал все его ответы. — Наша партия искренне ненавидит ласку, мягкость, и всякую нежность, — слова отскакивали от языка, — потому что для нас такое неприемлемо. Поэтому когда нам надо похвалить, — он изобразил удар кулаком, — мы прописываем в ебало! — Вы партия гопников? — устало спросил Ромка. — Ну зачем же так самокритично? — наигранно удивленно промолвил Витя и плеснул воды. — Ну ты и су-у-ука, — протянул Ромка нервно, убирая прядь прилипших ко лбу волос, — а я тя, тупого такого, пожалел! Больше церемониться с тобой не буду, хуйло! — Да засунь себе эту жалость глубоко и надолго, понял, бля? — с запалом начал Витя. — И вообще, бля, я… — он защелкал пальцами. — Я злой, нахер, да я щас всех тут — он обвел пальцем зал, — оскорблять начну, потому что я такой! Такой я вот, родился, и в партии своей — пригодился! — Как же ты меня задрал, — выдохнул Ромка раздраженно. Антону казалось, что такими темпами он скоро задохнется от смеха, — ну что вы за партия такая, а? По твоим подсказкам я понял, что вы все в жопу ужаленные додики и постоянно всех нахер посылаете… — Ну? — подгоняет Витя. — Что «ну»? — вскрикивает Ромка. — Я ебу, что ли? Витя закатывает глаза, поправляя на себе пиджак, который на нем уже висел, как тяжелая тряпка. — Блин, сегодня я впервые груббер, — в зале все начали орать, а Ромка так и глядел на ребят выпученными глазами. Его лицо так и сквозило громким: «ну и че я тут понять должен, блять?», — увидел, так охуел… — вздохнул Витя, а затем, посмотрев на Ромку, вторил ещё раз, — видел когда-нибудь груббер? Повисло короткое молчание, пока Ромка собирал в одну кучу все Витины подсказки, складывая их в одно целое. И на его лице появилось явственное просветление. Ромка закивал с такой ухмылкой, что Антон осознал — он все понял. И почему-то от выражения его лица внутри все затрепетало. — Я, кажется, знаю, что вы за партия, — оперевшись о парту руками, проговорил Ромка совершенно уверенно. — Просветите, — улыбнулся Витя. — Вы, случаем, не партия груббости? — намеренно вставил он две буквы «б». Антон был так ошарашен тем, что Ромка, всё-таки, действительно смог угадать, что не сумел сдержать в себе восторженное: «офигеть», пока все верещали, подскакивали на месте, взбудораженные и наэлектризованные. А Ромка, глядя Вите в глаза, самодовольно ухмылялся, пока тот смотрел на него непрерывно, и закончил, как только зал немного стих: — Совершенно верно! Ромка, вздохнув, продолжил игру, решив не терять времени. — Так, блять… Хорошо, — Ромка задумался, прежде чем продолжить подсказывать, — ну, мы… Наша партия есть почти у каждого дома, даже если и не улучшенная версия, но без нас обойтись никак нельзя… — Ром, я заебался, вот честно, — обреченно проговорил Витя, — давай я просто буду перечислять, а ты подтвердишь, когда я скажу правильно. — Ну давай, — хмыкнул Ромка. — Кастрюли, плита… — Витя запнулся. — Нет, его ж подключают к розетке… — вспомнил он. — А скажи, Ромыч, эта хрень на кухне находится? — Да, — кивнул Ромка. — И её подключают к розетке… — Ага. — И ты сказал что-то про «кипит», — на лице Ромки появляется торжествующая улыбка, и Витя, подхватив его настроение, наконец выпаливает, — думается мне, речь идет про чайник! И, казалось бы, зал должен был взорваться от громких аплодисментов, однако половина из находящихся не спешила хлопать в ладони, и Антон даже не сразу понял, почему. Витя же угадал, так в чем проблема-то? — Тормози, — жестом руки останавливает аплодисменты Ромка, — не просто чайник, этому есть название немного другое… Витя, фыркнув, в этот раз вместо тормоза нажимает на газ и выдает с жаром: — Электрический чайник! Теперь-то точно хлопать можно. Антон тут же, поглощенный во всю эту игру, начал аплодировать. Ладони горели, покалывали, но он совершенно не чувствовал никакого дискомфорта. Все же, несмотря на все свое нежелание приходить, Антон успел вдоволь повеселиться за эти двадцать минут дебатов. Теперь он понял, почему никто не хотел делиться с ним раньше времени информацией, ведь это надо было увидеть, прочувствовать и понять. Да и Антон вряд ли бы понял в чем суть игры, если бы не узрел все лично. — Ну наконец-то! — воспылал Ромка, а затем махнул рукой, спешно начиная стягивать собственный промокший пиджак. — Ну всё, ребят, думаю, на этом можно заканчивать. В толпе зазвучал чей-то женский голос. Кажется, это была девочка из параллельного класса: — Нет, Ром, можно еще раз, пожалуйста? Мы еще хотим посмотреть! Так редко удается в неё сыграть! Ромка замотал головой, скорчив такую рожицу, словно его заставили съесть кислый лимон. — Не, ребят, я это… Толпа не спешила уступать, отнюдь, она начала набирать обороты, увеличивать напор. Справа донеслось громкое и твердое: — Рома, Рома! Затем то же самое вторили и с левой стороны, и спустя пару секунд помещение наполнилось громкими возгласами: — Рома! Рома! Рома! Антон изумленно наблюдал за этим всем, и мысленно восхищался стоявшим в центре сцены Ромкой, который уже в сотый раз поправлял галстук, а затем, плюнув на него, просто откинул куда-то за спину. Он стоял, уперев руки в бока, чуть ссутулившись и глядя в пол с очень яркой ухмылкой. Капельки воды стекали по щекам, трогали губы… Ромка судорожно облизнулся и Антон шумно сглотнул. Сейчас он очень сильно напоминал ему Маяковского… Действительно был похож. И выглядел он таким притягательным, что в Антоне снова зародилось желание заговорить, прикоснуться, стать ближе… Всех. Ему пришлось сделать глубокий вдох, чтобы успокоиться в полной мере. Сердце, по ощущениям, горело, пульс учащался, и стало совсем страшно от мысли, что приступ может начаться по его же неосторожности. Этот интерес, это желание, эти неконтролируемые мысли точно погубят его. Нужно уйти. Срочно развернуться и уйти, пока не поздно. Антон развернулся с присущей ему резкостью и решился ступить вперед, несмотря на то, что ребята окликнули его, и Володя произнёс взволнованное: «ты куда?». Да куда угодно! Пока ещё не поздно! Антон пытался прорваться сквозь толпу, которая неустанно выкрикивала Ромкино имя, и сердце, вместе с этими выкриками синхронно отбивало ритм. — Извини, дай пройти, — сказал он какой-то девочке, преградившей ему путь, как вдруг… — Э, обосрыш! — зазвучало так громко, что Антон сумел расслышать, несмотря на всеобщий радостный гомон. Все замерло. Стихло. Тело кинуло в жар, а затем в холод. Антона будто подкинуло в небо, а колотящееся сердце замерло на мгновение и тут же ухнуло вниз, как если бы он раскачивался на качелях. Щекочущее чувство, плывущее в животе… Ребята в помещении рассмеялись от звучания этого прозвища, и Антон ощутил жгучее смущение. Пальцы заледенели, тело превратилось в сплошное желе, хотелось присесть от нахлынувшей слабости и проявившегося испуга. — Всё-таки припе-е-ерся, — протянул Ромка удовлетворенным голосом и — Антон мог поклясться — улыбался слишком уж широко, — раз приперся — сыграем? Антон едва ли развернулся к нему. Тело прохватил мандраж, а горло пересохло, задеревенели ноги. Нужно было ответить ему. Сказать… Отказаться, и при этом сохранить самообладание, чтобы голос не сорвался при выкрике. — Нет, я не… Ромкино лицо засквозило неодобрением, но в то же время сверкало безумным азартом. Он весь будто запылал при виде Антона, обрадовался, что он пришел. И от этого становилось так горько и тоскливо. Эгоистичное желание быть рядом оказалось слишком сильным, и Антон… Он посмел засомневаться. Может остаться? Может наплевать на все? Я так хочу быть ближе. Так хочу узнать о тебе куда больше остальных. Видеть твою улыбку и слышать твой смех. Я бы пробыл для тебя шутом на сегодняшнем вечере, если тебе это хоть немного поднимет настроение. Если ты, такой ясный и яркий, как летнее солнце, улыбнешься мне в три раза теплее. И я засияю следом чуть позже тоже. Вместе с тобой, Ромка. Мысли топили, приманивали к себе, как заблудшую дичь, ловили в сети… А Антон и не сопротивлялся. Как дурак, беспрестанно желающий этого, позволил себя поймать. «Глупое сердце, не бейся» Зазвучала единственная запомнившаяся строчка из стиха Есенина, а затем полились и другие. «Может, и нас отметит Рок, что течет лавиной, И на любовь ответит Песнею соловьиной. Глупое сердце, не бейся» Антон пал, как крепость. Оставалось лишь создавать подобие сопротивления. Врать себе. Врать другим. Но быть счастливым в эту самую минуту. Так хочется… Антона словно обожгло. Нет, нужно уходить. Срочно. Опьяненный рассудок не поддавался контролю, но он сумел снова ступить к выходу, а вслед зазвучало с ноткой издевки и укора: — Зассал, что ль? Антон замер. Блять. Он ведь просто берет его на слабо, выводит из себя, распыляет, манипулирует… И Антон это знает. Знает ведь, тогда какого хера в нем зарождается это нежелание уступать? Сука. Сука. Сука. Сука. Ненавижу себя за то, что не могу тебе ни в чем отказать. — С чего это? — пожимает плечами Антон, стараясь сохранить невозмутимость, хотя сердце, по ощущениям, бьется прямо в глотке. — Знается мне, что это ты у нас обоссыш. Ребята снова взрываются смехом, кто-то даже зычно свистит. Люди улюлюкают, похлопывают в ладони, комментируют… А Ромке побоку совершенно на его выпад. Он, наоборот, очень удивлен тем, что Антон ответил на его подначку. И, кажется, становится куда расслабленнее, чем до этого, будто боялся заговорить с ним, начать разговор… Потому что отношения у них были весьма натянутыми последние недели. А тут такая удача. Да он сорвал куш. В Антоне даже просыпается сожаление, вперемешку с которым проявляется ещё и глупая радость от мысли, что Ромка переживает так же, как и он. Что ему неловко и боязно контактировать с Антоном после такого длительного молчания. Особенно после той ситуации с записной книжкой. Как же Антон тогда испугался… — Ну так поднимайся, обосрыш, сейчас посмотрим, кто из нас обмочится быстрее, — выпаливает Ромка с торжествующим видом. Улыбается, оголяя острые клыки, и в Антоне просыпается легкое чувство дежавю. «— Ну так поднимайся, обосрыш, — со злой насмешкой хмыкнул он. — Раз такой борзый, сыграешь со мной. Ведь сыграешь? — спрашивает так осторожно, почти заботливо уточняет, дабы получить то, чего он желает. Дабы втереться к нему в доверие, словно он сам совсем безобидный, словно пытается надрессировать Антона подобно наивной собачке. Но затем, будто волк, раскрывает челюсти и впивается острыми клыками, ломая все выстроенное доверие на части: — И проверим, кто же первым из нас обмочится.» Тогда Ромка был настроен крайне враждебно, а сейчас… Сейчас он выглядит безумно обрадованным и взбудораженным. А ещё, самую капельку, счастливым. Это опасно. Слишком опасно. Нельзя идти на поводу собственных эмоций, нужно ретироваться для своей же безопасности. Держаться подальше… Но Антон так по нему соскучился, что готов был повестись на любые провокации и сыграть… Он успел вникнуть в игру, понять правила… Антон сумеет противостоять Ромке в этой бойне, но хочет ли…? Хочет. Просто до безумия. Поэтому вместо того, чтобы спасаться, идет на верную погибель. Под разрозненные выкрики ребят, хлопки и смешки ступает, словно в тумане, прямиком на сцену. И ничего перед глазами не выделяется так сильно, как Ромкино лицо. Лицо, на которое падал тусклый свет лампы. Промокший пиджак и стекающие капельки воды с Ромкиных волос, шеи… Это безумие. Антон шумно сглотнул, когда осознал, что он стоит слишком близко — на расстоянии вытянутой руки. Ромкины глаза полыхали зеленым огоньком… Зеленый. Любимый и самый желанный зеленый. — Ну че, ребят, один лошпед-таки вызвался вас развлекать! — заголосил он чересчур эмоционально, отчего толпа тут же взорвалась восторженными комментариями. Ромка повернул голову к Антону и улыбнулся. Слабо и очень, очень тепло. — Я думал, что ты не придешь, козел, очечи где? — прошептал он едва слышно, заметив изменения в его внешности, а затем добавил очень честно. — С ними тебе куда лучше, — Ромка улыбнулся, хлопнув его по плечу, а Антон растерялся, впал в ступор. Что он сейчас сказал? Он только что сделал его очкам подобного рода комплимент? Нет! Антону в очках сделал! За весь вечер, конечно же, ребята одаривали его комплиментами, без конца метая их в Антона, а Ромка просто сломал этот шаблон одним лишь предложением?! Плохо, пиздец как плохо. Антон нравился Ромке таким, какой он есть, что вызвало в нем всполохи надежды. Бесполезной и горькой. — Пиджак у кого есть, бля? — Да пусть мой напялит, я в сменку переоденусь, хули, — ответил Витя, кидая потяжелевший от влаги пиджак прямиком в Ромкины руки, — я ж подготовился, — заулыбался он. Ромка, хмыкнув, протянул черный пиджак Антону. Тот, в свою очередь, взглянул на вещь со скепсисом. Неужели так важно было это надеть? Такой дресс-код, что ли? — А без него нельзя? — робко поинтересовался Антон, забирая одежду. Все же не хотелось надевать промокшее… — Не, если б так можно было, я б даже под дулом пистолета в эту хуебень не приоделся бы, — всплеснул руками Ромка, наблюдая за тем, как Антон, кривя лицо от неприятных ощущений, натягивает пиджак, — ну все, начинаем? — он несмело кивнул. Вдруг стало как-то совсем уж напряжно: не хотелось облажаться перед Ромкой и толпой ребят. Да и унижаться тоже… — Володька, — как только Ромка обратился к нему, тот аж просиял и растерялся, будто не ожидал, — давай ты ему придумаешь, — он немного опешил, но, улыбнувшись, прошествовал к Антону, в то время как Бяша уже шагал к Ромке. — Зеки, — прошептал Бяша на ухо Ромке так, чтобы Антон не услышал, и, пожелав ему удачи, спустился к остальным. Антону пришлось наклониться, чтобы в полной мере расслышать сквозь весь галдеж Володин голос. Он прошептал: «Пипидастр». И Антон чуть ли не заржал. — Какого черта? — прошипел он, глядя на смеющегося друга. — Чего хуже придумать не мог? — Давай, друг, ты уж постарайся изобразить эту фигню, — ободряюще промолвил Володя, хлопнув его по плечу, и побрел обратно к остальным. Антон даже не успел проанализировать ситуацию, как Ромка начал куда быстрее и неожиданнее: — Вечер в хату, — выпалив эту фразу, казалось бы, не имеющую никакого подтекста, Ромка заулыбался, стоя за своим столом с уже наполненными доверху стаканами. Становилось жарко. Послышался голос Саши, которая крикнула что-то вроде: «давайте, мальчики!», и Ромка, лишь заслышав её, поспешил одарить очень теплой, заразительной улыбкой, от которой та во мгновенье просто растаяла. В Антоне загорелась удушающая ревность. Казалось, его закрыли в полыхающим огнем доме, а сам он, давясь едким дымом, пытался выбраться. Смотри на меня. Смотри только на меня. Перед тобой сейчас я. Блять, нужно срочно отыграть все на высшем уровне, не робеть ни в коем случае и выложиться по-максимуму. Пипидастр, блять, мог же Володя подкинуть ему такое. И как, скажите на милость, это показать? Антон хмыкнул, устраиваясь за своей партой, глядя Ромке прямо в горевшие шальным огоньком глаза. Мир опустел, ладони, кажущиеся онемевшими, похолодели и сжались. И вся решимость заиграла на полную. Подсказка Ромки была незначительной и непонятной, поэтому, прекрасно понимая, что Антону тоже стоит вкинуть какую-то фразу, чтобы подпитать Ромкины догадки, озвучил: — Без нашей партии не может обойтись ни одна домохозяйка, мы очень полезные и ценные, поэтому они от нас просто без ума, — выходило пока с трудом, но вроде, Антон сумел дать хоть какую-никакую подсказку. Пиджак был тяжелым и висел на нем камнем, наверняка уже к середине игры начнут ныть плечи. — Какая-то расплывчатая подсказка, — хмыкнул Ромка, барабаня пальцами по столу, — может быть, вы партия пылесосов? Ромка посмотрел на него выжидающе, а затем и с толикой осознания того, что он просчитался. Это, получается, Антону стоит плеснуть водички? — В харю давай! — послышался вскрик Володи, и все откровенно заржали, в том числе и он, напряженный в тот момент. — Кто я такой, чтобы отказываться? — ухмыляется Антон, не робея, плеснув в Ромку воды, ощущая просыпающийся азарт в груди, наблюдая за тем, как тот смыкает веки и поджимает губы. К этому легко привыкнуть… — А ты быстро входишь во вкус, — хищно заулыбался Ромка, и Антона мгновенно бросило в жар, заполыхали щеки. Слава Богу, это невозможно было заметить при таком тусклом освещении. — Ну хорошо, блять, теперь я церемониться не буду, — подобный тон почему-то раззадорил, и Антон действительно мало-помалу входил в кураж. — В нашей партии… — Ромка изобразил задумчивость, а затем добавил. — Бля, я б тебе доходчиво объяснил, но с опущенными, сорян, не общаюсь, — Антон недоуменно нахмурился, пока зал потихоньку начал разгораться заново. И Ромка какого-то черта протянул руку для рукопожатия. Антон, не очень понимая, что ему стоит сделать, протянул ладонь в ответ, как Ромка… Он, блять, убрал её, проговаривая с самодовольной улыбкой, — а ещё руку таким не пожимаем, не обессудь, салага. Блять, да что это может быть? Ромка ведь точно играет свою роль, но Антон не всегда может понять суть предложений. Нужно читать между строк, искать другой подтекст, который находится там… За завесой этих, казалось бы, бессмысленных фраз. А ведь со стороны эта игра казалась не такой уж и тяжелой, но стоило Антону принять участие… — Че, никаких предположений? — с напускным разочарованием и жалостью промолвил Ромка, поднимая со стола наполненный водой стакан, — за твое здоровье, шаврик, — и через секунду Антона обдает неприятным холодом, от которого он весь сжался, рвано выдыхая. Сука. Одежда теперь прилегает к телу. Водолазке конец, и прическе, между прочим, тоже, будто Ромка… Намеренно целился именно в эти места. Антон растерянно посмотрел на него. Ромке… Не нравился его внешний вид, и он таким образом решил сказать об этом? Антон широко и неестественно заулыбался, проходясь рукой по промокшим волосам и проговорил одними лишь губами: Тебе пизда. Это вызвало в Ромке явственное ликование. Кажется, он зажегся куда сильнее, чем это было в самом начале. Теперь он смотрит на Антона с явным вызовом, относится как к сопернику, не воспринимает больше туповатым новичком, которому нужно все показывать и рассказывать. Антон все уяснил. Сейчас они друг другу враги. Нельзя мямлить, нельзя теряться, нельзя… Излишне Ромкой любоваться. Блять, на них же целая толпа смотрит, Антону нужно держать себя в руках, иначе его секрет рано или поздно всплывет… А ещё… Глаза перекочевали в сторону Саши, которая смотрела практически любовно на Ромку. Внутри взвились бесы. Впервые за все время Антона одолела такая удушающая ревность, потому что то, каким влюбленным взглядом Саша смотрела на Ромку, чувствовалось за версту. Но его больше волновало не её излишнее внимание, а его. Ромка все время отвлекался на неё. Жадность. Я заберу все твое внимание. Без остатка. — Ладно, давай я те помогу, что ль, немного, а то ты чет не особо справляешься. Да, ребят? — обратился