back time

Антон не помнил, в какой момент он оказался дома, в собственной комнате, прожигаемый чувством вины с гулко бьющимся сердцем. Произошедшее потихоньку начало наваливаться на него со всей имеющейся силы, как мощная лавина, сбивающая с ног. Все то, что он сказал ему тогда, выворачивая наизнанку душу… Ромкино ошарашенное и разочарованное выражение и собственный галопом заходящийся пульс. В машине его жутко подташнивало, кружилась голова, и папа, заметивший это, поспешил открыть окно. Антона обдало свежим прохладным воздухом, который немного даже отрезвил его распаленное сознание. Дома мама с Олей встретили его с радушными и предвкушающими улыбками, но те тотчас растаяли, когда они завидели упавшее настроение Антона: его потухший взгляд, пятна краски, красующиеся на его щеках, коже рук, и покрасневшие от слез глаза. Антон совершенно не готов был вести с родными диалог, поэтому они, прекрасно поняв все без слов, большую часть времени молчали, чтобы лишний раз не потревожить его. Кроме мамы, конечно же. Она не терпящим возражений тоном моментально погнала его в ванную, приговаривая, что весь этот смрад из пятен нужно поскорее смыть. Антон всего лишь хотел завалиться в свою комнату и лечь спать, чтобы забыть весь произошедший за сегодня ужас, но сил на препирательства просто не хватило. Поэтому, стоя сейчас под мощным напором воды, его всего колошматило, когда вспышками перед глазами вырисовывалось Ромкино отчаянное и злостное лицо. Горячий душ чуть ли не обжигал кожу, но Антону было плевать на эти неудобства. Все, о чем он мог думать — это Ромка. И ведь, блять, как он пойдет в школу послезавтра? Как покажется ему на глаза? Как они вообще смогут заговорить друг с другом? А если Ромка начнет разбираться со всем путем насильственных действий? Блять. Антон поскорее откинул эту мысль в сторону, пока она, как назойливая муха, продолжала жужжать в его голове. Ромка никогда его не ударит. Антон это понял, когда тот, будучи растерянным и в то же время разбитым, не решился даже слова плохого ему сказать. Он не желал делать Антону больно, не хотел выражаться резко, или грубо. Ромка лишь хотел услышать правду. И он услышал её, получил. Конечно же, это не вызвало у него никакого облегчения. Ромка был попросту ошарашен его признанием, а еще он жалел. Очень сильно жалел о том, что осмелился спросить об этом, допытывался, выдавил из Антона важные слова. Те слова, которые Антон прятал все это время от его глаз и ушей, дабы защититься. Взгляд упал на позеленевшие от краски ладони. Антон вялыми движениями провел мочалкой по коже, наблюдая за тем, как чертова краска, будто бы въевшаяся в кожу, не желала сходить. Ты и есть зеленый. И тогда он усилил напор. Отчаяние превратилось в раздражение, а затем перекочевало в самое настоящее бешенство. Ты — то, чего я не посмел бы пожелать никогда. Руки, щеки… Все подвергалось чуть ли не насилию, когда Антон с остервенением проводил по коже мочалкой, которая оцарапывала, вызывала раздражение. И я очень… Очень рад, что мне довелось встретить тебя. А краска… Она впилась. Ну давай же, смойся уже! Антон поджал губы и, не совладав с собственной агрессией, с избыточной силой кинул мочалку в стену и прикрыл руками лицо. Под завесой черноты чувства становились ярче, опутывали колючей проволокой и въедались намертво. Антону стало страшно, очень страшно от неизвестности будущего. Как же он теперь будет? Как все исправит? Ужас перешёл в отчаяние и злобу. Кожа саднила, горела под напором горячей воды. Антон не мог нормально отдышаться: клубы пара, попадающие в легкие, обжигали внутренности. — Сука… — прошептал Антон злостно, вскинув голову к потолку. Перед глазами все плыло, побелело, разлетелись в стороны мошки, — как же меня все, блять… Антон не хотел размышлять, не желал думать, но каждый раз отматывал воспоминания назад, как кинопленку, и возвращался к заброшенному зданию, видел потекшие пятна граффити, напоминающие кляксы, слышал свой собственный раскатистый голос и лицезрел Ромкино лицо. И накатывал ужас. Голова кружилась, гудела, а в ушах звенело зычно. Антон зажал уши ладонями, забегал глазами по стенкам ванной комнаты, попытался выдохнуть… Все испорчено. Он все испортил. Альбом… Ебучий альбом… Почему Антон не смог сдержать в узде свои порывы? Почему самозабвенно отдался чувствам и ослабил бдительность? Почему он попался так глупо? Разочаровал, задел… Что ему вообще стоит предпринять? А школа? Как он будет вести себя в школе? Сможет ли он снести все всплывающее на пути? Думать невозможно, слишком душно, нужно выйти… Тяжело дышать. Антон едва потянулся рукой, повернул маховик, и горячая струя перестала обжигать кожу. Собственное дыхание в абсолютной тишине показалось ему гулким, а конечности — слишком вялыми. Из ванной он вышел ещё более опустошенным, но в то же время озлобленным на весь мир. Щеки болезненно жгло, Антон изредка морщился от боли, желая охладить их поскорее. Он не мог взять себя в руки. И думать ни о чем уже не мог. Еще и изображать перед мамой, Олей и папой подобие хорошего настроения ему было совершенно непосильно. — Антон, садись сюда, — голос мамы отрезвил рассудок. Он посмотрел в ее сторону, где та, стоя на кухне с растительным маслом и пачкой салфеток, поджидала его. — Сейчас смоем весь этот ужас. Антон не хотел даже разговаривать, но и сил возражать не было, поэтому он покорно прошел в кухню и уселся на стул перед мамой, пока она, обмакнув салфетку в масло, начала немного встревоженно: — Что-то случилось на посиделках твоих? Антон поморщился от боли, даже зашипел, когда мама провела салфеткой по саднящей коже щеки. — Нет, — ответил он охрипшим голосом. Он был так истощен, что не мог даже здраво мыслить, а тут ещё мама со своими вопросами… И разве уж он сможет рассказать обо всем? Ему претила одна лишь мысль об этом, — мам, не спрашивай ни о чем, ладно? — бесцветным голосом попросил он. — Я очень устал и хочу лечь спать. Мама понимающе закивала. Наверняка и у неё происходили подобные вещи в школе. Первая любовь, разбитое сердце, апатия и депрессия… Она, возможно, смогла бы его понять, если бы Антон высказался, однако их ситуации все же имели различие: мама точно не влюблялась в кого-то похожего на себя, а вот Антон — да. Он никогда не сможет открыться полностью ни маме, ни тем более папе, который, если узнает, отреагирует крайне агрессивно. Нет… Не так… От Антона, скорее всего, живого места не останется. Нередко он слышал, как папа крайне предвзято выражался по поводу «педиков», и Антона каждый раз трясло от мысли, что и он входит в этот список. Что его отец, вероятнее всего, не сможет принять его таким, и это приводило в ужас. — Ромашковый чай будешь? — спросила мама очень осторожно, прерывая его раздумья. — Возможно, так уснешь быстрее, и мысли поутихнут. — Нет, мам, — вряд ли ему сейчас поможет ромашковый чай. Антону казалось, что ничего ему не поможет вовсе. Что весь мир преисполнен ненависти к нему. Что он маленький, незначительный и никем нелюбимый. Это было так глупо… Но сейчас это ощущалось так ярко и больно, что Антону хотелось взвыть. Но он настолько был вымотан, что даже все переживания вместе со слезами ушли на второй план, — а можно… Есть успокоительное какое? Я хочу сразу уснуть… Мама немного замялась, забеспокоилась, даже удивилась самую малость. Было видно, что после той травмирующей ситуации она до одури не хотела видеть в руках Антона пластины с лекарствами. Но, несмотря на свое нежелание, она решила сжалиться над Антоном и откинуть все переживания на второй план, чтобы довериться ему: — Только если одну, — она вздохнула. — В ванной помнишь же, где аптечка? Оттуда возьми. — Спасибо, мам, — Антон действительно был очень благодарен, потому что, скорее всего, он не сможет сегодня нормально уснуть, — мне просто неспокойно, а чай уже не помогает. Антон туманно посмотрел на маму, в то время как она — с улыбкой, и что-то внутри от этого зашевелилось. К горлу подступил ком, отчего он поймал себя на мысли, что в глазах вновь накапливается мерзкая влага. Он не может загнуться вот так. Не должен. И только не при маме. Наверняка она заметила его сломленное выражение, дрогнувшие губы и блестящие от подступающих слез глаза, потому что в её выражении что-то блеснуло: переживание, желание помочь и толика жалости, которая Антону не казалась такой острой и неприятной, как это ощущалось с остальными. Маме он мог позволить себя пожалеть и обнять, ему не претило выглядеть перед ней слабым, уязвимым и маленьким. Она ничего не сказала. Слегка ободряюще и понимающе улыбнулась, затем наклонилась, чмокнула его в горячий лоб и проговорила заботливо: — Все, умой лицо и ложись спать, тебя никто завтра не потревожит. Антона это действительно приободрило самую малость. Предварительно закинув в рот таблетку, он вернулся в комнату полностью разбитым, стараясь игнорировать то, что произошло сегодняшним вечером, однако Ромкины слова все ещё раскатисто проносились в уставшем сознании. «А я, как еблан, блять, радовался, что друга нашел». Антон заворочался на кровати, повернулся лицом к приколоченному к стене ковру. Узоры начали образовываться в ужасающие картины, и Антон, ощутив холодок, бегущий по спине, сомкнул веки до звездочек. Тревожное чувство вновь подступило с утроенной силой, он крупно задрожал под слоем зимнего одеяла. Задубели пальцы и ноги, а панический страх вызвал желание распахнуть окна настежь и вдохнуть побольше живительного воздуха. «И врал же всем, блять. И меня за нос водил, как долбоеба последнего! Не говорил, что ты такой…» Мне холодно. Лучше бы меня и правда… «Не сейчас, Антон». …Никогда не было. Веки стали тяжелыми, как балласт, а тело — будто бы не принадлежащим ему. Вялым, призрачным… Словно отказали конечности. Антон уже ничего не чувствовал. Он находился там, далеко-далеко, за выстроенной крепостью, под защитой собственных сновидений, где в полнейшей темноте до его ушей доходил чей-то тихий шепот: «тебя никто не тронет». Этой ночью он спал как убитый, убаюкиваемый завыванием ветра за дребезжащим оконным стеклом, а собственный голос эхом повторял самые сокровенные и важные слова: «Ты и есть зеленый».