Ромка к залу, на что последовала незамедлительная реакция из восторженных голосов. Он потер нос, и, странновато заулыбавшись, чуть ли не навалился на парту и проговорил. — Ронял когда-нибудь мыло? Антон чуть ли не выпучил глаза от шока. Ромка бы никогда так не пошутил, но, видимо, в этой игре можно было говорить что угодно, лишь бы подсказать… — Ром, подобные подсказки вызывают только некоторые… Подозрения, — рассмеялся Антон. — Эм… — он замялся, прежде чем озвучить, — вы партия голубых… ? — Как грубо! — с напускным возмущением гаркнул Ромка, окатывая Антона холодной водой. Блять. Холодно просто пиздец! Антон поджал губы, смахивая с лица капли, что было достаточно бесполезным занятием, ведь руки тоже были влажными. — Ты хочешь сыграть по-плохому, блять? — разгорается Антон, слыша оглушительные визги ребят, и Ромка внезапно расплывается в шкодливой улыбке. — Нет, — растягивает он, поднимая руки в примирительном жесте, — по-жесткому хочу. И Антона чуть ли не оглушает от зычных визгов девчонок. Так вот, о чем говорили Володя и Бяша. Ромка просто нарасхват! Щеки Антона запылали, все налилось жаром, удушливым, пылким… Ебучий Рома. — Раньше нас изготавливали из перьев… Эм, страуса… — язык заплетался. Ромка становился слишком развязным, слишком манящим… Он был… Убийственно хорош. — Страусы, домохозяйки… — чуть призадумался Ромка, а потом заржал. — Киркоров, что ль? — Киркоров, блять, у каждой женщины дома имеется, что ли?! — зашипел Антон, едва ли сдерживая смех, но улыбаясь при этом, как идиот. — Чем ты слушал, жопой?! По залу проносятся смешки, и Антон ловит себя на мысли, что у него начинает получаться. Он действительно входит в кураж, но нельзя заиграться слишком уж сильно, иначе ему башню сорвет быстрее, чем он успеет осознать, что творит. — Да блять, а причем здесь страусы и домохозяйки, еблан?! — А ты мозги включи! — он плеснул в него воды, но тот ловко увернулся, отчего Антон воскликнул возмущенно. — Ты охуел?! Так нечестно! — А наша партия по-честному нихуя и не играла никогда! — гордо озвучил Ромка, поправив пиджак. — И вообще, в нашей партии носят полосатые вещи, — он говорил загадками, и от этого Антон бесился ещё больше. — Видел, как по улице в них расхаживаем? — Нет…? — чуть подумав, ответил Антон. — Вот и я не видел, — пожал плечами Ромка, вздыхая будто бы обреченно. И девочки начали визжать, намекая на то, что это было близко. Что Антону нужно включить мозги, чтобы догадаться! Но сука! Антон нихера не вдупляет! — Вы партия моряков, блять? По улице не расхаживаете, значит, плаваете в море… — создал логическую цепочку Антон, а затем всплеснул руками, — Что за партия у вас?! Моряков же? Да? — голос стал неувереннее, когда Ромка широко заулыбался, — Да… ? — Каких, нахер, моряков?! — возмутился Ромка, — у нас, конечно, много кто бьет татухи с якорем и всей такой херней, но это ведь стереотип! — Въеби давай, — приготовился Антон, подставив лицо, — мне уже нифига не страшно! — Не очкуй, салага, — Ромка пододвинул к себе стул и уселся на него, видимо, не собираясь растрачивать на него воду, — эх, давно не сидел… У нас, кстати, сидящий образ жизни… — Ром, ты ж понимаешь, что я нифига не понимаю? Сидящий образ жизни? Офисный планктон? — Честно говоря, это ты меня заебал, обосрыш, — разнылся Ромка, а затем начал заламывать пальцы. — Таких как ты у нас бы отпиздили уже, выебистых. — А мы вас… — Антон начинает усиленно размышлять над ответом, а затем его прорывает на смех. — Мы с вас пылинки сдувать будем… — Значит, не ершик… — бормочет Ромка, отчего помещение снова разрывается от смеха. — Не, ну, просто… Пушистый… И типа… — И каждой домохозяйке пригодится, да? Много ты ершиков из перьев страуса повидал, долбоеб? — Да сам ты долбоеб! — вскрикивает Ромка, вскочив со стула. — Да по нашей партии даже фильм сняли! А режиссер Радомир Василевский! — Подойди, — манит его Антон рукой почти ласково, — подойди-подойди, — Ромка послушно шагает в его сторону, и когда он оказывается рядом, Антон орет ему в лицо, — ты думаешь, я ебу, кто это?! — Я откуда знаю?! — решает пошутить Ромка, за что получает водой в табло, и они оба, чуть ли не убиваясь в конвульсиях, ржут безостановочно. — Да ты… Ты хуёво играешь, больше ни в жизнь тебя не затащу сюда! — Да ты подсказки свои видел?! — смеется Антон точно так же. — Витя и то лучше тебя подсказывал! Ромка это воспринимает, как оскорбление. Тут же распрямляется, смотрит на него почти что укоризненно, и отвечает: — А это уже, бля, камень в мой огород. — Да-а?! — растягивает Антон, сделав к нему шаг, и Ромка повторяет то же действие. — Да! — Да-а?! — вторит Антон, стукнувшись лбом о Ромкин, на что тот, не уступая, отвечает снова: — Да, сука, да! — Наша партия может трансформироваться, — глядя Ромке в глаза, проговаривает Антон, — увеличиваться и уменьшаться в размерах. Ромка замолкает неловко и лепечет: — Боюсь представить, что вы за партия. Когда до Антона доходит смысл, его снова прорывает на смех, и он отпихивает от себя Ромку. — Да ваша партия худшая из худших! — Да это, блять, комплимент! — продолжает подсказывать Ромка, пока у Антона все гудит в сознании. Сердце трепещет, в горле становится сухо. Он ещё никогда не был настолько развязным. Ему же, сука, крышу сносит. Родители бы ужаснулись, увидев его таким. — Наша партия бывает всех цветов радуги, — пробует он снова. — И вы нам ещё затирали про голубых?! — выгибает Ромка бровь. — Знаете, как у нас разделяют людей? Вот вы, ещё раз повторяю, из опущенной группы! Антон мученически выдыхает. — Ром, это какой-то пиздец. — Согласен, — кивает Рома. — Ну и че делать будем? — Часик в радость? — проговаривает Ромка уже измученно, и до Антона… До него начинает потихоньку доходить. Паззл начал складываться. «Сидеть», шутки про мыло, вечер в хату, не здороваться за руку с опущенными… Да это же… Это же… Ох, блять. В тюрьме четыре основные касты. Блатные, мужики, козлы и самая низшая — опущенные… Сука. Антон понял! Это же было так очевидно! — Чифир в сладость, — отвечает Антон с жаром, на что Ромка начинает улыбаться, осознавая, что до того наконец дошло. — Ногам ходу, голове приходу, — в унисон произносят они, глядя друг другу в глаза, и почему-то внутри все так приятно сжимается, становится тепло и безумно хорошо, — матушку удачу, сто тузов по сдаче, ходу воровскому, смерти мусорскому! — и они оба даже не слышат, как весь зал вторит за ними строчки, сосредоточенные друг на друге. Как только они оба договорили, Антон ощутил, насколько сильно у него пересохло во рту. Он дышал, как загнанная лошадь, и Ромка в этом тоже не уступал. Антон гипнотизировал его лицо и улыбался… Как последний влюбленный дурак улыбался. Заходилось галопом собственное сердцебиение. Он ощутил такой восторг от этой игры, что не мог насытиться. Почему-то вспомнилась Ромкина фраза… «Когда ты делаешь что-то с кем-то на пару, это становится проще… Любить» И действительно. Антон влюбился в эту игру благодаря Ромке. Благодаря его горевшим шальным огоньком глазам, энтузиазму, харизме. Тому, как он сам отдавался этой игре как в последний раз. Как шутил на те темы, которые считались в их кругу своего рода табу. Но тут, стоя на сцене, освещаемый тусклым светом ламп, Ромка полностью раскрепостился и действительно… Был неузнаваем. — Вы партия зеков! — на выдохе выкрикивает Антон, на что Ромка, смеясь, отвечает: — Ну наконец-то, блять, я думал, нихуя ты не угадаешь. — А мое ты все еще не угадал, — улыбается Антон лукаво, и Ромка готов уже вымученно завыть, — если честно, я даже не знаю, че ещё сказать, у меня подсказки кончились, — прыснул Антон со смеху, — а если я так встану… — он распрямился, а руки вытянул к потолку, пытаясь изобразить пипидастр. Ромка выгнул бровь: — Пальма, что ли? — Да какая нахер пальма?! — взрывается Антон. Сил уже у него нет это терпеть! — Соедини все и скажи правильный ответ! Я что, чета о кокосах говорил, про пляж?! — Да потому что хуёво ты подсказываешь, бошка твоя кокосовая! — взвился Ромка. — Я вот охуенно подсказывал, а ты хуёво подсказываешь! — запальчиво повторял он. Антон чуть ли не краснеет от накала страстей. Как его всего колошматит, как мандраж прохватывает тело от излишних эмоций. — Сука, — делает он последнюю попытку, разделяя одно слово на две, — кто ж мне, блять, пипи даст?! Зал разрывается от смеха. Антону становится слишком громко. Неужели вышло настолько смешно, и всем понятно, в чем именно суть? Ромка отупленно переваривает сказанное, задумывается усиленно, а затем осознает… Как щелчок. — Я, кажется, понял, — улыбается он широко. — Да? — спрашивает Антон, расплываясь в такой же улыбке, медленно ставя ногу на парту. То, что он сделает сейчас, запомнится надолго. — Ага, — проговаривает Ромка уже охрипшим голосом, наблюдая за тем, как Антон поднимается на парту и смотрит на него блестящими азартом глазами, улыбаясь практически шкодливо. Ромка спрашивает настороженно, глядя на возвышающегося над ним Антона. — И нахуй ты туда поднялся? — Да тут вид хороший, — врет Антон, пытаясь подавить усмешку, — скажешь ответ? — Пипидастр? — проговаривает Ромка уверенно, на что Антон, вымотавшийся и вошедший в кураж полностью, плюнул на то, как это будет выглядеть, и закрепил: — Вот и лови пипи от компании «Дастр»! — и вылил на него содержимое стакана, слыша, как все присутствующие начинают орать, визжать и аплодировать. — Бля, нахуй ты меня облил, если я угадал?! — гаркнул Ромка, смеясь. — Это нечестно! — Так вы по-честному никогда и не играли! — парировал Антон, слезая с парты под аккомпанемент смешков. — Бля, я весь вымок, — неприязненно поморщился он, стягивая тяжелый пиджак, — что мне делать теперь? Сменки же нет никакой. — Не боись, я пару вещей припер, — хмыкнул Ромка, — знал, что ты, дурила, на провокацию мою ответишь, а сам готов ко всему не будешь. А я ж продуманный. — Че? — глуповато моргнул Антон. — Через плечо, — закривлялся Ромка, — ну че, ребят, хорошо ж сыграл? — обращается он снова к залу, на что в ответ звучали аплодисменты. — Круто получилось, Тоха, туда этого пробирочного! — выкрикивает Виктор, а за ним и Вика: — Наш сын! Антон почему-то безумно смущается, но становится так приятно и так хорошо… Он давно не ощущал себя настолько живым. Когда они начинают спускаться со сцены, друзья тут же подлетают к ним: — Мальчики, вы такие молодцы, я наглядеться не могла, — с жаром проговаривает Саша, вновь стискивая обоих в объятиях, — это было так круто! Как вы так шутить умудряетесь?! Антон едва улыбается, когда, отстранившись от нее, Ромка заметно меняется в лице, открывается с другой стороны… Напоминает обо всем… Как же он жестоко напоминает. — Спасиб, Саш, — хохотнул Ромка, — если б обосрыш не тормозил так часто, закончили бы побыстрее. — Это я-то тормозил? — вклинивается Антон тут же, дрожа от холода. Витя уже забрал свой пиджак, но сам-то он вымок до нитки. — Кто мне про пальмы и Киркорова втирал? — Да потому что подсказывать нормально надо, а не хрень нести! — гаркнул Ромка. — Это я-то хрень?! — Все, мальчики, брейк, — спешно обрывает спор Саша, а затем спрашивает очень осторожно, — может, немного выпьем? — Саш, может, ты не будешь? — забеспокоился Ромка, и стало совсем тошно. Антона вновь одолело то отчаянье, игравшее внутри. Как же хотелось заткнуть обоих, как же не хотелось лицезреть этих двоих вместе. — Ты ж сразу это… Заносит тебя… — Да не заносит меня! — взвилась Саша. — Я вообще не пьянею! — она хитро заулыбалась. — Тоже обожаешь алкашку? — пригубив ещё один стакан пива, хмыкнул Володя, и Антон немного забеспокоился, как бы он не перестарался с этой выпивкой. — Ты не представляешь, как… — с жаром ответила Саша, а затем встрепенулась. — Ой, это прозвучало так, будто я пью каждую свободную минуту. Просто я очень люблю пиво, темное. Оно такое… Хорошее, сладкое. — Я тоже его обожаю! — воспылал Володя сразу же. А ведь недавно был самым злейшим её врагом. Предатель. — Давай сгоняем за ним? Я как раз собутыльника искал, а Антон не хочет! — А чего это он не хочет? — удивляется Ромка. — Обосрыш, ты че, из этих, занудных? — Да не хочу я пить, отцепитесь! — вышло даже немного язвительно. — Скука-а, — растягивает гласные Ромка, — когда ещё удастся кайфануть так, с размахом? — Ром, я правда не пью. Я и не курю тоже, потому что принципы… — Принципы, — протянул Ромка немного изумленно, — а я не думал, что ты настолько правильный мальчик у нас. Каждое Ромкино слово проносилось по телу током, Антон ощутил себя абсолютно развязным. Ему будто башню сносило от каждой неосторожно выпущенной наружу фразы. Мальчик. Правильный. Внезапно появилось желание опровергнуть его слова, но он вовремя себя пресек. — Все такие веселые-на, — зевает Бяша, подставляя голову под Полинины руки, пока та поправляла его волосы, — а мы стоим и нихера не делаем. — А че делать? На посиделках не потанцуешь, — закатил глаза Ромка. — А соловьем сегодня у нас Володя будет, у нас ж, дебилов, в этот день типа нельзя включать музыку, все должно быть живым! И игры эти, бля… — он посмотрел на Антона немного взволнованно, и почему-то этот взгляд захотелось сохранить надолго. Хотелось все внимание Ромки перевести на себя одного. — Ты замерз, дрожишь весь. — Может вы переоденетесь? — участливо проговорила Полина, приобнимая Катю. — Оба ж как мокрые псины тут встали. Антон и правда дрожал, и не мог успокоиться, почему-то. Даже не столько от холода, ведь в помещении было довольно душно. Скорее от накатывающего стресса. Все же ему и правда не стоило приходить. Нужно было держаться подальше. Вспомнить те правила, которые он вызубрил! — Переодеться надо, да, — выдохнул Антон, стуча зубами, — я же вымок весь… — Пошли, — пожимает Ромка плечами, — вместе переоденемся, я ж вещи в гардеробной оставил. Ох. Антону что-то нехорошо. А Ромка, не дожидаясь ответа, хватает его за руку, и от одного лишь прикосновения Антона опаляет жаром. Кожа покрывается россыпью мурашек, и уже далеко не от холода. Мандраж… Гулкое сердцебиение. Глупое сердце, не бейся. Похоже, Ромка снова забыл, как остро реагирует Антон на его прикосновения. Они спускаются вниз, и все проходит как в тумане. Ромка о чем-то переговаривается с гардеробщицей, на что та, улыбаясь, частенько кивает. Антон изумляется. Он ни разу не видел, чтобы Ирина Витальевна так улыбалась. Она всегда была хмурой теткой, лицо которой, казалось, не касалась улыбка вообще никогда. Но стоило Ромке с ней заговорить, так она сразу же просияла, а затем, хохотнув, звонко чмокнула его в щеку, проговаривая трепетно и тепло: «эх, Ромашик, дурачок ты совсем». А Ромка улыбается. — Ирин Витальна, я ваш борщ вчера поел, такой вкусный был, прям как у мамы, — нахваливал он с жаром её стряпню и при этом не уставал… Антон мог лишь растерянно смотреть на него, выступая безмолвным наблюдателем, и как только Ромка закончил, подхватив свой рюкзак со сменкой, они зашагали прямо по коридору. — Как у тебя так получилось? — не сдерживается от вопроса Антон, на что Ромка выгибает бровь: — Че? — Эта женщина мне в жизнь так не улыбалась, — начал пояснять он, все ещё нервничая от Ромкиной сжавшейся на запястье руки. — Да я вообще думал, что ей это чуждо, а с тобой… — Антон едва выдохнул. — Ром, ты можешь отпустить уже… — А, да, — словно забыв об этом, рассеянно бормочет тот, выпуская руку. И это было так тяжело снести. То, что Ромка не видит во всех этих прикосновениях ничего такого. Лишь один он — Антон — плавился от каждого тактильного контакта. Загорался мгновенно, как спичка, и так же быстро потухал. Эта резкая смена эмоций слишком сильно влияла на его внутреннее состояние, и он начал ловить себя на мысли, что такими темпами, до следующего приступа останется совсем немного. Но так хотелось отхватить побольше, прочувствовать, касаться, разговаривать… Больше Ромки получить. Но это было так эгоистично и жадно, что ему приходилось если не выбить из себя эти мысли, то искоренить любым возможным способом. Но это было бесполезно. Ромка — его отдушина, его утопия. Он тот, на кого Антон смотрел искрометно. Искал его спину, узнавал в толпе… Антон ощущал себя одурманенным им. Ромка чуть стихает, задумывается, да и смотрит на него совершенно по-иному. Как если бы Антон стал абсолютно прозрачным, и он напрягается самую малость. — У неё никого не осталось, — тише проговаривает Ромка, и Антон прислушивается внимательнее. Особенно, когда чужое лицо резко меняется в настроении, — доча замуж вышла, не звонит даже, брат умер пять лет назад и муж тоже, в Афгане… — заключает Ромка, замедляя шаги. Лицо омрачает скорбь, и Антона одолевает чувство вины. За то, что спросил. За то, что об отце напомнил… — Знаешь, — вполголоса продолжает Ромка, — она хорошая. Очень, блять, хорошая. Может и ворчливая иногда, — хмыкнул он, — и ругается вечно, как бабка на рынке, но ей просто любви недодали, вот она и ходит хмурая. В животе образовывается тугой узел. Хочется спросить… Но так не хочется бередить старые раны. Напоминать… «Тебе тоже недодали любви?» Но Ромка добавляет быстрее: — Есть те, которые, знаешь, будто бы рождаются любимыми, — он улыбается. Но совершенно безрадостно, — у них все есть: и родаки охуенные, и дом, в котором всегда отопление работает, и мама готовит… — почему-то в Антоне проснулось гулкое желание его обнять. Огромных сил стоило заставить себя стоять на месте и не дышать. — И не ценят же, хуилы, — набирает обороты тихий гнев, — а такие, как Теть Ирка, всю жизнь и отживают нелюбимыми. Потому что нет в них смысла, — эта фраза прошлась по сердцу наждачкой. Антону стало безумно больно. «Нет смысла». В Ромке есть смысл. Во всех людях есть смысл, и для этого не нужно выделяться. Достаточно просто «быть», а свое всегда найдется в будущем. — Они не умные, не богатые, не особо красивые. Их просто, будто, блять, не за что любить… — Ты обязательно станешь любимым, — срывается на выдохе с губ. Ты уже любим. Мной любим. Сильнее всего на свете. Надо будет — отдам все. Буду ценить просто за то, что ты есть. Тебе не нужно быть особенно умным, богатым, да и красивым тоже не нужно быть. Но в моих глазах ты особенно прекрасен. Как колыхающаяся на ветру зелень в огромном поле. Как преломляющий луч сквозь стеклянную призму. Как иней, укрывающий ветви деревьев. И так хочется быть честным. Но вместо искренности вылетает другое: — Саша ведь тебя точно полюбит, — и свербит в груди заполошно, как бы его не уличили. Как бы не заметили, не вскрыли правду. Ромка немного теряется, а затем, чуть задумавшись, хлопает Антона по плечу: — Да я ж не о себе говорил, — улыбается он слабо, совсем неискренне. Врет. Но Антон не может винить его в этом, потому что во вранье он преуспевал лучше всех лжецов на свете, — пошли, переоденемся уже, а то ты пизда как трясешься. Антон вымученно улыбается.

***

Когда они вернулись обратно, переодетые в сухое, Антон ощутил легкое блаженство от того, что тело начало потихоньку отогреваться. Ромкина одежда была почти что ему впору, за исключением футболки, которая была ему самую малость великовата, но этого не было особо заметно. Вещи приятно пахли кондиционером для белья, и Антон не мог им надышаться, да и сам факт, что Ромка подумал о нем, тронул и растопил его сердце очень и очень сильно. Ребята понемногу разогревались, выпивали, смеялись и шутили просто неустанно. У Саши так вообще энергия била через край, и Антон не поспевал за её торопливой речью. Зато Ромка, улыбаясь вовсю, поддакивал ей, и Антон пришел к мысли, что они та самая пара, где один молча слушает, а второй много говорит. Он старательно отметал подобные мысли в сторону. Они ведь не встречаются ещё, да и неясно, взаимны ли чувства у обоих! И кого он обманывает? Просто хочется всего лишь пережить этот вечер. Пережить и пойти домой… Ему пришлось сыграть с Сашей в дартс под аккомпанемент смешков друзей. Это было так волнительно, что он готов был просто послать все к черту и продолжить стоять так же безучастно, как и было ранее. А когда его силком вытаскивал Ромка из зоны комфорта, все становилось неуютным и непосильным для него. Саша, конечно же, старательно поднимала ему настроение. Пыталась, по крайней мере, но Антон оставался все таким же… И блять, его начал сильно волновать общий настрой. В том смысле, что не хотелось никому портить настроение своей кислой миной, но ему попросту не удавалось заставить себя улыбнуться в полной мере… Уголки губ начинали неестественно дрожать. — Володь, может, ты уже начнешь играть, зал-то заскучал, — проговорил Ромка, наливая Саше немного сока, — ты ж подготовился? Тот, глядя на Ромку немного осоловевшим взглядом, улыбнулся. Похоже, его потихоньку начало разносить с алкоголя. — Да я что-то не очень… — ответил он неуверенно, отпивая глоток пива. — Но ничего, справлюсь. И не из такой фигни выбирался. Ромка хмыкнул, а Антон не смог сдержать удивленного: — Что? Он сыграет? — Он так давно не играл… — качнула головой Полина. — В школе, имеется в виду, — она улыбнулась, — раньше каждую неделю мини-концерты устраивал, в классе что-то напевал, а мы все слушали, а Рома с Бяшей… — не успев договорить, Полина была спешно прервана Ромкой: — Ну это, да, он пел часто, — Саша его приобняла, и он немного отвлекся на неё, добавляя, — было ж время. Блять, Антон готов был распалиться с минуту на минуту, но он мог только наблюдать за тем, как они сближаются, и абсолютно ничего не мог с этим сделать. Вместо злобы на него накатывала такая глухая тоска, что хотелось все же плюнуть на свои принципы и осушить стакан с пивом, но он лишь сжал зубы покрепче, снося каждую неприятность. Единственной отдушиной в этом комке негатива являлась Ромкина одежда. Антон ощущал себя непомерно счастливым от мысли, что он её носит. Это и правда грело сердце несмотря на то, что многое здесь его крайне выматывало. — Володь, спой песню, — подлетев и обняв того, протянула Катя, — ту самую, пожалуйста! — она вдруг оглянулась на ребят и заголосила. — Спой! Спой! И все присутствующие начали хлопать в унисон и повторять: — Спой! Спой! Спой! — Что ж, — вздохнул Володя, — раз все так просят, то чего уж. Выйду я, — он посмотрел на Антона с такой широкой улыбкой, что ему мгновенно стало страшно, и не зря, — споешь со мной? Мне дуэтом хочется, а то так грустно петь одному! — ребята рассмеялись, а Антона чуть ли не парализовало. — Нет-нет-нет, ни за что! — протараторил он ретиво, усиленно начиная размахивать руками. — Да я же петь не умею, я же… — наткнувшись на взгляд, не терпящий возражений, Антон замолк, а затем продолжил. — Ну Володь… А песня-то хоть какая? — Ты знаешь её! — взбодрился слишком он. — Я ж вечно напевал её, точно должен был запомнить! Если это та песня, о которой Володя говорит, то пиши пропало, потому что Антон ранее не вслушивался в текст и мог оплошать, напевая абсолютно не те слова, которые есть в оригинале. Но он даже не успел возразить. В тумане размышлений его толкнули вперед со спины, и последовал Ромкин голос: — Ща обосрыш жару даст! Да какого черта? Он обернулся на хитро улыбающегося Ромку, стоящего рядом с Сашей в обнимку… И в груди снова зазияла дыра. Стало холодно, пусто и больно. Хотелось избавиться от этого удушающего чувства. Но ничего не помогало. А вот если бы изобрели лекарство от душевной боли… Возможно тогда Антон был бы пободрее. Но сейчас… Володя сжал его запястье и повел вперед, в то время как Антон продолжал глядеть на две удаляющиеся фигуры. Что мне сделать, чтобы перестать так реагировать? Губы сомкнулись в тонкую полоску. Я ведь должен быть рад от того, что ты счастлив с кем-то другим. Каким-то образом они, как в тумане, оказались на сцене, и Володя успел за это время настроить гитару… Тронуть струны, проверить на чистоту звука. Так почему я чувствую одно лишь опустошение? Антон сжал кулаки. — Ну что, ребят, взбодримся? — Володя подготовил микрофон. На его вопрос присутствующие ответили пламенным «да». Полина с Катей и Бяшей поднимали кулачки в знак поддержки, обращенные Антону, но перед глазами будто стояла пелена… Ничего не хочется. — Мы тоже не миллионеры, но микрофон у нас есть, — решил подшутить он над Ромкой. Тот, посмеявшись, отсалютовал ему. Антон лениво мазнул по его гитаре глазами. А почему Володя взял акустическую? Разве он не обещал притащить электрогитару? — А где электрогитара? — рассеянно спросил он, хотя его мало волновало происходящее. — Да мне ща акустика нужна, — немного теряется Володя, проходясь рукой по грифу, — электро подождёт. Он улыбается очень ярко и искренне, а Антон выдавливает из себя совершенно неестественную улыбку в ответ: — Ясно. Что он здесь делает вообще? Ещё и люди на него смотрят, ждут чего-то… Будто Антон сумеет сейчас выпустить наружу больше двух слов. Не смотрите на меня. Я так устал изображать радость. Так устал улыбаться и притворяться, что у меня все в порядке. Володя тронул струны, по залу пронеслась знакомая мелодия. Та, которую частенько напевал по дороге домой, на уроках и даже на физкультуре, пока они, выстроившись в ряд, коротали время перед игрой в баскетбол. Антон знал строчки, однако был крайне удивлен тем, что эта песня принадлежала непосредственно Володе, но сил на изумление у него не нашлось. Он просто выгорел, и зал, казалось, начал покрываться черной поволокой. Нервы — самый дорогой человек Теперь становится крайне больно. Я пришел сюда, чтобы увидеть его. Потому что безумно скучал все эти безмолвные две недели. Я знаю, что мне нельзя приближаться, но я рвусь к нему, как придурок, хотя знаю, что наши пути никогда не пересекутся. И даже несмотря на присутствие Саши, Антон все равно был рад видеть его, потому что ничто не может быть важнее Ромкиного счастья. А Антон… Антон выкарабкается. Он поднял глаза, начиная усиленно искать его в толпе… Ему нужна поддержка, нужна его улыбка, чтобы взбодриться и найти силы на пение. Но лучше бы он не смотрел туда. Туда, где Ромка, находившийся в самом центре столпотворения, даже не глядел на него, а был полностью поглощен в разговор с Сашей. Дыхание сперло, когда она встала на носочки и прильнула губами к Ромкиной щеке, а тот, крайне удивленный её действием, явственно смутился, машинально дотрагиваясь рукой до своей щеки и улыбаясь очень глупо. Как влюбленный младшеклассник, которого девочка удостоила своим вниманием. Колючая проволока обвила сердце, и вонзились острые шипы. Это было так невыносимо, что Антон едва ли смог сохранить напускную невозмутимость. Но она дала трещину. Губы поджались и дрогнули, а руки лихорадочно затряслись. Антон хотел сомкнуть веки, стереть увиденное из памяти, но мог лишь незыблемо стоять. Он должен был впасть в бешенство. Должен был умереть от ревности. Он и умирал. Но вместо злости им одолевала жуткая боль. Воздуха не хватало. Ноги стали ватными. Он вскинул голову, испугавшись накапливавшейся влаги в глазах. «Она заменила меня в твоей жизни, а ты и не заметил подмены, слепо идя на поводу собственных эмоций». «А знает ли она о твоих заморочках? Знает ли о том, что тебя недолюбили?» «Твой любимый цвет — белый». «Ты ненавидишь собственный день рождения, потому что тебе приходится изображать счастье и благодарить каждого за подарки». «Любимая цифра — 23. Потому что под таким номером играл Майкл Джордан, а он является твоим фаворитом уже очень давно». «Ты ненавидишь черный чай, но заставляешь себя его пить, потому что все его пьют, а выделяться не хочется». «Ты обожаешь сладкое, но предпочитаешь не делиться этим лишний раз в новой компании». «Ты всегда сдерживаешь свои обещания». «Ты любишь свое прозвище «Ромаш», которое дала тебе мама, но при свидетелях умираешь от стыда, когда она тебя так называет». «А ещё ты безумно любишь дарить цветы, хоть тебе и приходится изображать нежелание». «Я ведь знаю все». «А знает ли она, как ты ревел в двенадцать лет каждый раз, когда отбивал себе колени, стоило тебе встать на ролики?» «Знает ли, как сильно ты боишься страшилок, а иногда даже не против посмотреть сопливую мелодраму, но никогда в этом не признаешься?» «Нихера она не знает». «Я в этом более, чем уверен». Антон потер виски, надеясь спрятаться от кусачих глаз. Их с Ромкой отделяло всего несколько метров, но по ощущениям, они находились друг от друга так далеко… «Я не смогу это выдержать». — И пропадает в миллионах навек, — начинает Володя очень тихо, прикрывает глаза, вливаясь в атмосферу, и Антон ловит себя на мысли, что им петь-то надо дуэтом, а он скопом стоит и не может заставить себя разомкнуть губы. Зал словно чернеет перед глазами, Ромкино лицо размывается, а музыка трогает душу, царапает когтями. Антону хочется разрыдаться, уйти, исчезнуть. Он все портит. Он снова все портит, — когда-то самый дорогой человек, правда слишком глубокая рана. Забывать друг друга пора нам. В глазах скапливаются мерзкие слёзы. Текст песни слишком болезненный. «Но я не хочу забывать тебя». Слишком личный. «Я хочу быть рядом с тобой!» Задержи дыхание на миг, ощути какая глубина В моей голове идёт война Я не принимаю ничего из того, что чувствую сейчас Проводив тебя в последний раз — А этот петь сегодня не будет? — подаёт голос какой-то недовольный паренек, и Володя вскидывает руку, смотрит на него предупреждающе, прерывая его речь и продолжает петь. На Антона накатывает стыд. Он и петь-то не умеет, а сейчас так совершенно не может взять себя в руки и выпустить пару строчек наружу. Горло будто сдавили пальцами, а мандраж проступил очень невовремя. Теперь помимо кома в горле Антона всего трясло. Но Володя не винил его. И пропадает в миллионах навек, когда-то Самый дорогой человек, правда Слишком глубокая рана Забывать друг друга пора нам Блять. Я все порчу. Я даже рта открыть не могу. Нахера я пришел?! Пропадает в миллионах навек, когда-то Самый дорогой человек, правда Слишком глубокая рана Забывать друг друга Никому ты здесь не сдался, Антон! Как вдруг… Зазвучала звуковая волна электрогитары. Очень громкая и мощная. Такая, что внутри Антона все всколыхнулось, оконные стекла задребезжали, а пол будто зашевелился под ногами. Его словно оглушило, по телу пронеслись трепетные импульсы, вызывающие такие невероятные эмоции, что его кожа мгновенно покрылась россыпью мурашек. Это было сильно. Так сильно, что Антон растерялся. Он медленно повернул голову к источнику звука. И оцепенел. Рома… Весь мир окрасился в сплошной зеленый, а Ромка, продолжая водить по струнам, надрываясь над мелодией, взглянул на него и, перехватив его растерянный взгляд… Антон затаил дыхание. …подмигнул. Ободряюще. Выражение так и искрилось неподдельным: «давай, хуль ты встал-то?». Сердце Антона затрепетало. Тело налилось силой. За спиной будто выросли крылья… Какого-то черта стало легче дышать, стоило Ромке оказаться рядом, в поле его зрения. Ох, как же ему вынести это? Так хорошо и так больно единовременно. Скажи, Ромка. Они снова пересеклись взглядами, и Антон задал ему немой вопрос. Он не мог оторвать от него глаз, пока Ромка, будто дурея от собственных эмоций, отдавался музыке. Громкая мелодия вырывается из комбоусилителя, которая изредка фонит, но это абсолютно не портит общее впечатление от игры Ромки. Он так ловко владеет этим инструментом, что Антон едва подавляет свое яркое восхищение. Как мне стоит реагировать на тебя? Ты все только усугубляешь, а я и не сопротивляюсь. В глазах Антона Ромка стал героем, спасителем, которого тот неустанно звал на помощь, и он пришел! Пришел ведь! Встал рядом, и все заиграло совершенно другими красками. Новыми. Важными. И самыми насыщенными из всей цветовой палитры. Рядом с Володей устроился ещё и Бяша с импровизированными барабанами-коробками и отыгрывал на них как в последний раз, широко и счастливо улыбаясь. Зал разрывался от криков и визгов ребят. Кто-то зычно свистел, кто-то хлопал, а кто-то оживленно комментировал. Но у всех у них, как и у Антона, горели глаза. И он даже не понял, как так вышло. Но Антон смог побороть страх сцены и встать рядом с Володей. Им пришлось делить один микрофон, но ему больше ничего не причиняло дискомфорта. Антон был уверен, что пока Ромка находится рядом с ним, ему все будет ни по чем. «Проще любить что-то с кем-то за компанию, верно?» — И пропадает в миллионах навек, когда-то Самый дорогой человек, правда Слишком глубокая рана Забывать друг друга пора нам! Они пели уже вчетвером, и публика тоже подтянулась, отчего через пару секунд зал наполнился пением пятидесяти человек точно, если не больше. Кто-то включил маленький фонарик и размахивал руками по сторонам, кто-то танцевал в обнимку, и даже Денис, стоявший недалеко от сцены, завороженно наблюдал за Володей, затаив дыхание. Антон не смог завидеть его лицо очень детально, но он точно был в восторге. А Полина с Катей и Сашей орали, как ненормальные, подскакивая на месте. Антон не мог поспеть за Володей, но однозначно точно смог выложиться на полную. Легкие горели, сердцебиение галопом заходилось в грудной клетке, а горло, казалось, от неустанного пения начало жечь. Ромка с Володей идеально отыгрывали на своих инструментах, как и Бяша — так же старательно на своих импровизированных барабанах. Антон ощутил себя самым счастливым человеком на всем белом свете. Пропадает в миллионах на век когда-то Самый дорогой человек, правда Слишком глубокая рана Забывать друг друга пора нам Эти строчки… Они оглушают, проходятся по сердцу наждачкой, укалывают, жалят… Антон готов вскрикнуть от душевной боли, разрывающей грудь. Ему пришлось ухватиться за ткань футболки. Там, где бешено било по ребрам. Точно скоро крышу сорвет от этих эмоций. Самый дорогой человек — Ромка. Только не пропадай больше. Больше никогда не пропадай! Я слышу твое сердце по ночам Тобой пропитан каждый сантиметр Я нахожу тебя во всех вещах Я тебя никем не заменю Внутри меня как будто гаснет свет Срываюсь и опять тебе звоню Ромка упорно держит мелодию, проходится с таким энтузиазмом по шестиструнной гитаре, что у Антона внутри вздымаются волны. Ромка иногда откидывает голову, прикусывает губы с избытком, оголяя клыки, от которых у него сносит башню, пока тот ловко и расторопно двигает пальцами, полностью отдаваясь моменту. Ромка получал удовольствие от игры, как и Володя с Бяшей, и Антон тоже постарался выложиться по-максимуму. И плевать, что певец из него не очень хороший. Плевать на то, что он боится сцены и в принципе не любит оказываться в центре внимания. Он рядом с ним. А остальное совершенно не важно. «Я действительно не заменю тебя никем». «Ты для меня всё». «Ты солнце в холодный зимний день». «Ты оазис в центре пустыни». «Ты утопия, мой мираж, чертова недосягаемая радуга». «Ты никогда мне не надоешь, мой альбом уже весь изрисован одним лишь тобой. Я соткан из любви и обожания к тебе. Я просто не могу сносить… Этого слишком много. Боюсь, что я скоро сорвусь и выскажу тебе все прямо. Моя дамба не выдерживает такого напора. Я ревную, я хочу быть рядом, дотронуться хочу, я болею тобой! И лечиться, блять, не собираюсь!» Ты молчишь Я больше тебе никто Ты больше мне ничего не простишь И пропадает в миллионах навек, когда-то Самый дорогой человек, правда Слишком глубокая рана Забывать друг друга пора нам Пропадает в миллионах навек, когда-то Самый дорогой человек, правда Слишком глубокая рана Забывать друг друга пора нам! Я рана! Ты рана! Я рана-ааа! Я рана! Ты рана! Я рана-ааа! У Антона саднит горло, песня подходит к концу, и он ощущает себя вымотанным, опустошенным и убитым в том числе. Желание взглянуть на Ромку и запечатлеть в памяти этот момент вырвалось за все пределы, и он не может этому противиться. Ромка снова ловит его взгляд, продолжая мучать гитару. На лбу выступила испарина, пальцы едва ли поспевают за пением Володи. И выглядит он таким уставшим, но счастливым, что Антон готов расплакаться, а Ромка, явно заметив это, искренне смеется, подводя к концу песню, отчего свербит в груди. Володя заканчивает стихшим голосом, а Бяша с Ромой завершают свою