***

Весь выходной он успешно проспал, будучи совершенно выпотрошенным вчерашним днем. Лишь когда мама завалилась к нему в комнату с просьбой поужинать со всеми, Антон едва выполз из-под теплого одеяла и поплелся на ватных ногах следом за ней. Казалось, что сон не повлиял на него в позитивном ключе: чувства отключились, а голова, напоминающая вату, отказывалась работать. Антон передвигался по дому, как зомби, и даже мама решила прокомментировать разок его походку, посмеиваясь над ним, однако это не вызывало в нем раздражения, да и радости тоже, в принципе. На удивление, Оля не докапывалась до него с вопросами о том, что с ним произошло вчера, и это грело Антону душу. Все же, несмотря на то, что у нее накопилось уйма вопросов, она в первую очередь заботилась о его чувствах, поэтому Антон был очень благодарен тому, что она была такой сдержанной и чуткой по отношению к нему. Наверняка он всех перепугал, хотя не случилось ничего такого страшного, но его вымученное выражение встревожило всех членов семьи, поэтому они были крайне осторожными и внимательными к его чувствам с момента, как он встал с постели. Во рту ощущалась неприятная сухость. Хотелось отпить живительной воды, остудить и привести в порядок мысли, напоминающие сплошную какофонию, но в то же время он не горел желанием их разбирать и расставлять по полочкам, опасаясь последствий, которые нагрянут сразу же, стоит ему немного поднапрячь уставшее сознание. Папа же весь выходной пробыл на работе. Еще с утра ему позвонили и попросили выехать помочь, а с его неумением отказывать он, изредка ругаясь, по словам мамы, вышел из дома крайне недовольным и не выспавшимся, так как его планы на этот день разрушились моментально. — Какие ещё планы? — поинтересовался Антон бесцветным голосом, наконец притронувшись к своей тарелке с куриным супом. Аппетита не было, но ему нужно было съесть хотя бы что-нибудь, чтобы наполнить пустой желудок, однако он больше ковырялся ложкой в тарелке, нежели ел. Несмотря на раздрай внутри, он ощущал защиту в четырех стенах собственного дома, в котором царил уют и спокойствие. Ему не нужно было корить себя за сказанное в тот день, не нужно было размышлять, как поступить дальше и как именно начать разговор с Ромкой, ведь они точно не закончили тогда. Хотя страшно было. Очень страшно сталкиваться с ним там, в школе, когда он, скорее всего, уже знать Антона не хотел. Эмоции на короткий миг притупились благодаря ромашковому чаю и успокоительным, которые он решил принять в тайне от мамы, ведь от одного раза ничего не случится, верно же? Поэтому сердце Антона оставалось спокойным и равнодушным. Он расхаживал по дому как пустая оболочка, живой призрак. И, если честно, это было ему только на руку. Он мог хотя бы свободно дышать. И он был уверен, что завтра, когда ему придется столкнуться с Ромкиным отторжением, то будет во всеоружии и попробует его разговорить. Антон действительно сломался. Он не хотел есть, заниматься домашним заданием… А поступление так совершенно забылось. Все эмоции, в том числе и боль, были утрачены в субботу, когда Ромка назвал его по имени. Апатия вытеснила все остальные эмоции. «Не сейчас, Антон». Он сжал ложку покрепче, стараясь выкинуть из головы эту фразу. Та несла в себе много непринятия и злости, сочившихся из Ромки на тот момент. Он действительно уколол Антона этим слишком сильно — ранил, даже убил. И тогда зеленый полностью выцвел. Антон больше не видит его. А до этого даже лазурное небо окрашивалось в желанный зеленый. Серость покинула мир Антона, когда он понял, что именно он искал все это время. Ромка был его спасением, его «зеленым». А теперь… Антон будто ослеп, растерял возможность видеть цвета, и сколько бы он ни всматривался, сколько бы ни старался, зеленого не было. Полыхал где-то красный, голубой, фиолетовый и другие цвета… Но самое важное куда-то испарилось. — Он хотел нас в парк аттракционов отвезти, — вздохнула погрустневшая Оля, зачерпнув ложкой суп, — мы же давно никуда не ездили. Антон даже немного удивился. Папа действительно не мог выкроить время для прогулок с семьей, и большую часть времени Антон с Олей искали развлечение в поселке, не надеясь на то, что папа возьмет инициативу в свои руки и поможет им развеяться. Наверняка он просто распереживался из-за Антона вчера. Подумал, что сердце ему разбили или того хуже… А что может быть хуже? Антон думал, что хуже уже ничего не могло быть. И, если честно, он бы никуда не поехал, если бы папа решился их отвезти в город. Остался бы дома, скорее всего. Злился бы на себя, винил… Блять, вспоминал бы постоянно произошедшее. Он, в принципе, весь выходной в комнате и провел, потому что с мыслями собраться не мог. Завтра все изменится. И Антону было очень страшно сталкиваться с этими изменениями. Он точно не выдержит, если Ромка решит с ним не поздороваться или пошлет его на худой конец. Но больше всего его волновало равнодушие. Если Ромка вдруг решит игнорировать Антона все оставшееся время до выпускного, он просто загнется. Ну не может же быть такого, чтобы тот счел лучшим решением из имеющихся избегать Антона, будто боясь заразиться от него. Нет. Ромка точно этого не боялся. Он общается с Володей и полностью убежден в его предпочтениях, но никогда не боялся здороваться с ним за руку или еще чего. Он вел себя с ним естественно, потому что, несмотря на свою гомофобию, Володя ранее был его другом. Тогда проблема далеко не в том, каков Антон, а именно в его чувствах к Ромке. Успокоительные работали очень хорошо и полностью притупили его боль, которая всплывет уже завтра утром, когда ему придется идти в школу. Но нельзя злоупотреблять ими ни в коем случае, иначе последствия будут необратимые. Антон все понимал, поэтому действовал крайне осторожно и мыслил трезво. — Съездим в следующем месяце, — проговорила мама с улыбкой, усаживаясь за стол, — а пока давайте есть, суп остывает!