игру, отдавая все внимание его сольной игре. Пропадает в миллионах навек, когда-то Самый дорогой человек, правда Слишком глубокая рана Забывать друг друга… Как только Володя убирает руку от струн, зал взрывается от аплодисментов и криков. А сам Антон вместе с остальными старается перевести дыхание. Это было очень тяжело и страшно в том числе, но он справился. — Молодец, — прокашлявшись, проговорил Ромка, похлопав его по плечу, — я знал, что не оплошаешь. — Ага-на, только он чуть все не испортил! — рассмеялся Бяша. — Весь сюрприз почти коту под хвост пошел! — Ну не растерялся же, — хмыкнул Володя, — я в него верил! Говорил же, что справится! — Да че ты нам тут лечишь? Одним из первых же сказал, что он обосрется прямо на сцене! — со смешком возмутился Ромка, и они втроем прыснули со смеху. Антон растерянно посмотрел на них. Что вообще происходит? — Это что, подстроено было? — голос охрип. — Да мы тебе сюрприз сделать хотели! — улыбнулся Ромка, — ты ж все время нелюдимый ходил, с нами не разговаривал. Хотели приободрить тебя, но бля, я так обосрался, — всплеснул руками он, — думал, что только хуже сделали! Но ниче, потом все устаканилось! А ведь репетировали мы недели две, — Ромка показал Антону свои пальцы, облепленные пластырями и проговорил, чуть ли не хныча, — глянь, че Володя с моими руками сделал — каждый раз по ним дубасил указкой своей сраной за любую ошибку! — А че ты, блять, играешь хуево?! — тут же взвился Володя, подходя к нему с вызовом. — Да без моей игры тут бы все развалилось к чертям! — не уступал Ромка, на что Володя чуть ли не задохнулся от возмущения: — Чего-о-о?! А от твоих завываний я чуть слуха не лишился, — закатил глаза он, — то же мне, Цой! Медведь на ухо наступил, причем на оба! Антон не мог поверить в то, что происходит. Все, что он мог делать — это потерянно наблюдать за их начавшейся шутливой потасовкой. — То есть вы все это… — он облизнул иссохшие губы. — Ради меня? — Ага! — заголосили они втроем. — Понравилось?! — Да, но я сначала так испугался… — зиявшая в груди дыра начала постепенно затягиваться. Он был так тронут, что хотелось расплакаться, и уже был на пути к этому. — Спасибо, ребят… Мне очень… Ох, мне очень приятно. — Несите салфетки, — рассмеялся Ромка, — обосрыш ща разревется! — Да не разревусь я! — вскрикнул Антон, прикрывая лицо руками, когда все трое обвили его, заключая в крепкие, почти что братские объятия. — Достали! Когда они спустились обратно, он ощутил лёгкий подъем. Словно все плохое улетучилось на хотя бы короткий промежуток времени. Все проходило, как в тумане, и он постарался проводить время с остальными дальше, без каких-либо мысленных метаний. Это был какой-то день талантов, так как сразу же после них начали выходить и другие ребята, демонстрируя свои умения. Кто-то пел песни Виктора Цоя, кто-то попытался жонглировать, а некоторые девочки пытались повторить хореографию некоторых зарубежных групп. Ромка старался его споить, но Антон ни разу за весь день не притронулся к алкоголю, повторяя о своих принципах, которые тому, между прочим, поднадоели уже. — Я отойду пока, ребят? — подвыпивший Володя после своих неумелых танцев, подошел к Антону. — Чечетку, конечно, охуенно отплясовывать, но я это… Я уже не могу, надо в туалет… — Тебя проводить? — взволнованно спросил Антон, на что Володя просто отмахнулся, направляясь на выход. Надеюсь, с ним все будет хорошо… И стоило этой мысли промелькнуть в сознании, как Антон завидел Дениса, выходящего за Володей следом. Улыбка тронула лицо Антона. Хоть бы этот дурак все не испортил.

***

Денис и Володя — Нахера ты меня сюда затащил? — Володя, судя по тону, был крайне взбешен тем, что его силком повели за собой, а затем еще и закрыли в подсобке. — Я же сказал уже, что не собираюсь с тобой разговаривать… — он рвано выдохнул, шагая к выходу, но Денис, стоявший у двери, перекрыл ему путь. Володя поднял на него глаза, которые при тусклом освещении казались сейчас практически черными, отличными от светлых, почти что медовых. — Да что ты пристал ко мне?! Денис натужно сглотнул. — Слушай, я просто… — было так глупо действовать необдуманно, но он был настолько переполнен эмоциями, что не смог сдержать их в узде. — Хотел сказать, что мне понравилась… — Денис неловко почесал затылок, неумело передавая словами то, что гулко звучало у него в сознании в данную минуту. Он взглянул на Володю очень робко, и закончил тихо. — Твоя песня. И слова выходят как-то тупо, будто Денис разучился разговаривать, хотя при виде Володи он действительно дар речи терял, а проконтролировать это было ему непосильно. Нужно было срочно подвести диалог к чему-то адекватному, потому что, судя по Володиному, потихоньку разгорающемуся злобой лицу, дело принимает неутешительный и крайне негативный оборот. — Мне похер, что тебе там понравилось, — грубо отвечает тот, снова испытывая удачу, пытаясь выйти, но поняв, что это бесполезно, толкает Дениса двумя руками, уже не сдерживая свою злость, — да выпусти ты меня! Денис мотнул головой. — Нет, нам никогда не удавалось поговорить, ты все время убегал и я понимаю, почему, но дай мне наконец сказать тебе… — Он заметно занервничал, хотя, если так подумать, никто не выводил его на эмоции так сильно, как это делал Володя одним своим присутствием. Он сцепил руки в замок и добавил. — Мы просто поговорим и я сразу тебя выпущу, честно. Володя сдержал возмущенный выдох, а затем, видно из-за того, что Денис звучал крайне убедительно, отступил назад и прижался поясницей к скрипящей деревянной и пыльной полке. — Поговорим… — он закивал, начиная шариться в карманах штанов очень судорожно. — Поговорим, и ты отстанешь от меня, — он выудил пачку сигарет, щелкнул колесиком зажигалки в попытке поджечь, но трясущиеся руки мешали ему это сделать, — блять… — тихо ругнулся он, предпринимая новые попытки. Денис, уставший наблюдать за его потугами, одним движением руки вырвал из его пальцев зажатую сигарету, выудил из кармана зажигалку и поджег, возвращая волком глядевшему на него Володе фильтр, — я в твоей помощи не нуждался, козел. — Я думал, ты бросил уже, — с легким укором произнёс Денис, — друг твой знает вообще, что ты куришь? Володя зыркнул на него предупреждающим, грозным взглядом. — А тебе какая разница, что там мой друг знает? — Никакой, просто чистый интерес, — поднял руки в примирительном жесте Денис, стараясь не выводить его еще больше. Он проследил за тем, как Володя делает глубокую затяжку. Горевший кончик сигареты осветил его лицо теплым светом, и Денис невольно залюбовался. Он был прекрасен, как летнее солнце. Губы приоткрылись и вышло со вздохом. — Прости меня… — Володя замер с прижатой к губам сигаретой. — Правда прости, за всё прости… — Денис сильно нервничал, стараясь внедрить Володе свои мысли, свою искренность. — Я херово тогда поступил, но ты знаешь, что ненамеренно это вышло… Я никогда тебе зла не желал и сейчас не желаю… Володя тихо расхохотался. Отчаянно и злостно одновременно. Он повернул голову в сторону Дениса, точно пытаясь подавить свою агрессию, лившуюся внутри. — Мне нахер твои извинения не сдались, — его голос был холодным, хрипловатым после пения и полностью пропитанным ядом, — можешь их засунуть в очко свое и сжать покрепче. Денис, переварив его колкий ответ, вдохнул побольше воздуха, прежде чем добавить: — Да, я понял, — Володя чуть расслабился, пока он не вставил последнее, — так ты простишь? Тот посмотрел на него, как на умалишенного: — Ты оглох? — нахмурился он. — Я тебе что сказал? Денис прекрасно прикидывался дурачком, когда это было нужно, поэтому он решил не сбавлять оборотов и действовать наверняка, продолжая идти тараном: — Ага, я все услышал, — и ту же тактику, — так простишь? Володино лицо потемнело еще больше. Кажется он понял, что Денис будет юлить до последнего. — Ёбнутый, — буркнул он, выдыхая, — ненавижу тебя. Денис хмыкнул, не сумев сдержать тех самых слов: — Ненависть, на самом деле — подавленная симпатия. Володя окинул его кислым взглядом, будто случайно наступил на фекалии: — Только ты мог выкинуть подобную хуйню. Антону было бы обидно, наверное, услышь он подобное замечание. Денис едва ли не заулыбался, продолжая бесстрастно смотреть на курящего Володю. Это выглядело так неестественно и сюрреалистично, что Денис не мог привыкнуть к тому, что тот курит, а курил Володя много и умудрялся не попадаться на этом друзьям, что очень странно. Хотя от него никогда не пахло табаком… — Все, хватит, это все бесполезно, — Володя мотнул головой, отрываясь от полки, — я не хочу больше ничего выслушивать, — его голос становился тверже. — Ты извиняешься и извиняешься, а мне это не нужно. Я хочу, чтобы ты просто оставил меня в покое… Денис посмотрел на него с прищуром, силясь прочесть все, что творится у него в сознании. Он судорожно облизнул губы; голова была пуста и неприятно гудела. Денис старался казаться внешне спокойным, хотя весь он, будто натянутая струнка, напрягся до предела, с трудом снося все Володины нападки. Но если он сейчас даст заднюю, тот просто уйдет, а разговор так и останется не доведенным до конца. Он уже устал от этих распрей, от невозможности объясниться и быть ближе, чем способен сейчас. Денис проговорил тихо, стараясь утихомирить стучащее набатом сердце: — Ты что, боишься чего-то? Лицо Володи приобрело легкую растерянность, которую он неумело скрыл за маской безразличия. Весь он мгновенно подобрался, готовясь защищаться: — Че? Рычаг давления был перехвачен, и Денису оставалось лишь вывалить на него все свои предположения, копившиеся у него в сознании очень долгое время. Володя отталкивал его неоднократное количество раз, но он не чувствовал такого уж сильного отторжения, зато прекрасно… Прекрасно видел страх. Очень явственный страх, который не поддавался никакому объяснению, словно Володя боялся чего-то очень сильно, а Денис как раз крайне напористо бередил его раны, служа тем самым раздражителем, от которого у Володи кровь стыла в жилах. Денис — предупреждающая сирена, в то же время несшая опасность. — Боишься же, — вторил он, ступив к Володе, который тут же закрылся, скрестив руки на груди, и если бы была возможность отступить назад, он бы отступил, но в подсобке было тесно, а кроме старой полки позади ничего не оказалось, — но и признаться тоже боишься в этом, — Денис постарался говорить ровно и невозмутимо, будто его не волновал этот разговор, хотя внутри, по ощущениям, вздымались волны и взрывались бомбы, — тебе ведь уже похер на то, что произошло, да? — Денис шагнул еще раз, не давая Володе пути к отступлению. Он прищурился, словно грозясь залезть в его голову. — Тебя волнует что-то другое… Володя весь подобрался, его выражение стало еще более угрожающим и гневным. Он будто намеревался ударить Дениса, если тот решится рассечь дистанцию между ними еще больше. — Прекрати, — проговорил он гневно, выставив перед собой руку, — я ударю тебя. — После этого ты успокоишься? — прозвучало даже с надеждой. — Нет, никогда, — гнев Володи набирал обороты, — я не выношу тебя, мне тошно даже смотреть на тебя, а ты… — он запнулся, продолжая уже более эмоционально. Маска напускного спокойствия спадала. — Ты выматываешь меня. Я ведь, блять… — он глубоко вдохнул. — Я устал от тебя. Денису это все попросту надоело. Верно, он то еще говно, раз продолжает упрямо лезть к нему, надеясь на то, что их отношения хоть немного изменятся в лучшую сторону. Если уж он хочет выпытать из Володи что-то, отдаленно похожее на принятие, то ему стоит приложить усилия и быть максимально прямолинейным. Так он решил поступить. Даже если тяжело, больно и невыносимо. Даже если страшно. — Я не играю и не притворяюсь, — голос немного дрогнул, — ты знаешь, что я чувствую, — Володя нахмурился, в то время как Денис держался молодцом. Раз уж начал, то надо довести это до конца, — уже давно знаешь, но стараешься избежать этого, игнорируешь, как дурак… Володя поджал губы, а затем ответил весьма грубо, перебивая его: — Замолчи, — голос слабел, он всплеснул рукой, — просто, блять, уйди. Вот она — точка кипения. Володя не хочет говорить об этом, пытается отгородиться, доходит до той самой кондиции злости, становится более уязвимым, чем когда-либо прежде. Это значит, что пришло время надавить на больное. — Ты боишься полюбить, или что? — прямо спросил Денис, наблюдая за тем, как Володино лицо медленно, но верно, вытягивается в ярости. Нельзя колебаться, нужно надавить побольше, чтобы получить ответы. Но было так тяжело сносить это выражение… — Парня полюбить боишься, повторений боишься, — упорно продолжал Денис, игнорируя оголтелое сердцебиение, — ты думаешь, что все будет так же, как в прошлый раз, но это не так, не оглядывайся на прошлое. Ох, это лицо… То самое лицо, проявляющееся у людей, когда их доводят до бешенства, когда хочется накинуться, ударить, заткнуть, уничтожить… Когда все, по ощущениям, идет против тебя и ты вынужден лишь защищаться. Володя сжал трясущиеся кулаки, потупился, выдохнул, а затем решился ответить. — Блять, я просто ничего не хочу, — гаркнул Володя, взорвавшись мгновенно, как пороховая бочка, словно сдерживался до этого годами, — не хочу я вообще ничего ни с кем, я просто хочу быть… — голос дрогнул, стал сиплым, он потер виски, — сука, нормальным. Денис ощутил себя последним мудаком, что посмел так бессовестно указать на Володины страхи. Все же он не думал, что может быть правым в подобной ситуации. Все это время это были лишь догадки и мысли. Он даже надеялся, что его предположения окажутся ложными. Володин взгляд потихоньку становился все более затравленным, более… Уязвимым. Агрессия сходила на «нет», оставляя за собой одно лишь желание умчаться прочь, пока Денис не залез еще глубже и не вытащил то, что он так тщательно скрывал ото всех все это время. — Но ты нормальный, — сказал Денис заверяюще, наблюдая за тем, как Володя отчаянно мотает головой, — ты не болен ничем, здоровее всех здоровых. Не обманывай себя попусту, блять, это ж ни к чему не приведет, — сигарета уже дотлела до фильтра, Володя кинул её на пол и прошелся по ней подошвой ботинка, — я же не считаю себя больным, нормальный ведь, просто другой. — Нет, не нормальный! — распалился Володя, ощетинившись. Он ударил себя в грудь кулаком. — Я детей хочу, жену хочу, как у всех, но не могу себе этого позволить, — Денис поджал губы. Все же, выслушивать подобное от него было слишком тяжело, но Володе было куда тяжелее, больнее, поэтому Денис стерпит все его фразы. — Я устал, просто катись нахер отсюда, — добавил Володя тише, — ты ничего обо мне не знаешь, а с таким видом самоуверенным мне заявляешь, чего я боюсь, кого… — он качнул головой, — херня это все, — он взглянул на Дениса отчаянными, влажными от слез глазами, которые тот при таком тусклом освещении смог заметить лишь сейчас. В нем проснулось гулкое желание подойти и… Обнять? Успокоить? Но нуждался ли Володя в его поддержке? Какова вероятность того, что он не сделает еще хуже? — Любить? — усмехнулся он. — Да я лучше сдохну, понял? Чем еще хоть раз в это ввяжусь, — Володя грубым движением вытер проступившие слезы рукавом своего свитера, точно не желая показываться ему таким, и ступил вперед, желая уйти. Тогда Денис надавил на его плечо, пытаясь тем самым задержать. — Я не закончил, — проговорил он полушепотом, наблюдая за тем, как Володины плечи напрягаются, и как на его скулах заходятся желваки. Стоит отдать должное, сегодня Володя особенно терпелив, а раньше не церемонился совсем, мог запросто ударить, чтобы не тратить много времени, — не уходи вот так, — голос Дениса превратился в жалобное сипение. Он готов был бесчисленное количество раз просить Володю остаться, ведь когда они смогут поговорить снова, вот так? Даже если тот настроен крайне враждебно, Денис готов был все стерпеть, чтобы получить хотя бы капельку его внимания. — Руку убери, — предостерегающим тоном проговорил Володя, сверкнув озлобленными покрасневшими глазами, но поняв, что он не собирается отступать, взбесился окончательно, пихая того в грудь со всей имеющейся силы, — хватит ко мне лезть! — Денис качнулся на пятках, но не отступил, и когда Володя предпринял еще одну попытку, тот воспользовался этим и нагло перехватил его руки. Тот попытался рвануться, но Денис держал крепко, словно капкан. Володя взревел. — Пусти, блять! И тогда Денис не выдержал. Ведомый собственными эмоциями, он схватил Володю за плечи, вцепившись намертво в его свитер, слыша неустанные вопли на фоне, пока тот выказывал сопротивление, извиваясь в его руках ужом. Денис ступил вперед, чуть ли не наваливаясь на Володю всем телом, когда тот, наплевав на осторожность, с яростной силой потянул его назад, не позволяя ему доминировать, ухватившись за грудки. — Сука! — Володя пихнул его, но Денис упорно сносил каждый его удар. — Какого хера ты такой приставучий? Никак от меня не отвяжешься! Сердце стучало как бешеное, а перед глазами мелькало лишь Володино пылающее яростью лицо, и Денис не мог противиться этой пытке, что была столь желанна и пленительна прямо сейчас. Рот почему-то наполнился