***

Утро прошло в достаточно негативном ключе. Как только Антон разлепил веки, он осознал, что его ждет сегодняшним днем. И стало так страшно, так паршиво и так ненавистно все… Он едва поднялся с кровати, ежась от холода, и побрел в ванную, а когда вернулся в комнату и начал одеваться нерасторопно, он взглянул на себя в зеркале. Белая рубашка, застегнутая на все пуговицы, синие штаны… Антон напряженно оглядывал себя, как незнакомца, и почему-то лицезреть себя таким ему стало совершенно не по нраву. Носить форму не являлось обязанностью в их школе, которую выполнять нужно было безоговорочно, так почему он каждый день напяливал одно и то же? И почему-то впервые Антону стало мерзко от собственного внешнего вида. Всегда нелюдимый, серый, сливающийся с толпой, обычный… И очки эти, портившие все впечатление о нем. В зеркале на него смотрел кто-то измученный, уставший и немного даже раздраженный всем происходящим. Антон не успел заметить, как руки сами по себе потянулись к вороту, расстегнули первую пуговицу, а затем и все остальные. Школьная форма оказалась на кровати, а сам Антон распахнул дверцы шкафа и выудил вешалку, на которой аккуратно висели выглаженные вещи. Ого. Антон уже и забыл, что у него помимо формы имелась и такая одежда. Он замялся немного, начал метаться в мыслях, переживая о том, что могут сказать в школе… Но сомнения развеялись стремительно, как только он натянул на себя рубашку в черно-желтую клетку, закатал рукава, а поверх неё надел вязаную черную жилетку, а затем и черные штаны. Антон замер перед собственным отражением, изучая черты лица, ссутуленные плечи и торчащие со всех сторон волосы. А не выглядит ли он нелепо? Что он хотел этим показать, доказать? Вид совсем болезненный, под глазами давно залегшие синяки, будто он не спал никогда в жизни. Пальцы сами потянулись и зарылись в белые волосы, напоминающие гнездо. Антон убрал отросшую челку с глаз, открывая чистый лоб. И его лицо от таких незначительных изменений так сильно начало отличаться от того, каким оно было минутой ранее, что Антон просто не смог сдержать свой порыв и побежал вниз на кухню. — Мама, сможешь меня постричь?! — Антон ворвался в кухню так резко, что мама, готовившая в этот момент блинчики, от неожиданности уронила лопатку и воззрилась на него непонимающе. — Я только сейчас понял, что выгляжу как ботан! Мама почему-то звонко рассмеялась, и Антон самую малость смутился. Она посмотрела на него с капелькой просветления и какой-то теплой ностальгией, будто тосковала по чему-то очень, очень важному и ценному. — Присаживайся, — улыбнулась мама мягко. Антон даже растерялся самую малость от звучания нежности в её голосе. — Я уже и забыла, когда ты в последний раз просил меня о таком. О, ты ещё и приоделся красиво, тебе так идет, хороший мой! — она выглядела непомерно счастливой, будто ждала момента, когда Антон самолично подойдет к ней с подобной просьбой, и почему-то от этого выражения в его груди что-то екнуло. — А то совсем о себе думать перестал, — она отложила в сторону лопатку и побежала вверх по ступенькам в ванную. — Сейчас за ножницами схожу! Ох, а не слишком ли много Антон собрался в себе менять сегодня? Нет… Плевать. Я хочу измениться. Хочу чувствовать себя живым. Хочу, как и все, интересоваться своим внешним видом, пытаться вносить какие-то маломальские изменения. Я просто хочу выйти к свету и быть уверенным в том, что я — личность. Что у меня, как и у всех, есть свои интересы и мне не плевать на себя, на свои чувства. Я ведь не обращал внимания на такие вещи, а они важны. Что может быть ценнее моих чувств и заботы о себе самом? Мама действительно постригла его покороче. Длинные пряди, мешающие глазам, наконец перестали беспокоить Антона. Он проводил руками по ним, ощущая, какими мягкими и ухоженными стали его волосы после стрижки. И почему-то это согрело его сердце самую малость. Он ведь и правда совсем забросил себя, не думал о себе, не ухаживал… В итоге плюнул на всё и ходил в одном и том же, игнорировал отросшие волосы, свой внешний вид… На секунду стало легче дышать. Он ощутил такой подъем и радость, что в порыве чувств обнял и поблагодарил маму очень эмоционально. Оля, спустившаяся к ним, готовая к школе, заметила, как поменялся его стиль, и восхищенно начала осыпать брата комплиментами. Антону было хорошо в стенах собственного дома. Там было тепло, безопасно, и его, по крайней мере, действительно любили. Они запрыгнули в папину машину. Оля выглядела не выспавшейся, поэтому уснула на своем сидении, в то время как Антон… Он не мог успокоиться после того, как вывалился на улицу и вся его защита дала слабину, а затем и пала. Тревога всплыла довольно быстро, и Антон ощутил неприятное жжение в груди. Руки сжались на ткани штанов, а сердце будто неприятно задрожало в ребрах. И пока папа ехал по неровной дороге, Антона швыряло из стороны в сторону, отчего его настигла безумная муть. Сегодня будет очень тяжелый день, который ему стоит пережить. Он доехал до школы будучи полностью встревоженным. Действие успокоительных кончилось еще вчера, и реальность свалилась на голову очень резко. Все душащие мысли нахлынули на него в тот же момент, когда он понял, насколько все на самом деле плохо. Это была самая настоящая катастрофа. Разве Ромка захочет видеть его сейчас? Не лучше ли было остаться дома, отдохнуть ещё пару дней, а потом с более-менее спокойной душой и трезвой головой вернуться в школу и столкнуться с неизбежной реальностью? А вдруг… Вдруг Ромка был настолько потрясен его признанием, что не сумел сохранить разговор в тайне и рассказал об этом друзьям? Нет. Вот