слюной, и здравомыслие отключилось. Он просто утопал в приятном мареве, стоило Володе лишь коснуться его, не важно, как. Даже если тот с грубой силой тянул его за собой, намереваясь припечатать к стене и выбить из него всю дурь. Володя случайно наступил на него, и Денис тихо зашипел, стараясь сохранять равновесие. — Как же ты меня… — начал было Володя раздраженно. Он попытался рвануться ещё раз, и Денис, переполненный эмоциями, не совладав с собственными чувствами, приложил чуть больше усилий и резко припечатал Володю к полке, содержимое которой шумно задребезжало. Тот ойкнул, коротко замычал от боли, стрельнувшей в затылок. Свалилась какая-то банка, разбиваясь о пол, пульс скачком зашелся в висках. Денис порывисто дышал, нависая над Володей, ловя каждый выдох, выходящий из чужого рта, чувствуя острый, дурманящий запах табака. Он сглотнул, упираясь руками в деревянную полку, пока Володя, все еще сжимая в руках ткань его толстовки, кривил лицо, переполненный желанием ударить Дениса как можно сильнее. — Жить надоело? — хрипит Володя, дыша при этом, как загнанная лошадь. Возможно, что да, потому как Денис растерял рассудок сразу же, как только они пересеклись взглядами. Его сердце барабанило в грудной клетке так громко, что Володя, находящийся так близко к нему, прекрасно все слышал. Слышал… И терялся. Морщинка между бровями мгновенно разгладилась, взгляд снова приобрел осмысленность. Он только сейчас, опьяненный гневом до этого, понял, что Денисом управляло далеко не желание ему досадить, или причинить вред. Он опешил и прошептал. — Отойди. Но Денис не желал отстраняться, когда прямо перед ним стоял тот, кто день за днем заставлял его переживать и думать неустанно. Хотелось дотронуться, провести рукой по рыжим пушистым волосам… Он смотрел на него очень пристально, будто видел его впервые, изучая знакомые черты лица, находившиеся сейчас непозволительно близко. Тело налилось жаром, взгляд растерял всякую осознанность, и все, что им двигало сейчас, было лишь необузданное желание… Прикоснуться. Он склонился ниже, горячо выдыхая Володе куда-то в шею, а затем, ткнувшись носом в щеку, чувствуя всем телом, как тот вздрагивает, будто пребывая в бреду, мазнул губами по щеке. Этого оказалось достаточно, чтобы довести Дениса до крайней степени вожделения. Все внутри всколыхнулось, затрепетало, полыхнуло внизу живота, и он с трудом сдержался от навязчивой мысли зайти куда дальше обычного, практически призрачного прикосновения, вызвавшего у Володи легкую дрожь. Денис дурел от его запаха, запоминал. Под плотно закрытыми веками полыхали искры, и ему захотелось вдохнуть его аромат ещё раз, полной грудью. Ох. Нужно было в срочном порядке привести себя в чувство и остудить голову. И, кажется, Володя услышал его мысли, так как просипел очень тихое: — Ты совсем, что ли, бешеный? Денис немного отстранился от него, томно глядя и подмечая его ошарашенное выражение лица, на котором, ранее, плескалась ярость. Пребывающий сейчас в полнейшем ахере от собственных действий, но все еще опьяненный Володей, он отрицательно замотал головой. — Не сдержался, прости, — шепчет он едва слышно, — я как-то… — Подрочи и пройдёт, — так же шокированно лепечет Володя, а затем, приложив усилия, пихает его, отчего тот отступает назад, роняя порывистый выдох, — рехнулся уже совсем, — он нервно проводит ладонью по щеке, тем самым пытаясь стереть то самое прикосновение, от которого у Дениса чуть ли не подкашивались ноги, стоило ему лишь на секунду вспомнить и осознать, что сейчас произошло. Володя замолкает на секунд так десять, а затем проговаривает холодно, — придурок. И, не дожидаясь ответа, быстрыми шагами выходит из подсобки, шарахнув дверью так, что уши заложило. И только после этого Денис позволяет себе прикрыть лицо руками и в них же завыть от собственной дурости. Что он сейчас сделал?!

***

Последние полчаса Антон сносил с трудом. Ребята постоянно во что-то играли, рубились в карты, устраивали дебаты, пели, но никто при этом не танцевал, потому что, по словам Ромки, на посиделках танцевать не принято, это не дискач! Антон, уже подустав от всего, присел на стульчик, стоявший рядом со столами, накрытыми сладостями и выпивкой. Потихоньку его клонило в сон, а внутри душного помещения в полнейшей темноте он ощущался себе ненастоящим. В принципе все было ненастоящим. Настроение менялось со скоростью света, и он даже не успевал привести себя в норму, как тотчас вылезала Саша и брала Ромку за руки, кружась в шутливом танце. Тот совершенно не сопротивлялся, даже поддавался с полнейшим энтузиазмом, и Антону, которого уже подташнивало от этого, захотелось уйти. — Ну че? — подбежал к нему Ромка с улыбкой. Антон едва ли не вздрогнул от его голоса, ведь последние пять минут он сидел в прострации. — Че ты заскучал? Не нравятся посиделки? Посиделки — нет. А вот ты мне определенно нравишься. — Нормально всё, устал просто очень, голова болит, — он наконец напялил очки, — все время пение слушать такое себе, знаешь ли. — Так тебе куда больше идет, — Ромка по привычке протянул руку и встрепал его пряди. Антон вздрогнул, когда его обдало родным теплом, запахом, от которого его окончательно разморило. Он неосознанно подставлял макушку, очень даже охотно принимая его ласки, как верный пес. Это выглядело неправильно, но Антон ничего не мог с собой поделать. Он хотел урвать больше Ромкиного внимания. — А то, бля, без окуляров своих приперся, совсем не то было. — Я в них тупо выгляжу, — Антон вздохнул, взглянув на Ромку с улыбкой, — они ещё и старые, стремные, треснутые… — Но в них ты чувствуешь себя хоть комфортно, а как снял, так сразу такой потерянный стал, — верно подметил Ромка, усаживаясь рядом с ним, — если те так комфортно, то похуй, че там кому нравится. Мне вот больше нравится так. Ох. Антон вспомнил, что ему тогда, перед выходом, сказала мама… Очки не делают тебя хуже, а если тебе кто-то говорит, что они дурацкие, значит они не видят ничего, помимо этих стекляшек. Блять. Все плохо. Все очень плохо. Невозможно проконтролировать эти чувства. — А твое мнение должно быть авторитетным? — смешливо прищурился Антон, хотя сердце снова начало оголтело биться. Ромка взвился моментально: — Слышь, бля, твое же для меня авторитетно, так с хуя ли мое — нет? Он удивленно выдохнул. — Тебе настолько важно, что я говорю? Нет, ну, ты и недавно… — Антон запнулся. — Вроде говорил что-то похожее, но я не думал, что это прям всерьез было… — Ну конечно, бля! — не понял Ромка. — Я все время по школе ходил, тебя искал, а ты, чмо, будто под землю провалился. — А зачем… — Да я хотел сказать «спасибо», — Антон немного оторопел, — хотел рассказать, что я начал, типа, серьезнее относиться к учебе, все дела… Поздно, конечно, наверное… Но… — Никогда не поздно, Ром, — заверил он его, улыбнувшись, — я рад очень, что ты о будущем думать начал… Это очень здорово, не всякий так сможет. — Да я… Я просто… — Ромка почесал затылок. — Бля. Ты мне просто столько всего рассказывал и показывал, что мне захотелось стать хоть немного похожим на тебя, — он стал слишком искренним и доверчивым, и Антону становилось все тяжелее все это сносить. Слишком хорошо, слишком приятно знать, что Ромка так открыт к нему. — Я хочу учиться и жить в большом городе, работать в хорошем месте, а не грузчиком или, бля, водителем автобуса… Антон не успел ответить нечто вразумительное и заверяющее, потому что Володя, злющий как черт, шумно плюхнулся рядом с ним. — А с тобой что? — спросил он настороженно. Похоже, у друга явно что-то случилось. Володя зашелся в яростной тираде: — Все херня, все мужики козлы злоебучие. Век бы его рожу не видеть, ненавижу, чтоб его, — он посмотрел на Антона хмурыми глазами, — налей-ка мне ещё пивка, я заебался. Судя по Володиной реакции, скорее всего, это было связано с Денисом. Похоже, тот где-то очень жестко просчитался… И с чего Антон понадеялся на то, что все пройдёт гладко? — Че случилось? — спросил рядом сидящий Ромка, уминающий сладости. — Соколов, блять, случился! — взорвался Володя. Чего и стоило ожидать. — Чмо настырное, лезет ко мне все время. Я его ударить хотел, а он… — Володя запнулся, щеки заалели, и Антон сумел завидеть это даже в таком тусклом освещении. Дело дрянь. — Он? — подгонял его Антон. Боже, неужели этот придурок реально не сумел сдержать себя? Теперь он точно навечно останется у Володи в черном списке. — Да долбоеб он! — гаркнул друг, залпом вливая в себя стакан пива. — Ох, хорошо-о-о, — он вытер грубым движением руки губы. — Спокуха, он че, опять тебя задирал? — нахмурился Ромка, тут же разволновавшись. — Может, нам разобраться? О нет. Если Ромка решит в это влезть, Денису и правда не поздоровится. Нужно как-то разрешить эту ситуацию… — Ром, я че, мелкаш какой? — взвился Володя. — Сам справлюсь, отъебитесь тоже от меня со своей помощью! Бесите! Антон с Ромкой растерянно переглянулись. — Походу, Денис его и впрямь заебал… — прошептал Ромка. — Даже на нас наехал. — Кто знает, что там произошло у них… — нервно ответил Антон. Нужно будет позже поговорить с Денисом… Однозначно. Володя вскочил с места, едва ли удерживая равновесие. — Ух, бля, пойду, — он качнулся на месте, икнул, — спою ещё песенку, мне срочно нужно остыть. Антон мог лишь наблюдать за тем, как тот, пошатываясь, кое-как поднимается на сцену: — Удачи… — пролепетал он ему вслед. — Ну че, чуваки? Зададим жару?! — заорал в микрофон Володя, на что получил согласные выкрики. — Ща спою ещё одну свою песенку, вам она тоже должна… — Володя едва ли на ногах стоял. Антон беспокоился, как бы он не отключился прямо на сцене, — зайти… «Нервы — сбежим» — Ромка, Антоша, идите к нам! — заголосила румяная, в приподнятом настроении Саша, которая играла с Бяшей, Полей и Катей в карты. Она выглядела такой счастливой и наэлектризованной, что Антону пришлось давиться своей завистью. И бесило, что она такая как раз из-за того поцелуя в щеку… Когда сама встала на носочки и чмокнула Рому… Проклятье. Антон только-только заставил себя забыть об этом, как все снова всплыло. Одно лишь её присутствие вызывало шквал негативных эмоций, и хотя он старался не ненавидеть её, все же, та начала подбешивать. И все из-за Ромы… Антон ощутил себя поехавшим собственником, не хотелось Ромку делить совершенно ни с кем… И остыть уже не получается, Антон исчерпал свой лимит терпения, и все мысли кричали лишь об одном… Я не хочу делить тебя с ней. — Ну че, пойдем к ним? — для галочки спросил Ромка, уже вставая с места, собравшись вклиниться в их игру. Ребята играли в карты, а тот очень любил этот азарт, загорающийся во время игры. Он шагнул вперед, но Антону словно снесло крышу, тело не поддавалось контролю, а жадность поработила рассудок. Остановись… Володя пел громко, оглушающе, врываясь строчками в душу. «А ты, а ты — Ты такая, такая красивая Не плачь, не плачь — умоляю Мы убежим с тобой за края» Не могу совладать со своим желанием… Он протянул руку и сжал Ромкино запястье крепко-накрепко, как если бы Ромка оказался спасательным канатом. Антон действовал на эмоциях, и оттого его лицо говорило сейчас куда больше, чем он хотел бы показывать. Смущение, обожание, неприкрытая симпатия… Он точно походил на верного пса, жаждущего внимания своего любимого хозяина. Щеки горели очень явственно, и Антон не смог потушить этот огонь. Губы приоткрылись, во рту стало совсем сухо, вспотела ладонь… «Давай сбежим Я помогу тебе оторваться От земли и других проблем Нет времени сомневаться — Я потом объясню зачем» — Не ходи с ней, пожалуйста… — просипел Антон почти что жалобно, поднимая на Ромку просящий взгляд. Тот немного удивился, выгнул бровь, и Антон поспешил добавить, пока здравомыслие не покинуло его окончательно. — Мне просто что-то плохо стало, голова кругом идет, — на лице Ромки появилось то самое беспокойство, когда он безоговорочно верил Антону, волновался за него. Он прошептал, все ещё сжимая его запястье. — Останься… — Душно тебе, что ли? — спросил Ромка, передумав уходить мгновенно. Антон ощутил яркое ликование. — Давай свалим на улицу, подышим воздухом. «Давай сбежим Я помогу тебе оторваться От земли и других проблем Нет времени сомневаться - Я потом объясню зачем» Антон даже немного оторопел. Неужели Ромка действительно готов бросить всех, чтобы помочь ему прийти в себя? — А остальные? — спросил он растерянно, все так же держа Ромку за руку. — Да че остальные-то? — хмыкнул тот. — Мы ж вернемся чуть позже, без нас не вымрут, пошли, — Ромка потянул его за руку и повел за собой, пока Антон, тщетно пытающийся прийти в себя, испепелял его спину глазами. Стало совсем уж трудно дышать, совсем тяжело и боязно. Это ведь опасно — поддаваться собственным желаниям, особенно в его случае, но Антон просто не мог заставить себя поступить иначе. И если у него есть шанс побыть с Ромкой наедине, он его не упустит. Когда они выходили из актового зала, за спиной вновь зазвучали звонкие строчки Володиной песни, подошедшей к концу: «Нет времени сомневаться — Я потом объясню зачем» Они спустились к гардеробщице, забрали куртки и рюкзаки, которые притащили хрен знает зачем. Антон — потому что принёс свой альбом на случай, если ему снова придется выплескивать все эмоции на бумагу. А Ромка, наверное, из-за того, что в нем лежала сменка… Но получается, что рюкзак был без надобности, зачем он взял его с собой? Они вывалились на улицу, и Антон ощутил приятную прохладу, обдающую лицо. Все же, духота в актовом зале была действительно тяжелой, особенно, когда они вышли на свежий воздух, где разница ощущалась явственнее. Ромка поджег сигарету и поднес к губам, шагая вперед, а он плелся за ним, совершенно не понимая, куда они идут. — А куда мы? — рассек тишину Антон, немного переживая. — Я думал, мы рядом со школой будем… Ромка обернулся на него, выдыхая клубы дыма в воздух: — Я прост чет показать хочу, — улыбнулся он, — не дрейфь, здорово будет, да и темноты, если че, не бойся — я фонарик притащил. Антон, немного сомневаясь, шел следом. Все же, было немного беспокойно от того, что школа становилась все дальше, ведь он, все это время державший себя в узде, может окончательно потерять остатки благоразумия будучи наедине с Ромкой… Антон постарался смахнуть это наваждение. Не стоит терять голову, когда все идет так гладко и так удачно для него. В груди все торжественно трепетало от мысли, что Ромка оставил Сашу ради него. Что он выбрал его, стоило Антону попросить… Становилось безумно хорошо и больно единовременно. Потому что Ромка так только ложные надежды давал… Ведь он никогда не будет с Антоном. Не полюбит ни в одной из тысячи других возможных вселенных. Не взглянет на него по-другому, по-особенному… Они не созданы друг для друга, и Антон это знает. Знает, но… Глупое сердце, не бейся. Шли они всего пять минут от силы, пока вдалеке Антон не завидел возвышающееся здание, скорее всего, заброшенное. Единственное, что так сильно выделялось в пустом поле. Антон растерянно посмотрел на Ромку, хотел спросить, что они здесь забыли, но Ромка действовал куда быстрее: — Я кое-что принес, ты ж, бля, художник. Я подумал, что тебе это понравится, — тот остановился, развернувшись к нему, — у соседа Васьки одолжил. У него в гараже этой херни полно было! — бодро добавил Ромка, на что Антон спросил: — Ты о чем вообще? — он прыснул, когда Ромка заиграл бровями. — Хватит говорить загадками, Ром! — Да я баллончики принёс, с краской! — восторженно ответил он, хлопнув по своему рюкзаку. Антон посмотрел на него чуть ли не с явным изумлением. — Терь понял, нахуя мы к заброшке идем? Шоб ты это… Свое мастерство показал! — Ромка вдруг очень широко заулыбался. — У тя ж никогда такого не было? Как пить дать не было, да? Антон был так тронут, что едва не расплакался. Он не знал, что ему стоит сказать… Отблагодарить? Показать, что это делает его очень счастливым? — Ром… — он посмотрел на того благодарными, немного влажными глазами. Все же Антон был довольно сентиментальным в таких вещах, а уж когда Ромка делал для него что-то настолько особенное, так тот сразу пропадал, — Даже не знаю, что сказать… — произнёс он честно. — У меня и правда, никогда не было такого… Ромкина улыбка потихоньку начала сходить с лица, становясь более натянутой, и Антон немного насторожился. Что-то было не так в этом взгляде… В нем таилась какая-то… Обида? В воздухе повисло молчание, и он заметно напрягся. — Я все знаю, — произнёс Ромка на выдохе, и Антон пораженно уставился на него. Что он знает? О чем? Что хочет сказать? Тот продолжил. — Я не то, чтобы особо верил в то, что ты говоришь, но я, бля, старался, правда, — он потупился, и внутри Антона все сжалось. Что-то определенно случилось, но он не может понять, что именно, как Ромка, подняв на него глаза, произнёс прямо, — ты ж не ходишь в кружок, — Антон оцепенел, а Ромка обиженно улыбнулся, — да и шифруешься ты хуёво, если честно… Глаза нервно заметались по округе. Антон не знал, что сказать. В попытке успокоиться, он сцепил руки. Блять… Его поймали с поличным. Из него вышло хрипло и нервно: — Откуда? — Прежде чем пиздеть, нужно хоть обговорить это с остальными, бля, — Ромка хмыкнул. Он был задет, но совершенно на Антона не злился. — У Вика спросил, а он сразу сказал, мол, нет, — Ромка пожал плечами, — он к нам не заходил с ярмарки ещё. Антон ощутил явственный стыд. Так глупо попасться на собственной лжи… Блять, он ведь так старался избегать, придумывал более-менее убедительные оправдания, но Ромка все равно расколол его. — Я на тя не злюсь, нет, — продолжил тот немного тише, прерывая его мысленные метания, — просто ты уже настолько заврался, что и сам в свои же россказни начал верить. Это действительно было больно, но не так далеко от истины. Может быть, Антон настолько хотел отгородить себя от всего плохого, что начал врать на постоянной основе? Даже Оле ведь соврал насчет того, что он с Ромкой будет в тот день, пока правда не всплыла и Ромка не пришел поведывать об этом. В этом ведь действительно не было никакого смысла. Антон что, не мог сказать, что просто подождёт её? Без каких-либо других комментариев. Сестра бы не стала выпытывать подробности. — Прости… — прошептал Антон едва слышно, начиная теребить собственные пальцы. — Ты расстроен? — Да для меня эт все ж не новость, — махнул рукой Ромка. Он был так спокоен, что Антона это даже пугало, ведь именно в такие моменты все становилось хуже… — я уже привык, что ты пиздишь дохуя, просто иногда меня бесит… — он потер переносицу, — что ничего из того, что ты говоришь, не оказывается правдой, — Ромка глубоко затянулся, — да и я спрашивать больше ниче не буду — знаю, что ответа не дождусь, поэтому не забивай себе этим всем голову, — его рука вновь грубовато встрепала белые пряди, и Антон замер. Ромка шагнул вперед. — Пошли, опробуешь баллончики. Внутри разрасталось сильное чувство вины. Как если Антон обидел Ромку, расстроил его, разочаровал… И не наехал же, будто не хотел портить Антону настроение, не желал давить, укалывать. Потому что Ромка ценил их дружбу. Антон только сейчас понял, что вся его ложь ему была считана и очевидна с самого начала. Но Ромка никогда не пересекал границы несмотря на тот факт, что был уверен в его лжи, потому что истина не стоила ссор, потерь и разбирательств. Ромке был важен его комфорт. Он сам был важен Ромке! Потому он не был груб, относился ко лжи с пониманием, терпеливо сносил… Стало до того стыдно за себя, что хотелось извиниться ещё раз. Много, много раз, ведь Ромка был достоин извинений и правды был тоже достоин. Антон развернулся к нему мгновенно. — Ром, спасибо, что не выпытываешь из меня правду, — он очень слабо улыбнулся, — мне это очень ценно. Ромка смог лишь одарить его ответной улыбкой и зашагать вперед, пока Антон, все ещё разбираясь с раздраем внутри, последовал за ним. Когда они подошли к заброшенному зданию, Ромка мгновенно выудил из рюкзака несколько пестрых баллончиков с краской, протягивая их Антону с бодрым: «выбирай». Он пробежался по оттенкам, и хотя их было не много, все же, был уверен, на чем именно остановится. — Этот, — проговорил он быстро, чуть ли не вырывая из рук Ромки зеленый баллончик. Тот, не задавая вопросов, фыркнул и взял один из имеющихся. — А это здание можно так… Портить? — насторожился Антон. — Да че портить-то, оно и так хуевое, мы его только преобразим! Например… — он хмыкнул, — я говно нарисую! Заебись будет дизайн! Антон рассмеялся. — Тебе лишь бы о говне… — Завали и малюй давай, Пикассо несчастный, — возмутился Ромка, — вечно чет пиздит, а как делом заняться, так все — умываю руки! — Да ничего подобного! — пихнул его Антон и сам не понял, как совсем расслабился, забыв о том, что нужно держать дистанцию. Блять. Плохо. Нельзя расслабляться… Влекомый тревогой, он снова напрягся, чтобы не терять голову, находясь так близко к Ромке. Нужно снова повторить слова из записной книжки. Нельзя касаться, разговаривать… Да он уже давно пролетел по всем пунктам! Идиот! — Эй… — проговорил Ромка тихо после того, как взболтал баллончик. Последовало шипение и первая выведенная линия белой краски. Благо, Ромка поставил фонарик, поэтому хоть и плохо, но было видно, что они рисуют. — Помнишь, мы говорили на ярмарке? Рука Антона замерла перед тем, как он начал рисовать на стене. Почему Ромка сейчас заговорил об этом? Почему вспомнил? — Помню, — ответил он не сразу, взбалтывая баллончик, — а что? Почему-то в груди начало ныть. — Да чет в голову пришло, — ответил тот, продолжая распылять краску по поверхности, — ты ж тогда рассказывал о друге, который тя в баскет учил играть… — Ромка говорил тихо, иногда съедая конец предложения. — Так че с ним щас? Вы общаетесь ж ещё? Блять. Почему он вообще спрашивает об этом сейчас? Антон не готов говорить, мусолить эту тему… Он вообще кое-как забыл об этом, отодрал, как затвердевшую корку с едва зажившей ранки. Эта тема давалась ему слишком болезненно, и ему ни с кем не хотелось делиться чем-то настолько важным и сокровенным. Но ведь… Ромка и есть это «важное» и «сокровенное». Он и есть тот, о ком Антон будет рассказывать. Но как же это сложно… Антон не мог привыкнуть к тому, что они оба — один человек. Их действительно сложно отличить друг от друга с первого взгляда, пока не заговоришь… Пока они не начнут рассказывать о себе, о своем прошлом, об увлечениях и ненавистных вещах. И Антон был уверен в том, что ничего из всего этого не совпадет. Он наполнил легкие кислородом. Время быть честным. Даже если эта честность ранит его сильнее ножа. — Он пропал… — голос немного дрогнул. Не получилось сохранить невозмутимость. Это слишком тяжело. Ромка замер, повернул к Антону голову. А тот, едва ли приоткрывая губы, продолжал немного надтреснутым голосом. — В общем, давно пропал. Я его с момента переезда больше не видел… — Антон сглотнул, переводя дух. — Возможно, он погиб, а я не знаю об этом, — перед глазами все начало чернеть. — Я… — он прочистил горло, опустил руку, сжимающую баллончик с краской, потупился и прикрыл глаза ладонью. — Я не очень хочу говорить об этом, потому что он был, — почему так сложно быть открытым и честным? Соберись, Антон! — самым близким из всех, — он улыбнулся, взглянув на Ромку, который выглядел немного растерянным, и спросил. — У тебя бывали близкие люди? Ромка, моргнув, проговорил: — Ну, Сашка, Бяша… — Ну вот для меня он был таким единственным, — печально улыбнулся Антон, и Ромка начал прислушиваться ещё внимательнее. Антона немного смущал его повышенный интерес, но и приятно было тоже, — и бля, может это и звучит слащаво, но неповторимым, — Антон вывел пару зеленых линий. Струя, выходящая из баллончика, сверкала под светом холодного фонарика, и он не мог налюбоваться этим. — Он научил меня драться, играть в баскетбол, вот. Мы в детстве на роликах катались, на велосипеде тоже, страшилки друг другу по ночам рассказывали… — Антон прыснул, погружаясь в воспоминания. Теплые и очень далекие. Самые важные. — Он боялся их очень, но все равно продолжал их рассказывать. Ромка выглядел немного выбитым из колеи, словно не был готов к подобной информации. — А как он… Как он пропал-то? — спустя пару секунд молчания спросил он, хотя было видно, что не хотел. Горло будто сдавили пальцами. Я признался ему. И после этого домой он не вернулся. Я жалею об этом. И никогда себя не прощу. — Мы повздорили, — выдохнул Антон. Стало совсем мерзко на душе и тошно. Хотелось поскорее закончить этот диалог, — он меня ударил заслуженно, убежал куда-то… — Антон замер, пытаясь переварить воспоминания. Они были черными и скользкими. Противными. — А домой не вернулся и в школу не пришел… — Антон взглянул на Ромку стеклянными глазами, преисполненными скорби. Губы задрожали, он не смог сдержать порыв эмоций. — Это я виноват, — прошептал он ломким голосом, — я виноват во всем. Если бы я тогда не начал эту тему, если бы не полез… — он перевел дыхание, — такого бы точно… — Не неси херни, — прервал его Ромка спешно, хмурясь. Антон растерянно посмотрел на него. Под холодным светом фонаря Ромкины черты стали острее, грубее… Зелень глаз насыщеннее. Антону захотелось подойти ближе, рассмотреть каждую желто-оранжевую крапинку, нарисовать… — Ты разве убивал его? Может, блять, помог с пропажей? — Нет, но… — Вот и всё, блять! — гаркнул Ромка, почему-то вскипев. Антон даже вздрогнул от того, как повысился его тон. — Нахуя ты себя чморишь, как говнаря последнего?! Ты ни в чем не виноват был. Пацан пропал не по твоей вине, вы просто посрались тогда, а че дальше произошло… — Ромка длинно выдохнул, потирая затылок. — Не ты в этом виноват. Это бы все равно случилось, и не важно где и с кем, — Антон приоткрыл губы, хотел что-то сказать. Возможно, прервать его реплику, произнести что-то в противовес сказанному, — судьба такая херовая штука, что где б ты ни оказался, она тебя нагнет. Ты просто оказался не в том месте и не в то время, — Антон поджал губы, — но я могу понять, че ты так себя закапываешь, он ж тебе дорог был, почти как брат! Брат… Антон печально улыбнулся. Сердце будто сдавили в тиски, ком подступил очень неожиданно. Он и правда не хотел бередить старые раны, не хотел рассказывать, открывать завесу тайны… Но с Ромкой будто бы стало легче об этом говорить? Выговориться тому, перед кем он и чувствовал эту удушающую вину. И был уверен, что в прошлом Ромка ответил бы ему точно так же. «Ты не виноват, так просто получилось». От теплоты этих слов хотелось расплакаться. Он так себя ненавидел все эти дни. Терзал мыслями, хотел просто наконец забыться, но о Ромке забывать совершенно не хотел! Поэтому возвращался к этим воспоминаниям снова и снова, любил, хотел видеть… И так корил себя за то, что вернуть его уже не сможет никогда. Он потер глаза перед тем, как ответить Ромке, но вдруг ощутил странный холодок на щеке и звук распылителя… Блять. Ромка запачкал ему щеку краской! — Ты что делаешь?! — тут же оживился Антон, начиная тереть щеку ладонью. На некогда чистых пальцах появилась красная краска. — Пиздец… А это отмоется теперь?! Ромка, смеясь, ответил: — Да хуй знает. И тут же затих, как только Антон шагнул к нему с едва ли не злостью на лице. — Ты сейчас у меня попляшешь! — пригрозил Антон, начиная с шумом распылять баллончик с аэрозольной краской на Ромку, который тут же побежал вперед, а он — следом — Что я маме скажу?! — Да я просто поддержать хотел, ты унылый был! — смеялся тот в голос. — Че ты сразу как не родной? — Да после такого я не то, что не родной, я враг тебе по жизни, усек?! — кричал ему вслед Антон. Они бегали вокруг здания просто неустанно. Ромка задиристо смеялся, а Антон, продолжая окатывать его яростной тирадой, несся за ним, пока они совсем не выдохлись. Оценив внешний вид друг друга, их тут же прорвало со смеху. Оба пятнистые, одежде конец, и лица тоже попали под раздачу. — Ты как павлин, блять, — заржал Ромка, тыча в него пальцем, — где твой хвост, оторвали? — Тебе б нос оторвать! — взбесился Антон. — И как я в этом домой приду?! — Да не ссы, отстирается… — и добавил неуверенно, — наверное… — Я по твою душу приду, если нет, — Антон скорчил страшную гримасу. — Да че ты заладил? — взвился Ромка. — Лучше давай хуйню свою дорисуем, бля, — указал он на каракули на стене, — а то кляксы какие-то высрали и нихуя! Антон, выдохнув, пихнул его и продолжил дорисовывать свой «граффити». Зеленый баллончик опустел наполовину, но оставался таким же любимым и важным. Антон не готов был менять его на какой-либо другой оттенок краски. Разве можно выбрать нечто иное, когда есть зеленый? А ценнее зеленого для Антона ничего нет. — А че ты вечно этот зеленый мучаешь-то? — выгнул бровь Ромка, выудив из рюкзака другой баллончик, уже синей краски. — Других цветов, что ль, нет? Антон слабо и очень грустно заулыбался. Ох, если бы он знал, что для него значит этот цвет. Сколько вложено в него любви, души и обожания… Ромка и в жизнь не догадается. Зеленый — это цвет фруктового льда в жаркий летний день. Зеленый — это дрожащая на ветру листва деревьев. Зеленый — это переливающиеся у озера камушки, которые Антон частенько собирал. Зеленый — твои глаза. И в них утонуть я посмею. Нет, — пронеслось в сознании трепетное и важное, — ничто не может быть лучше, чем такой же прекрасный и такой же яркий зеленый. Такой зеленый ты. — Потому что он важен, — вышло из Антона тихо, но очень уверенно. Эти чувства были сильными, пускали корни все глубже, а он не мог ими упиться, желая отхватить побольше. И делиться ими ни с кем не хотел до сих пор. Только молча хранить это дальше в сердце. Антон наполнил легкие кислородом, сомкнул глаза под аккомпанемент собственного гулкого сердцебиения. Сейчас он произнесет самое важное и сакральное. То, что не решился бы сказать никогда. И сорвались с губ чистые, искренние слова. Легко и плавно. — Я, кажется, окончательно и бесповоротно влюбился в зеленый. Он только что признался в самом сокровенном, в самом личном и в самом страшном. Сердце сделало кульбит, и он мысленно понадеялся на то, что Ромка, как и в прошлый раз, ничего не поймёт. Глаза метнулись к нему. Ромка лишь сдержанно улыбнулся, распыляя краску по стене, и Антон облегченно выдохнул. — Во, глянь, че у меня вышло, — тот продемонстрировал свое искусство, и Антон, приглядевшись, рассмеялся, — это ж твой портрет, блять! — Говно не есть я! — вскрикнул Антон. — У тебя фантазии только на какашки и хватает. — А ты вот ничего особо не нарисовал, — Ромка пригляделся, — ну, типа, видно, что начал чета, но непонятно, че именно. Антон слегка улыбнулся, глядя на неудавшийся портрет, красующийся на серой стене. Линии кривые, краска ложилась каким-то пятнами, стекала, превращаясь в витиеватые кляксы. Антону было тяжело найти тот самый баланс, при котором будет удобно разрисоваться подобного рода краской. Он никогда не работал с баллончиками, поэтому выходило довольно плохо, ведь без ощущения шероховатой бумаги под ладонью и грифеля карандаша он ощущался себе безруким, бесталанным. — Я пытался тебя нарисовать, — фыркнул Антон, ответив честно, наблюдая за вытянувшимся в удивлении лицом Ромки, — но нифига не выходит. Всё-таки мои фавориты — это бумага и карандаш, а тут я будто рисовать разучился. — Да те давно меня нарисовать надо было! — гаркнул Ромка и будто бы сразу загорелся, стоило Антону признать, что он рисовал его. — Я скока жду уже, бля, свой портрет? И правда, долго. Так долго, что Антон даже иногда об этом забывал. Это было ещё в феврале… Когда они пришли к миру, поняли друг друга, и Антон не смог отказаться, сидя там, в медпункте, под взглядом темно-зеленых глаз, сверкающих надеждой. Он принёс альбом и мог попробовать нарисовать Ромку сейчас, вырвать страницу, отдать должок и скрыть содержимое альбома обратно в портфель… Ведь компромата там больше, чем Ромка может себе представить. Осталось все провернуть аккуратно. — Я могу сейчас… — проговорил Антон, глядя на свои пятнистые зеленые руки, которые словно светились под светом холодного фонарика. — В рюкзаке альбом лежит, и карандаши твои тоже. Ромка удивился. — Ого, вот это мне свезло сегодня! — на его щеке красовались такие же зеленые кляксы, которые понаставил ему Антон, и они так хорошо гармонировали с его цветом глаз… Антон не мог наглядеться. — Так че, рисовать будешь? — Тут темновато, но думаю, с фонариком справлюсь, — пожал плечами он, ощущая, как стук сердца набирает обороты по новой. Так волнительно и так страшно делать это сейчас, спустя столько времени, после данного обещания. Антон вытащил из рюкзака практически заполненный альбом, коробочку карандашей и посмотрел на Ромку очень внимательно. — Можешь, пожалуйста, попозировать как-нибудь? — он улыбнулся, глядя на Ромку, который без каких-либо возмущений опирается об окрашенную стену спиной и скрещивает руки на груди. Но позирует он с такой вопиющей неловкостью, что Антон находит это… Милым? Совершенно неподходящее Ромке описание, но сердце подобрало именно это слово. — Расслабься, — попросил Антон вкрадчиво. Хотелось запечатлеть этот момент на бумаге. Живого Ромку. Ромку, находившегося прямо перед ним. В этот самый момент. Настоящий. Антон неоднократно представлял себе, каков будет процесс рисования, и каждый раз ощущал сильную неловкость. Но сейчас… Сейчас он следовал лишь за одним своим желанием провести по шероховатой поверхности бумаги грифелем зеленого карандаша и вывести Ромкины черты… Знакомый нос, густые ресницы, изгиб губ, зеленые глаза… Антону было это знакомо, он уже прикасался к Ромкиному лицу. Не напрямую. Проходился подушечками пальцев по портретам и будто заново узнавал. Смеющийся Ромка. Задумчивый Ромка. Недовольный Ромка. Антон любовно вырисовывал каждый штришок, каждую линию, каждую закорючку. Этот процесс приносил невероятное удовольствие и исступленное ликование. В груди щебетали птицы, поднималось солнце, и прорастали первые ростки счастья. Он протяжно выдохнул, усаживаясь на огромный камень, так удобно оказавшийся рядом, а альбом уложил на коленях, ссутулился и потер щеку. — А мне долго надо будет так стоять? — спросил Ромка, выглядевший с неприсущей ему взволнованностью очень нервным. Кажется, сам процесс рисования заставлял испытывать его неловкость. — Минут