тут Антон точно не прав. Ромка никогда бы так не поступил, несмотря на гомофобию. Ни разу за все время их дружбы Ромка никому ничего не разбалтывал. Особенно столь личное и шокирующее. Ромке и не нужно было много думать, чтобы понять, о чем рассказывать не стоит, поэтому Антон, который дружил с ним с самого детства, был в этом более чем убежден сейчас. Хорошо, с этим разобрались, а что делать, если Ромка решит прибегнуть к физической расправе? Тут уже Антон малость сомневался в том, что тот не решит задавить его, как только Антон попадется ему на глаза. Однако он все же верил в Ромку. Антон вспомнил его улыбку, их посиделки, совместную ночевку и много-много другого и окончательно успокоился. Он не такой. Ромка никогда бы так не поступил. Первым уроком стоял русский язык, и Антон очень удачно опоздал на него, когда решил оттянуть время, и проводил Олю в класс. Стены школы будто сужались, грозясь его расплющить, и погода за окном подходила под его упавшее настроение. Серое небо, которое заволокло тучами; поблекшие цвета: выцветшая зелень травы, деревьев… Антон поджал губы, пытаясь унять тревогу в груди, наблюдая за тем, как все окрашивается в противный серый. Все это было ожидаемо. Но было крайне больно. Что же ему делать? Может, соврать? Сказать Роме, что все это был глупый розыгрыш… Блять, да это даже звучит ущербно, Ромка ни за что в такие глупости не поверит! Антон прикрыл лицо руками и тихо в них завыл. Каким же он выглядел жалким и глупым в субботний вечер, стоя там, перед Ромкой, и выливая на него все свои накопившиеся чувства. Какой яркий шок красовался на чужом лице и как бурно и пренебрежительно Ромка отреагировал на его признание. Антон даже злился на него. Очень сильно злился, в бешенстве пребывал, когда вспоминал последнее выплюнутое: «Не сейчас, Антон». Сердце горело, и вместе со вселенской печалью в нем взыграл ещё и гнев. От этого некуда было деться. Антон весь выходной проворочался в постели, каждые два часа пробуждаясь в холодном поту, порывисто дыша и пытаясь найти себе место. Он был так сломлен и удручен, что просто не мог нормально функционировать. Да и не ел он ничего толком, хотя мама очень старалась, готовила и приносила к нему в комнату его любимую курочку. Верно, это не конец света. Антон все ещё продолжает жить и смотреть вперед, в будущее. Ему не в первый раз делали так больно, поэтому он должен был реагировать на все немного спокойнее… Но выходило наоборот. Нет, ну, если он сейчас зайдёт в класс, Ромка сто процентов будет смотреть в окно и делать вид, что его не существует, да и вряд ли подойдет поздороваться вместе с остальными, а такая перспектива Антона более чем устраивала. Значит, он сможет спокойно юркнуть мимо него и сесть на свое место, ведь сейчас время урока, и ему не придется думать, как стоит поприветствовать Ромку и стоит ли приветствовать вообще. Если честно, он и не хотел этого делать. Потому что боялся оказаться окаченным его ненавистью и неприязнью. Блять, да он уже и не знал, чего хотел. Он боялся любого возможного исхода событий. Антон не хотел, чтобы то хрупкое и маленькое, оставшееся между ними, разбилось вдребезги, когда ему придется столкнуться с настоящим. А Ромка церемониться не будет, если ему придется сказать все прямо. Он скажет. И будет выражаться максимально резко, чтобы Антон не питал никаких надежд на его счет. Но он и так не питал. Антон просто не знал, что делать, и уж тем более никогда не надеялся на взаимность. Это ведь так нелепо звучит. Какая взаимность? Ромка никогда не посмотрит в его сторону. И Антон уже давно… Очень, очень давно привил себе эту мысль, чтобы боль в скором времени стихла. И она стихнет. Ромке стоит просто ему в этом помочь. Пусть будет резким, безжалостным и грубым. Антон готов ко всему. Абсолютно ко всему. Тогда он сможет двигаться дальше, ведь страдать — последнее, что ему было нужно. Антон не собирается унижаться и вызывать чувство жалости. Не собирается просить его оставаться другом, замять случившееся и всё в таком духе. Нет. Он не хотел забывать то, что случилось. Возможно, в субботу он и выглядел растерянным и разбитым, но сейчас он готов был ко всему. Скоро выпуск, и ему не придется страдать слишком долго. Отучится на отлично и поступит в хороший университет, забудет Ромку, как страшный сон. Страшно прекрасный сон. И тогда Антону не придется больше бояться. Ему не нужно будет волноваться о всяком неважном, чтобы не вызвать в Ромке чувство отвращения или ненависти. Ему не нужно будет контролировать свои слова и мысли и уж тем более сердцебиение. Он сможет задышать свободно, полной грудью. Влюбится в кого-нибудь другого. В хорошую девушку, заживет с ней, у них появятся дети… Антон замер. Пускай он и горит сейчас для одного лишь Ромки, но это ненадолго, однако… Он этого не хотел. Он желал сохранить эти чувства, защитить, спрятать от чужих глаз. Пускай Ромка его и возненавидит, но Антон не станет от этого отказываться. Ромка ощущает от этих чувств один лишь дискомфорт, но разве Антон виноват в этом? Конечно не виноват! И Ромка не виноват! И вообще… В мире столько прекрасных вещей. У него есть свое любимое хобби, прекрасные родители и прелестная младшая сестра. У него есть Володя, Бяша и девочки, ребята с кружка, так почему… Почему он так сильно зациклился на одном лишь Роме? Потому что питает к нему теплые чувства? Но ведь любит он не только его. Он любит Олю, Володю, маму с папой. Любит Катю, Полину… Дениса даже! И Виктора с Викой тоже любит. Это все разве не любовь? Разве это не то, что нужно было Антону? Он любил всех. И неважно, что эта любовь отличалась от той, что он испытывал к Ромке. Но все эти чувства безоговорочно можно было назвать любовью. Он любит Олю за то, что она просто есть. За то, что она его сестра, родня, и то же самое с родителями. Он любит Володю за доброту, смелость и чуткость. Его рыжие волосы, веснушчатое лицо и ямочки, когда он улыбается своей лучезарной улыбкой. Катю с Полиной за сладости, шутки и заботу. За их улыбчивые лица и умение разбавить любую напряженную атмосферу одним лишь предложением. Бяшу за его умение помогать в трудных ситуациях. За его поддержку, внимательность и правильные слова. Дениса за то, что он стал его отдушиной в самые сложные дни. И несмотря на то, что Антону было пока тяжело назвать его полноценным другом, все же они быстро поладили, и он привык к нему. Виктора с Викой за то, что они скрасили его серые будни и открыли тот самый «зеленый», который стал для Антона целым миром. Разве это все не любовь? Любовь. Ещё какая. Самая настоящая. Пускай и не та, которую он испытывает к Ромке, но ничуть не уступающая по силе и важности. Антон любит и остается любимым по сей день. Вот это и есть важно. Поэтому он никогда не останется один. Ему не нужно бояться. Ведь пока рядом кто-то есть… Пока кто-то идет вместе с ним вперед, Антону ничего не будет страшно. Ноги будто приковало к полу, когда он дошел до лестницы. Ступени, ведущие вверх, казались бесконечными, а неизвестное — ужасающим. И как бы Антон ни переживал насчет всего, с чем ему придется столкнуться, он все же пообещал себе не волноваться излишне, так как сердце могло подвести и вызвать приступ в любой момент. Просто попытайся не придавать значения всему этому, не думай, что все произошедшее — катастрофа. Антон задумался над всем этим и предусмотрительно принёс те успокоительные, которые выпросил ранее у мамы, чтобы оставаться невозмутимым и собранным, но не хотел ими злоупотреблять особо, поэтому не решился выпить перед выходом. О чем очень сильно пожалел. Он поднимался по ступеням медленно и нехотя, будто узник, которого вели на казнь. Тремор рук не стихал, а обветренные губы начали кровоточить от того, как часто и самозабвенно Антон отрывал с них кожицу. Но вот он поднялся… И окаменел перед дверью. Может быть, ему повезет оказаться выставленным учительницей за опоздание, и он просто прогуляет урок? Может быть, ещё не поздно уйти? Оставить это всё и забить? Но тогда… Тогда он продолжит переживать и топить себя в омуте негативных мыслей. Антон этого не хочет. Поэтому… Он потянулся к дверной ручке, будучи взволнованным. Сердце грохотало в ушах, и Антон поймал себя на мысли, что это может кончиться плохо, если он сейчас же не уймет его как можно быстрее. Как вдруг за дверью послышался топот шагов, а затем она еще и распахнулась, обдавая Антона слабым ветром. Блять. И все, над чем он так долго и тщательно размышлял, чем себя успокаивал и заверял — все полетело в бездну. Внутренности заледенели, когда прямо перед ним замер Ромка, выглядевший таким же растерянным и выбитым из колеи, как и сам Антон. Его взгляд блуждал по Антоновому лицу. Дрожащие блики на глазах замерли, а рот распахнулся в немом вопросе. Антон занервничал так, что весь взмок под тканью своей рубашки. Жар прошелся по всему телу, как электрический разряд, а влажные ладони похолодели. Нет. Антон ошибался. Он не был готов ко встрече с ним. Он был так наивен, полагая, что сможет все это снести с напускной невозмутимостью. И пускай лицо его оставалось бесстрастным — сердце точно подскочило и застряло прямо в глотке. Стало до одури мерзко от подступивших чувств. Во рту пересохло, а когда Ромка приоткрыл губы, чтобы заговорить, Антон замотал головой, отступая на шаг. — Привет, — поздоровался Ромка глухо, игнорируя возглас учительницы, которая спросила, какого черта он застрял в дверях, а Антон, будучи надломленным и полностью разбитым, ощутил жжение в груди. Блять. Антон не смог. Не смог проконтролировать ситуацию. Сердце подвело его куда быстрее, а Ромка, появившийся перед ним слишком неожиданно, когда Антон даже не успел осознать, подготовиться ко всему, лишь ускорил появление этой самой боли. Она было такой яркой, что Антон просто не смог и дальше притворяться невозмутимым. Приступ потихоньку набирал обороты, увеличивался, доходя до точки кипения. А после того душераздирающего признания сердце почему-то начало реагировать слишком остро, когда в поле зрения появлялось Ромкино лицо. Антон испугался. Он и сам показался себе на тот момент жалким и ничтожным, но он просто не смог побороть боль в груди. Сердце оголтело забилось в ребрах, а затем будто закололо иглами. Антон так боялся того, что Ромка с ним не поздоровается, не посмотрит в его сторону, возненавидит… А сам… Он не смог выдавить из себя ни звука. — Эй… — проговорил Ромка тихо, заметив общее ухудшающееся состояние Антона, его учащающееся дыхание и бледнеющее лицо. — Марина Александровна! — вскрикнул он на грани паники, когда Антона, прижимающего руки к ноющей груди, согнуло пополам. Было до слез больно, а крик Ромки заглушал шум грохочущей в ушах крови. — Человеку плохо! — Антона всего затрясло, когда Ромка, даже не задумавшись о том, что между ними произошло и как это может выглядеть, подхватил его сразу же, закинув руку Антона на свою шею и повел вперед. Глаза Антона застилала пелена, но он успел завидеть лица своих подскочивших с мест друзей, которые тоже решились ринуться ему на помощь, но гаркнувшая на них преподавательница не дала им ступить и шагу. Но Антон осознал кое-что. Блять, это не приступ, у него тупо болит сердце. До одури больно, невозможно вдохнуть воздуха и сохранять равновесие