пятнадцать потерпишь? — почти заботливо спросил Антон, запоминая каждый Ромкин шрамик на лице. Почему-то исчезли эти привычные подначки, шутливые перебранки и желание выкинуть нечто глупое, чтобы разбавить эту тишину. И, похоже, Ромка тоже это почувствовал, потому ему становилось неуютно, непривычно, но Антон и не спешил улучшать ситуацию и менять атмосферу. Он больше не мог заставить себя оставаться задиристым, преисполненным сил. Антон был вымотан, страшно вымотан этими чувствами. Противоречие было до того сильным, что он сходил с ума. — Я быстро нарисую, у меня… — он нервно выдохнул. — Рука уже заточена для этого, — под холодным светом Ромкины глаза становились стылыми, светлыми, как озеро летним днем, когда зелень деревьев отражается на глади и вода кажется светло-зеленой. — И не разговаривай много, мне нужно сосредоточиться, чтобы все прошло хорошо. Ромка кивнул, начиная стоять уже неподвижно и безмолвно. Антон немного печально улыбнулся. Все же, рисовать Ромку было куда сложнее с его присутствием. Когда пара знакомых глаз внимательно наблюдают за Антоном, и рука, по ощущениям, начинает неметь под силой такого выражения. В воздухе повисла тишина, и он сумел сосредоточиться. Ромкины отросшие волосы, немного спадающие на лоб, глаза, ровный нос, острые скулы, напряженные плечи и шея… Антон мгновенно упал в приятное марево. Кровь грохотала в ушах, сердце билось как сумасшедшее, а чертова рука начинала дрожать. Антону хотелось скрыться от чужих глаз, видевших его насквозь, но так же неумолимо хотел остаться и завершить то, что нужно было ещё тогда. Воздух становится горячим, Антона бросает то в жар, то в холод, да и земля вместе с небом крутятся подобно юле. Голова кружится от вороха мыслей, потеют руки, дыхание учащается… Антон нервничает, боится где-то оплошать, не проработать портрет до идеала. Я вложу сюда все. Все свое восхищение. Все свое обожание. Всю свою любовь. Тишина прерывалась лишь шорохом бумаги, завыванием ветра и постукиванием карандаша по альбому в минуты задумчивости. Антон неосознанно прикусывал его кончик, потирал нос, поправлял съезжавшие каждую минуту очки. Он сутулился, плюнув на неудобства, полностью поглощенный в процесс. Блики в Ромкиных глазах начинают дрожать перед взором, и картинка оттого кажется живой на долю секунды. Пара штришков и будет готово. Немного осталось. Окрыленный этими мыслями, Антон закончил портрет. Такой же зеленый, такой же яркий и такой же важный. На секунду им одолела жадность, но Антон спешно смахнул это неприятное ощущение. Ведь нельзя же так… Нужно отдать Ромке то, что по праву принадлежит ему. — Я закончил, кажется, — голос Антона в полнейшей тишине кажется оглушительно громким. Ромка вздрагивает, смотрит на него и потирает уставшие глаза, но выглядит крайне обрадованным. — Можно взглянуть, да? — слишком даже вежливо спрашивает Ромка, и Антона прохватывает мандраж, ладони леденеют от волнения. Так страшно делиться с Ромкой его же портретом. Так хочется оправдать его ожидания, увидеть на его лице улыбку и услышать то самое: «молодец». Антон робко кивает, и Ромка бодро шагает к нему, выглядя при этом очень взволнованным. Когда тот оказывается на расстоянии вытянутой руки, он тут же, немедля забирает альбом из рук Антона. Сердце делает кульбит, тревога нарастает… Ромка молча оглядывает получившийся рисунок, подносит ближе к лицу, рассматривает каждую деталь, неровный штришок… Лицо меняется. Блики на глазах начинают хаотично дрожать, а зрачки расширяются. Ромка выдыхает изумленно и восхищенно одновременно, будто сумел завидеть восьмое чудо света: — Это так… — он немного запинается, сглатывает слюну. — Так охуенно! — проговаривает с жаром, совершенно меняясь в характере. Не хмурый, несерьезный — совершенно не такой, каким Антон привык видеть его всегда. Как мелкий пацаненок. — Как ты это делаешь-то, блять? — Ромкины глаза горят, и Антон ощущает в груди гулкое сердцебиение. Ох, дело дрянь, он нравится ему все сильнее. Но Антон был так беспечен. Так беспечен… Что проглядел этот момент, когда нужно было остановить, ведь он даже осознать не успел, как произошло непоправимое, ужасное… Он потерял бдительность, но было уже поздно. Ромка перевернул страницу, заулыбался широко: — О, бля, это ж снова я! — проговаривает он бодро, а Антоном одолевает самая лютая из всех возможных паника. Горло будто сдавили пальцами, невозможно было прохрипеть нечто вразумительное. — Ром, отдай… — выходит из него сиплое и напуганное, руками тянется, как ребенок к любимой игрушке, но тот не слышит его, совершенно не слышит… Нет… Ещё одна страница. — И ещё я, — хохочет он, пока в Антоне разгорается самый настоящий ужас. Сердце точно сейчас пробьет ребра, выскочит из груди. Блять. Нет… Нет! Страница за страницей… Шелест бумаги рассекает гнетущую, мертвую тишину, и впервые в жизни Антон находит этот звук отвратительным и ужасным. Пришла его погибель. Боже, нет! Прошу! Ромкино лицо меняется. Улыбка медленно сползает… И на замену приходит самое настоящее смятение. Антон отступает. Этого не может быть! Не может быть такого, что Ромка понял, что ему было достаточно увиденного в альбоме, чтобы все осознать и сделать собственные выводы! Мир рухнул, а время, казалось, остановилось. Антон ощутил, как трясущиеся ладони, все тело мокнет от нарастающего ужаса. Как сердце, по ощущениям, грохочет в груди с утроенной силой. Как мир под ногами куда-то ускользает и все становится аморфным, ненастоящим. «Это сон». Антона потряхивало с головы до пят. «Всего лишь сон». Но все осыпается, когда Ромка медленно поднимает на него свой взгляд, преисполненный досадой и глухим, самым явственным среди всех эмоций разочарованием. Его глаза потемнели на два, а то и три тона, казавшиеся сейчас полностью черными при таком освещении. Неживыми. Такими, как в самую первую встречу. Холодная волна прошлась по и так заледеневшей коже. Дышать пришлось уже ртом в попытке уловить клочки воздуха, и грудь начала вздыматься в такт неровному дыханию, оголяя все эмоции, сокрытые внутри, самому Ромке. Тот приоткрыл высохшие губы, собираясь что-то сказать, но Антон, отшатнувшись, произнёс дрожащим от паники голосом, будто в бреду: — Не говори, ничего не говори, — отступая назад, он чуть не споткнулся о какой-то обломок залежавшегося камня позади, но смог удержать равновесие, испуганно прикрывая лицо рукой. Он вдруг ощутил себя абсолютно беспомощным и уязвимым, — я не хочу… Не хочу слышать! — голос звучал ломким и жалобным. Антон казался себе абсолютно беспомощным в своей слабости. Хотелось сжаться, спрятаться от Ромкиных анализирующих глаз. От того, с каким гневным отчаянием смотрит он на него сейчас. Ромке нужно было сказать, несмотря ни на что, но Антон вновь выставил руку, пытаясь прервать его речь. Прошу. Не говори ничего. А Ромка, несмотря на внутренние метания Антона, все равно приоткрыл губы и заговорил хрипловатым, но в то же время растерянным голосом: — Это… Что? Он мыслил лихорадочно, очень отчаянно, но все в сознании будто бы рассосалось, когда Ромка, не получив ответа на свой вопрос, шагнул к нему, и Антон, застигнутый врасплох, качнулся назад, прижимаясь спиной к шероховатой стене. Его только что поймали с поличным. Таким, блять, нелепым образом. Сука. Сука. Сука. Сука. Глаза Антона метались по Ромкиному лицу. Жалобное, измученное, охваченное ужасом. И кажется, именно этот взгляд оказался для Ромки фатальным, чтобы подтвердить собственные убеждения. Его лицо приобрело такое непонимание, будто его только что предали и оставили ни с чем, что у Антона все внутри затряслось. Все закончилось. Он от этого не сможет отмыться. Не сможет. — Я тренировался, просто, — голос выходит надломленным, дрожащим, и Антон трясется сам, звуча совершенно неубедительно. Почему он продолжает так безбожно и глупо врать, когда все и так лежит на поверхности? — Прежде чем пробовать тебя… Рисовать. На Ромкином лице появляется кричащее неверие. Он словно хочет что-то сказать, но не хочет усугублять положение. Не хочет, но должен. Должен усугубить и узнать правду, хотя и сам уже убежден в собственных догадках. И Антон, чувствующий жгучий подступающий ком, походивший на шаровую молнию, ощущал, как глаза начинает предательски щипать. Осознание бьется наружу, и Антона одолевает безумнейшая муть. Кажется, земля начинает раскачиваться, и он, как смертник, шел по деревянной шаткой доске прямиком в пасть к плотоядной акуле. Ромка не злится, но его лицо предзнаменует конец. Он хочет убедиться, чтобы поставить точку. Хочет наконец узнать правду. — Ты, блять, наконец скажешь мне правду? — в голосе звучит глухая злость, словно его нагло дурили все это время. Словно Ромку только что предали жестоко. — Думаешь, я поверю в подобную хуйню? — он кивает на альбом, зажатый в его руке, трясет его. Антон в полнейшем ужасе вскинул руку, попытался прохрипеть, но язык будто к небу прижало: — Ты все не так… — Что я «не так»?! — гаркнул Ромка, лорнируя лицо Антона глазами, преисполненными какой-то обиды. — Хотя бы сейчас высри из себя правду, блять! Как я могу? Как я могу признать это? Поджилки Антона затряслись, и самым паршивым была неизбежность всего, что произойдет прямо сейчас. Они разойдутся, все закончится, его бросят. Бросят и оставят снова. — Ром… — голос Антона походил на жалобное сипение. Он ухватился за ткань куртки. Там, где находится сердце, и сжал крепко-накрепко, стараясь унять гулкое сердцебиение. — Ты делаешь неправильные выводы… Но слова. Те самые слова, говорившие Ромке куда больше, вырвались на свободу быстрее, чем Антон успел их осмыслить: — Я просто люблю зеленый… Тело прошибло холодным потом. Фатальная ошибка. Он только что закопал себя сам. Вылил на Ромку все сам. Признался снова. Произнёс слова, значившие куда больше, чем можно было представить. И как бы Антон ни пытался завуалировать, прикрыть и оправдать их… Ромка не глупый, чтобы не понять всей сути. На Ромкином лице появилась печальная, и одновременно отчаянная улыбка. Он замотал головой неверяще, не в силах смириться с тем, что всплыло в его мыслях. Голоса не повышает, и оттого становится куда страшнее. В груди ощущается болезненное жжение, Антону хочется раствориться в воздухе, убежать и не появляться в поле его зрения, как Ромка проговаривает вполголоса горько, утирая глаза пальцами одной руки: — Ты хоть понимаешь, как это, блять, звучит? — его уголки губ дрожат то ли от ярости, то ли от отчаяния. — Хотя, постой… — он вскинул руку, едва Антон приоткрыл губы. — Ты в последнее время странно себя вел и вечно что-то говорил… А я нихера не понимал, — Ромкино тело напружинилось, налилось силой. Плечи, казалось, становились каменными, взгляд приобрел уверенность и явственный страх. Ведь то, что он скажет сейчас, может подтвердиться. Взгляд Ромки потемнел. — Ненависть, на самом деле — подавленная симпатия, — произносит на выдохе охрипшим от волнения голосом, и Антона начинает трясти с новой силой, глаза становятся влажными. Раскрыли. Его, блять, однозначно раскрыли! — Ромка продолжил перечислять, как робот, запомнив каждое произнесенное им слово, будто размышлял об этом ночами, пытаясь найти ответы. Будто догадывался, подозревал, — я ненавидел ненавидеть тебя… — Антон отступает, выставив руку вперед с целью прервать Ромку, но это не работало, блять! Нихуя не работало! Тот не собирался сбавлять обороты, ему ответы нужны! Все тело горит, сердце сейчас выскочит, взорвется, все рухнет. Прямо сейчас все рухнет! — Ты не хочешь этого слышать, но я скажу, — холодно предупреждает Ромка, и Антон готовится трусливо убежать, пока у него ноги не отняло полностью от панического страха. — Я окончательно… — доходит Ромка до самого главного, выражение его темнеет, сгущаются тучи, а у Антона все деревенеет, когда тот выдыхает последнее. — И бесповоротно влюбился в зеленый, — Антон мотает головой, прикрывает лицо рукой, нервно утирает, а тело вздрагивает, словно он сейчас разревется от нахлынувших эмоций. Ромка, получивший ответы, отчеканивает разочарованно, глядя на Антона пустыми, уже полностью чужими глазами, — зеленый — это я. Блять. Сука, блять! От шквала эмоций накатывала тошнота. Какой ужас. Какой же, блять, ужас. Нет. Я не хочу. Я не хочу, чтобы ты знал. Не хочу, чтобы ты бросил меня из-за моих чувств. Я не хотел тебя любить, никогда не хотел, и я был бы счастлив, если бы смог это искоренить. Только не исчезай! Пожалуйста! Антон не мог выговорить ни единого слова, боясь разрушить этот хрупкий момент, пока внутри него все ломалось с удивительной скоростью. Антон был загнан в угол, был пойман Ромкой. Ромкой, которого боялся больше собственной смерти. Вот только он не учел одного. Свое лицо. Лицо, говорившее куда больше любых слов. Так и кричавшее о своем: «люблю». Самозабвенно и очень, очень ярко. Как судорожно мечутся глаза по Ромкиному лицу от мысли потерять его. Что лишь один неосторожный шаг, слово или действие превратит их крепкие отношения в сплошные развалины. Столько отчаяния и беззаветного «люблю» скрывались в его бездонных, серых глазах, что Ромка… Больше в никаких заверениях и оправданиях не нуждался. Чувства Антона были гулкими, оглушительными и очень, очень болезненными. Ромка осязал, как они его протыкают, с какой силой надавливают на грудь, как галопом заходится пульс Антона, стоявшего напротив. Как внутренний голос воет о помощи, и как кровь стынет в жилах от томительного ожидания. Это было истинное саморазрушение. И больная ненависть к себе. К этой любви, невыносимо тоскливой, стискивающей сердце. Любит до беспамятства. И ненавидит это на том же уровне. Почему-то Ромку одолевает гнев. Черти бушуют внутри, играют на нервах, и злоба нарастает, нарастает. Не из-за того даже, что Антон оказался таким… Неправильным, а совершенно по другой причине. Эти чувства были ему чужды, и Ромка, судя по его крайне расстроенному лицу, не мог даже вообразить, что таилось в сердце Антона до сих пор и по сей день, а он… Он не знал нихуя. И не узнал бы, потому что так было бы правильнее… Ромка все это время радовался, что у него появился друг, который будет мотивировать его, говорить правильные вещи, наставлять и давать мотивацию бороться за лучшую жизнь. Друг… Ромкины кулаки сжимаются. Нихуя он ему не друг, оказывается! — А я, как еблан, блять, радовался, что друга нашел, — прошипел Ромка гневно, окатывая Антона тирадой, а тот весь сжался, принимая удары. Принимая все, что он заслужил. Страдай, Антон, ты врал ему все это время. Все это время, — и врал же всем, блять. И меня за нос водил, как долбоеба последнего! Не говорил, что ты такой… Антон сжал зубы до боли. Его потряхивало от подобных высказываний, и он сорвался, более не сдерживая себя. — Да не такой я! — в горле шипело, Антона настигло желание закашляться, но он продолжил запальчиво, срывающимся, ломким голосом, боясь утратить эту смелость, плескающуюся в груди. — У меня так только с тобой! — злостно и отчаянно одновременно проговаривал Антон, перекрывая Ромкин голос, наблюдая за тем, как вытягивается в замешательстве чужое лицо. — Я не хотел, чтобы ты узнал, я ведь тоже… — искренне выдавливал он. — Хотел просто дружить, — все тело тряслось, как при лихорадке, Антон не мог побороть эту безумную дрожь. Все, чего ему хотелось в этой ситуации — конца. Чтобы все оказалось лишь сраной галлюцинацией, кошмарным сном… Чтобы он смог и дальше дружить с Ромкой, находиться рядом и ничего более не желать. Антон бы все сделал для него. И рисовал бы, стирая руки в кровь, ради него, и играл бы в баскетбол каждый день с ним на пару, и подтянул бы в учебе, показал бы ему жизнь. Новую жизнь. Там, где все намного ярче и светлее, чем все прошлые проблемы, возникающие на пути. Антон бы сделал его счастливым, будучи другом, точно бы сделал счастливее всех на всем белом свете. Антону не нужно ничего более. Просто улыбайся, будь здоровым, хорошо питайся и не унывай. Только не унывай. Я отойду, если так будет правильно. Я уйду, если тебе станет легче. Я исчезну, дабы не мозолить тебе глаза. — Я никогда… Блять, — жгучие слезы начали предательски стекать по щекам, оставлять мерзкие влажные следы, Антон не смог их сдержать, ему это непосильно, — никогда ничего не ждал, никогда не желал чего-то большего и никогда не собирался признаваться в таком, мне и самому… Самому плохо от этого всего, — он сжимал ткань куртки, ощущая барабанящее в груди сердце. Страшно, как же, сука, страшно, но терять уже больше нечего! Антон практически прошептал, — потому что твои чувства мне намного дороже, чем мои, — намного, намного дороже и ценнее. — Потому что я знал, как ты отнесешься к этому, — голос сорвался при выкрике, превращаясь в жалобное сипение, но слова выходили ровными и четкими. Язык не заплетался. — К этим неправильным чувствам. Но я не смог это проконтролировать! Думаешь, я этого хотел?! А вот нихерашеньки я не хотел! — Ромка отступил от него на шаг, пребывая в полнейшей растерянности. Он словно не хотел принимать, осмысливать эти интимные, искренние и важные вещи, а Антон усиливал напор своих чувств. Те, что бушевали в нем до сих