тоже. Он не хотел, чтобы все вышло вот так. Он всего лишь желал прошмыгнуть мимо Ромки и сесть на свое место. Там, где ему будет спокойно, рядом с Володей. — Рома, ты куда его так тащишь? — заголосила учительница на грани злости и тревоги. — А если ему так хуже станет?! — Вы не помогаете! — послышался ещё и голос паникующего Володи, который тут же вылетел из класса и подхватил Антона с другой стороны, второпях спрашивая. — Антон, все хорошо? И как он теперь Володе объяснит весь этот пиздец? Он же о приступах не знает, и Антон не хотел рассказывать никому, а теперь попался вот так… Прямо перед классом, какой ужас… Оставалось надеяться, что ребята не станут допытывать его вопросами. Все же он не собирается делиться чем-то настолько личным. — Да хуево ему, блять, к врачке его надо! — взвился Ромка моментально. Антон не мог мыслить здраво. — Володя, ты его так не хватай, ты ему на шею этим воротом давишь, — проговорил Ромка куда резче, чем хотел бы, отчего Володя немного растерялся, ослабляя хватку. Сука. Ну не так Антон хотел. Не так хотел предстать перед Ромкой. А тут ещё и Володя из класса вылетел как угорелый, чтобы ему помочь. Какого хуя, блять, так неожиданно? Никогда ранее это не происходило так резко! Но боль отличалась от тех, что были прежде. Она не убивала, а просто приносила жуткий дискомфорт, жалила и укалывала, но Антон не ощущал себя так, будто он вот-вот умрет. Боже. И как? Как успокоить грохочущее сердце? Иначе это будет продолжаться очень долго, если уж Ромка решит находиться рядом до тех пор, пока ему не станет лучше. Успокоительные… Нужно выпить их, и ему точно станет проще. Надо успокоить сердцебиение… Не решаясь взглянуть Ромке в глаза, он прохрипел на ухо Володе едва слышно: — Таблетки… В рюкзаке. Володя тотчас стянул рюкзак с Антоновых плеч, раскрыл его, вытащил пластинку с успокоительными и, даже не вчитываясь в написанное, выдавил таблетку, которую Антон моментально принял. От сухости во рту лекарство будто наждачкой оцарапало горло. — Давай присядем на секунду, — у Володи хватка была сильная — Антон не ожидал, что на вид хлипкий друг сможет его так сжать. — Вот так… — они аккуратно усадили Антона на подоконник, пока он, пытаясь отдышаться, тупился в пол, утирая влажные глаза. Ромка смотрел на него холодно, даже не жалостливо, и от этого почему-то стало куда легче дышать. Однако Антон теперь не знал, как ему стоит себя вести перед ним. Успокоительное — это, конечно, не чудодейственное средство, и ему нужно время, чтобы оно подействовало, поэтому Антон не надеялся, что ему станет лучше сию же секунду. — Все хорошо, — тихо просипел Антон, стягивая очки и потирая саднящую переносицу, — в медпункт не надо, сейчас все… — он перевел дыхание, прежде чем продолжить. Для начала, нужно успокоиться и забыть все то, что волновало его до сих пор, а именно — неизбежная встреча с Ромкой, признание и его колкие слова, обращенные к нему. Он наполнил легкие кислородом, прикрыл веки и протяжно выдохнул, ощущая, как галопом стучащее сердце начинает потихоньку успокаиваться. — Сейчас еще таблетка подействует и не нужно будет ничего… — боль в сердце стала слабее и ощущалась не так неприятно, как было минутой ранее. А ведь всего-то нужно было оставаться равнодушным, но пока на него смотрит Ромка взволнованно и внимательно, Антону становится тягостно держать чувства под контролем. Сука. И ведь Ромка даже при встрече с ним не стал воротить нос. Растерялся, конечно, сильно, так как не ожидал его увидеть, но поздоровался и сразу же кинулся на помощь, когда Антону стало плохо. Ну разве это честно? Антон поджал губы, будучи немного раненным Ромкиными действиями. Если бы он оставил его, не стал помогать, а просто позвал кого-нибудь на помощь, Антону, наверное, стало бы проще принять невзаимность. Да и он не надеялся никогда ни на что, но Ромка… Он такими темпами только подпитывал Антоновы надежды на лучшее, что все будет хорошо. Это правда жестоко. Очень. Но и Ромку можно было понять: разве Антон имеет право возмущаться или злиться на его желание помочь? Так бы поступил любой человек, да даже он сам поступил бы так же! Но если опустить эту ситуацию… Ромка ведь и без того заговорил с ним первым: ему не нужна была для этого причина, его никто не заставлял. Антон не мог заставить себя взглянуть на него. Он был слишком подавлен и крайне вымотан, а еще чувствовал себя ужасно неловко. Явиться вот так, в школу, и в тот же момент перенести приступ перед Ромкиными глазами снова… Да это уже не смешно, однако сердце действительно реагировало на раздражитель в виде него, а значит Антон все-таки не ошибался, хотя очень надеялся на иной исход. Ромкина невзаимность не порог. Порог — его чувства. — Нужно родителям сообщить, это ненормально, — покачал головой Володя, выуживая из рюкзака Антона бутылку с водой и протягивая ему. Он выглядел таким взволнованным и взвинченным, что Антону даже стало совестно, — что это вообще было? Ромка напряженно молчал, блуждая глазами по лицу Антона, и явно ведь задавал немой вопрос: «Ты сам-то знаешь, что это?» Антон посмотрел на Володю настолько ободряюще, насколько он мог, и проговорил уже ровнее, хоть голос и немного охрип: — Успокойся, у меня так иногда бывает, — Володя выгнул бровь, в то время как Антон поблагодарил его за воду и отпил из бутылки. Прохладная вода увлажнила горло, холодила внутренности. Антон ощутил облегчение, несмотря на то, что руки его все еще одолевал противный тремор. Находиться рядом с Ромкой действительно стало ему непосильно и больно. — У меня просто… — Антон запнулся. — Тревожное расстройство, и я просто не могу с