пор, так и просясь наружу, умоляя выпустить, дать волю. — Просто не смог! Я не успел предотвратить! Я правда… — голос стих, становясь надтреснутым, Антон потупился, утирая грубым болезненным движением покрасневшие глаза. Давай, ещё немного. Выговорись, скажи ему все, что так долго пришлось сносить одному. Скажи и уйди. Антон прильнул спиной к стене, голова закружилась от стресса, ноги становились ватными, и он уже не мог сохранять равновесие. — Правда, не хотел, — горло пересохло, и каждая фраза проходилась по языку наждачной бумагой. Голос начал постепенно слабеть. Антон поднял на Ромку дрожащие глаза, утратившие какую-либо надежду на лучшее. А в мыслях мантрой повторялись одни и те же предложения: Я не хочу терять тебя Как же я не хочу терять тебя. — Прости, — прошептал он на выдохе, — за все прости. За то, что появился тоже — прости. Лучше бы меня и правда… — Антон сжал руки в кулаки, впиваясь отросшими ногтями в кожу, чтобы ощутить физическую боль, притупить душевную. Его утопию затянуло черной поволокой, и вся зелень превратилась в обломки сожалений и недосказанных фраз. — Никогда не было. Ромка точно хотел возразить, перебить его, но Антон действовал на опережение, потому что словесный поток, копившийся до сих пор, за те чертовы полгода, начал выливаться наружу. Отступать уже некуда. Поэтому Антон признается так, как положено, адекватно, безо всяких выкриков и срывов на фальцет. Ровно и искренне, как и мечтал, прокручивая этот момент снова и снова перед сном, тщательно подбирая сокровенные слова, которые донесут до Ромки истину. Которые покажут все так, как есть. Это не грязь, не чертово влечение и не легкая симпатия. Оно большое и его много. Больше, чем самого Антона. Он всхлипнул, утер слёзы и загорелся в последний раз. Все всколыхнулось, как зеленое поле под порывами ветра, как волосы Ромки, развевающиеся и блестящие под светом холодного фонаря. Антон никогда не мог вообразить себе подобный исход событий. Так попасться. Так глупо попасться… Но все ушло на второй план. Все страхи, сожаления, притворство, ложь… И даже боль. Все терзающее и ненужное. Мешающее мыслить здраво. Эмоции притупились, сердце замерло, а затем бросилось в пляс. — Теперь я не буду убегать, не буду прятаться, потому что я уже заебался все это сносить один. Ты только выслушай меня, — он посмотрел на Ромку решительно, умоляюще, хотя, по ощущениям, его выворачивало наизнанку от отчаяния. — Ром, — он набрал воздуха в легкие и произнёс те самые важные и драгоценные слова, несшие в себе не одно простое «нравишься» и «люблю»: — Ты и есть зеленый. Когда голос стих, Антон ощутил, как медленно, но верно плывет по водной глади. Что то, что он хочет сказать, является самым правильным и значимым, как никогда прежде. Слова искренние, настоящие, бесконтрольные и словно бесконечные. Для Антона Ромка значил куда больше, потому и слова, сорвавшиеся с языка, были неописуемо прекрасными и многогранными, ведь Антон мог говорить о своих чувствах самозабвенно и долго. Душевно и спокойно, как кризализм. Он горько улыбнулся сквозь накатывающие слёзы, губы дрожали, а сам он весь задеревенел. Несчастье смешалось с облегчением, и он был так вымотан, но так рад, что смог впервые признаться в чувствах так, как надо, с трезвой головой, не идя на поводу собственных эмоций. — Ты — то, чего я не посмел бы пожелать никогда, и тебе не нужно меня бояться, — Ромка слушал внимательно, не перебивая. Поджимая губы с силой, хмурясь и глядя на Антона совершенно по-иному. Как на незнакомца, и от этого было донельзя больно. Ведь как только Антон договорит, все хорошее между ними закончится. «Их» больше нет. Есть только он и Антон, отделенные друг от друга личности. — И я очень… Очень рад, что мне довелось встретить тебя, — он видел, как Ромка чуть ли не увядает, как его лицо, до этого пылающее задором и счастьем приобретает отголоски отторжения. Как ему претит все то, что Антон пытается донести, но неприязни, как таковой, не проявляется. Поэтому он не робел, ухватившись за это, как утопающий за соломинку, ибо если уж это конец, то ему стоит закончить все хотя бы адекватно. Он набрал воздуха в легкие и добавил последнее сиплым голосом, — спасибо. Время остановилось. Тишины можно было коснуться пальцами, проведя ими по воздуху. Все замерло, кончилось и истлело, как угли в давно потухшем костре. Ромка молча буравил его лицо в полнейшем замешательстве. Изучал искривившиеся черты, влажные серые стылые глаза, казавшиеся полностью прозрачными. Видел ужас, сожаление и явственное отчаяние. Ромка не мог сорваться на нового друга. Не мог ответить на столь трепетные вещи с излишней грубостью, как он хотел. Безумно хотел. Но затравленный взгляд Антона, его решимость, его, блять, слёзы, которые ранее он старался скрыть ото всех, в том числе и от Ромки, высосали из него все силы. Он сжал руки в кулаки, и Антон морально приготовился к удару, потому что это будет правильно, это в духе Ромки… Антон застыл, когда в мыслях зазвучал Ромкин твердый заверяющий голос: «Я никогда больше тебя не ударю» Он прикрыл веки. А Ромка, сорвавшись, произнёс: — Я не могу… — замотал головой он, ухватившись за нее двумя руками. — Я не могу, — прохрипел он, а затем вскинул руку, как если бы захотел защититься, когда Антон на дрожащих ногах решил шагнуть к нему. Это ударило по Антону во много раз сильнее, его будто кинули в пылающий костер, — это… Блять… — Ромка взглянул на него вымученными и, вперемешку с этим, разочарованными, потускневшими глазами. И больше ничего не сказал. Под надзором серых глаз он отвернулся и ушел прочь, оставив Антона одного в полумраке, подсвеченным одним лишь фонарем. В слезах, с гулко бьющимся сердцем, которое в одно мгновенье стихло, стоило Ромке исчезнуть с поля зрения. Антон ощутил себя рваным холстом, который истерзали и выкинули за ненадобностью. В груди разрастались шипы, и он, болезненно прикусив внутреннюю сторону щеки, едва не разрыдался. Что же теперь будет? Лишь бы у Ромки все было хорошо. Пусть тот возненавидит его по новой, ведь это все к этому и вело. Приступы, убивающие его, и невзаимные чувства… Таков итог, но все равно… Все равно… Антон, не удержавшись на ногах, осел на земле, вытянув ноги вперед. Все подрагивало от пережитого стресса. Горевшее огнём тело начало леденеть. Все равно… В висках все еще пульсировало, и он чувствовал себя полностью прогоревшим. Щиплет глаза, в горле неприятно шипит, а душа бесконечно самоистязается. Антон всхлипнул, прикрыв лицо ладонями, утер глаза грубым движением руки. Снова и снова, пока кожа не начнет саднить и краснеть. Все равно я не хочу так… Я не хочу расплачиваться таким образом. Я просто хотел… Дружить. Рядом лежал раскрытый альбом с немного потрепанными страницами. Видимо, Ромка и сам не заметил, как уронил его. Антон сумел выцепить в полумраке зеленые аккуратные, с любовью выведенные штришки. На бумаге, чуть ли не светясь, на него смотрел улыбающийся и счастливый Ромка. Тот самый сегодняшний рисунок, послуживший точкой невозврата. Чертов альбом… Наверное все и должно было случиться так. Это было неизбежно, и именно беспечность Антона, притащившего этот альбом, все раскрыла. Он пролистал страницы, и только сейчас был крайне ошарашен тем, что осознал, сколько восхищения, обожания и любви было вложено в каждый рисунок. Ромка не мог не догадаться. Все чуть ли не кричало о его теплых чувствах. — Один на них… Зеленый, — прошептал Антон, прижав альбом к сердцу крепко-накрепко, как самое ценное и самое драгоценное на всем белом свете. Он ощутил себя маленьким комком. Уязвимым и самым слабым из всех существующих на планете людей. Вот и всё. Весь итог. Вдали горела уличная лампа, освещающая школу и протоптанную тропинку, по которой брел Ромкин черный силуэт. Я худший из худших. Тебя разочаровал, себя подставил. Мы не можем быть друзьями. Антон даже не помнил себя, когда, встав с грязной земли, поплелся обратно к воротам школы, где его ждал папин автомобиль с приветливо горевшими фарами. Все потеряло смысл, и он не мог отделаться от тревожного чувства, которое теперь будет преследовать его всюду. Завтра все будет уже не так, как было прежде. Его и Ромки больше нет. Они не друзья, не приятели и не товарищи. Они вернулись к тому, с чего начинали. К исходной точке. Незнакомцы. Антон болезненно замычал, когда в груди резко кольнуло, будто сердце проткнули острой иглой. Он прижал руку к ноющему месту и попытался отдышаться. Блять, неужели весь этот пережиток эмоций повлек за собой последствия? Состояние снова пошатнулось, но в этот раз под удар попало сердце. Заверял же себя, что будет держаться от него подальше ради собственной безопасности, и что теперь? Чаша снова начала наполняться, и, когда содержимое достигнет максимума, приступ накатит по новой. И тогда Антон не сможет спастись, ведь Ромки абсолютно точно рядом не будет. И хватит ли у него сил изображать перед отцом радость? Конечно нет. Антон выпотрошен, разбит, у него не получится врать. Он прошествовал на ватных ногах к машине, то и дело морщась от боли в груди. Она накатывала, усиливалась, протыкала сердце, доводя до желания вскрикнуть, а затем утихала, будто то была лишь его больная фантазия. И было бы все не так плохо, если бы из школы поочередно не начали вываливаться ребята и потихоньку направляться в его сторону. Блять. Антоном овладела лютейшая из всех возможных паника. Нет… Только не сейчас! Только не здесь! Пожалуйста! Взору открылось несколько силуэтов, в которых Антон узнал Полину, Бяшу, Володю, Катю с Сашей и… Рому… Антон встрепенулся. Рома! Он не сможет снести этот разговор. Не сможет взглянуть ему в глаза так же, как часом ранее. И не уверен даже, что сумеет выдавить из себя хоть одно внятное слово. Ему хотелось лишь распахнуть дверцу машины и внаглую протиснуться внутрь под удивленными взглядами ребят. И плевать, что о нем подумают. Но он мог только незыблемо стоять, побледневший, измотанный и полностью разбитый. — Антон, ты уже уходишь, что ли? — взволнованно начала Катя, поправив на себе курточку, накинутую на плечи. — Веселье ведь только началось… Она звучала так раздосадованно, но Антон не ощутил никакого чувства вины или стыда, как это бывало часто… Абсолютная пустота и желание исчезнуть поработили рассудок, потому что он точно не был готов видеть Ромку сейчас, после такого душещипательного признания. После того, как вывернул душу наизнанку там, у заброшенного дома. И там же оставил обломки своего разбитого на части сердца. Антон поднял на него глаза и убедился в одном. В том, что Ромку просто силком вытурили из школы, стоило ребятам завидеть знакомый черный бумер, а тот не успел придумать нечто оправдательное, чтобы не сталкиваться с Антоном сейчас лицом к лицу. Да и резкая смена настроения повлекла бы за собой череду вопросов, поэтому Ромке пришлось выйти проводить его вместе со всеми. Однако холодом от него веяло таким сильным, что даже градус на улице будто бы скатился вниз. Антон поджал губы, дрожащие в нервном тике от того, как он не мог держать себя в руках. Шею будто сдавило, и он мог лишь молча прятать влажные и красные от слез глаза, боясь показать друзьям свой внешний вид. Ведь под ярким светом фонаря можно было увидеть все, вплоть до мельчайших деталей. — Да, мне нужно уйти, — у Антона на лице не было ни единого намека на улыбку. Его словно раздавили, выдавили все жизненные соки. Голос охрип, стал надтреснутым, ломким. В глазах стояли помехи, сфокусироваться на чужих лицах было практически невозможно, ещё и образовавшаяся боль в груди, головокружение… — я пообещал, что буду дома не слишком поздно, — удивительно было ещё то, что никто не указал на его внешний вид. Он ведь был в пятнах краски. Катя обеспокоенно покосилась на Полину, которая тоже заметила его смену в настроении. И только Бяша, игнорируя его состояние, в чем Антон был очень ему благодарен, протянул ему руку и попрощался, как надо: — Ну бывай-на, Тоха. Антон пожал его руку, пока остальные начали одаривать его словами прощания. — Пока, Антош! — улыбнулась Полина, приобняв его за плечи. — Было весело, очень. Нужно будет повторить! Он усилием воли заставил себя улыбнуться. Криво и коротко. — Ты выглядишь очень плохо, — проговорил Володя, обняв его очень крепко. Антону почему-то безумно захотелось сжать его в ответ и поделиться всем, что на него навалилось за сегодняшний день, — я завтра позвоню. — Хорошо. — Было весело! — промолвила Саша очень эмоционально, а затем, пошарившись в своей сумке, которая по габаритам казалась больше неё, вытащила «белочку» и сунула в его ладонь. — Я рада, что ты пришел, — она улыбнулась очень радушно и тепло, и внутри Антона затянулся тугой узел. Вот, кого Ромка любит. Вот, с кем он должен быть счастлив. Хорошая, щедрая, умная, приветливая и яркая, как солнце. Антон — полная её противоположность. И если уж он не сможет быть рядом… То она точно… Точно сможет. — А ты-то че стоишь, как чмо? — недоуменно обратился Бяша к Ромке, который стоял немного поодаль от них, словно Антон представлял для него угрозу. Антон вздрогнул, накативший страх вызвал слабость в теле, хотелось сбежать. Сознание помутилось, ему становилось все хуже, и, когда их взгляды пересеклись, сердце снова сдавило в болезненной хватке. Антон порывисто задышал, сомкнул веки до звездочек перед глазами. Чем ближе он, тем хуже Антону. Нужно держать дистанцию. И стоило только подумать об этом, как Ромка, борясь со своими тараканами, всё-таки оказался в позиции проигравшего, потому что он не смог. Не смог подойти и попрощаться. Даже сдавленного «бывай», сказать не смог. — Мне нужно отойти покурить, — хмуро ответил Ромка, отвернувшись под недоумевающие взгляды друзей. — Ты куда попер, а, козлина! — возмутилась Полина, чуть ли не давясь воздухом. Но Ромка её и не слышал. Не желал слышать. И Антона видеть больше не желал! Но он хотел попрощаться нормально. Потому что завтра все изменится. Так хотя бы сейчас… Хотя бы в последний раз! — Ром… — имя вышло наружу слишком быстро, испуганно и сипло. Не так, как Антон того планировал. Ромка замер, спина напряглась. Он повернулся к нему вполоборота, заметно изменившись в настроении, и выплюнул с нотками гнева то, что Антона убило окончательно, вырвав сердце и выкинув, как ненужный кусок мусора. Больно и безжалостно: — Не сейчас, Антон. Его угробили. Окончательно угробили. И если до этого Антон ощущал пустоту от шквала пережитых эмоций, то сейчас это загорелось снова, будто кинули зажженную спичку в канистру с бензином. Действуя на эмоциях, он невольно протянул руку на грани ужаса и исполинского отчаяния, как брошенный мамой в парке мальчуган. Хотелось разрыдаться. Расчесать ноющую грудь. Утихомирить галопом стучащее сердце. Заорать во весь голос, подобно маленькому ребенку. Не называй меня так! Не называй! Пожалуйста! Не поступай так со мной! Но Ромка был уже далеко. Так далеко… Володя посмотрел на Антона обеспокоенными, понимающими глазами и, пересекшись с ребятами взглядами, озвучил: — Все, давайте уйдем, — Володя нахмурился, проговаривая слова как-то раздосадованно, — Рома, походу, не в духе. — Не знаю, что с ним, — качнула головой Полина, — но я попробую поговорить с ним… — Полина взяла руки Антона в свои, хотя тот не готов был к тактильному контакту. — Он злющий вернулся, и ни с кем разговаривать не хотел, это не твоя вина. Моя. Именно моя вина. Теперь он ненавидит меня. Как раньше ненавидит. Видеть не хочет. Руку пожимать. Антон стал грязным и неугодным. И оттого брошенным. — Не думай слишком много-на, — проговорил Бяша взволнованно. Видимо, все начали замечать общее состояние Антона, — этот долбоеб просто из-за очередной херни парится и не говорит. Произошло чет плохое, наверное, — да, произошло. Антон все испортил, разрушил их едва выстроенную по кирпичикам дружбу. Почти что предал, — он таким угашенным ходил, когда дядь Миша погиб… — упавшим голосом добавил Бяша, заметно встревожившись. — Его тогда крыло пиздец как, а щас, будто бы, чет похожее назревает. Боже. Это же… Это полнейший пиздец. Это значило одно. Что Антон для Ромки теперь всего лишь плохое воспоминание. — Антон, ты садишься уже? — папин голос заставил его вздрогнуть и воззриться на того сквозь оконное стекло. — Нам домой пора. В горле стоял удушающий ком. А перед глазами — Ромкина удаляющаяся спина. Напряженная и угрюмая. Он едва нашел силы потянуть за дверную ручку, открыть её дрожащими руками далеко не с первого раза и сесть на заднее сиденье. — Что-то случилось, сынок? — участливо поинтересовался папа, тронувшись с места. — Ты выглядишь каким-то вымотанным, и в чем ты извазюкался, господи? Антон ответил отрешенно, словно робот, без сил: — Его больше нет, пап. Папа посмотрел на него через зеркало заднего вида и выгнул бровь: — Чего нет? Антон прошептал, закончившись окончательно: — Зеленого больше нет. Вокруг Антона все начало покрываться серыми пятнами. Лицо Ромки, его глаза… Как будто кто-то случайно капнул на идеально зеленый холст. Всю картину затянуло серой пленкой, и Антон, по ощущениям, ослеп. Зеленый полностью выцвел.