этим ничего поделать, — он улыбнулся, очень криво и безрадостно. Вполовину сказанное было чистейшей правдой: Антон действительно от тревоги избавиться не мог, а о мистической боли решил умолчать, как всегда это и делал, чтобы лишний раз не беспокоить Володю. — Я уже выпил успокоительное, сейчас подействует, через минут пятнадцать. Когда Ромка наконец заговорил своим низким пробирающим голосом, Антон весь сжался, стискивая в ладонях бутылку с водой: — Мать знает? Антон взглянул в его глаза, полностью растерявшие цвет, и, несмотря на свою тревожность… Несмотря на панические мысли и желание убраться от него подальше, чтобы ощутить безопасность, решил ответить: — Она знает, что я всегда чувствую себя неспокойно, — это была правда. Антон каждый день просил ее заваривать ромашковый чай, дабы притупить его волнение. Конечно, до недавнего времени, когда это перестало быть эффективным и пришлось прибегнуть к успокоительным. Но мама дала всего одну таблетку, чтобы он смог уснуть, и совершенно не в курсе того, что Антон, не спросив ее, выудил их из аптечки и засунул в рюкзак на всякий случай. Да и знать ей об этом не надо ни в коем случае. — Поэтому все в порядке, не надо в медпункт. Если бы Антона сейчас поволокли к медсестре, ему бы пришлось отсиживаться там до самого вечера, пока родители не приедут в школу. А там еще разбирательства, мамины переживания и выяснения, что с ним вообще происходит. Но это все бесполезная трата времени и сил, Антон только зря всех встревожит. — Может домой тогда? — взволнованно озвучил Володя. Большую часть спрашивал о чем-то он, а Ромка просто безучастно стоял, так как однозначно чувствовал себя так же неловко и неудобно, как и сам Антон, но сам факт, что он никуда не уходит, возродил в Антоне чувство благодарности, ведь похоже он понимал, что раз уж Антону тревожно, то не стоит предпринимать каких-либо действий, которые могут усилить эту тревогу. А он знал… Эти внимательные глаза с прищуром замечали и считывали все на его лице. Он понимал, насколько Антону претит встречаться с ним сейчас, однако взвесив имеющиеся за и против, решил, что выбор остаться окажется самым безопасным и правильным. — Я отпрошу тебя, никто не будет на тебя бычить, ты только попроси у гардеробщицы телефон, позвонишь отцу… — Нет, — ответил Антон тихо. Меньше всего он сейчас хотел показывать свою слабость, потому что он в порядке несмотря на все неудобства, а успокоительные уже начали действовать потихоньку. Эмоции притуплялись, и ему стало самую малость спокойнее, безопаснее. — Еще чего, я не в первый раз так себя чувствую и в школу все равно всегда ходил, — Володя посмотрел на него растерянно, приоткрыл губы в немом вопросе, точно хотел что-то сказать, и выглядел при этом как будто бы преданным. — Бывало и хуже до этого, это сущий пустяк, — Антон прошелся ладонью по собственным волосам, — не переживай. Володя немного помолчал, в то время как Ромка, выглядевший невозмутимым, безучастно смотрел куда-то вдаль, а затем прошел к окну и распахнул его, выуживая из кармана сигареты. Антона обдало неприятным холодом, отчего он машинально растер плечи. Он и так чувствует себя не очень хорошо, а холод лишь ухудшает его состояние. Ромка точно заметил, как он дрожит, и поинтересовался участливо: — Не холодно? — только сейчас Антон заметил зеленое пятно, красующееся на Ромкиной щеке. Наверняка не смог отмыть… У Антона по коже пробежали мурашки от его немного даже взволнованного голоса. Казалось, что то признание было лишь сном, галлюцинацией… Будто он и Ромка все еще достаточно близки и искренни с друг другом. И почему-то подобное трепетное отношение к нему отзывалось болью в сердце. Антон не ожидал подобной реакции, действий и потому был крайне растерян и не знал, как стоит себя вести. Он просто не успел вовремя среагировать и теперь, когда все начало потихоньку проясняться, Антон начал ощущать странный стыд и желание сбежать. Он не мог спокойно смотреть Ромке в глаза. — Нормально, — отозвался Антон неохотно. Ромка, больше ни о чем не спросив, облокотился на подоконник, высунулся из окна и закурил сигарету, выдыхая клубы дыма в воздух. «Нервничает», — пришел к выводу Антон. И очень даже сильно, раз решился закурить прямо в коридоре. — А почему я не знал? — прошептал Володя глухо. И голос его звучал так опечаленно и обиженно, что в груди Антона точно взвился смерч. Володя посмотрел на ничем не выбитого из колеи Ромку и, ещё больше сникнув, закивал и пробормотал. — И он знает, значит… — Он не знал, что это, — поспешил заверить друга Антон. Расстраивать его — последнее, чего он желал в принципе. Черт, это ведь все реально выглядит так, будто он совсем уж Володе не доверял, — да и я сам узнал недавно только, правда. Володя посмотрел на него с некоторой настороженностью, а затем, борясь с собственными противоречивыми эмоциями, выдохнул и озвучил: — Я не злюсь на такое, — он улыбнулся очень слабо, — ты не подумай, я просто переживаю и расстроен немного, что ничего об этом не знаю. — Теперь знаешь, — Антон усилием воли заставил себя улыбнуться. Он был слишком напуган и растерян сейчас, а нахождение Ромки рядом усиливало эти неприятные ощущения, — и если вдруг что случится — поможешь мне. Володя кивнул будто для себя. — Ну, хорошо, — несмотря на то, что Антон успокоил Володю, тот все равно не выглядел довольным и доверившимся полностью. Скорее, немного растерянным и не знающим, что делать, — ты действительно на урок пойдешь после такого? У моей троюродной сестры было похожее, она вообще не могла усидеть на месте и успокоиться тоже, постоянно переживала без причин… Мне кажется, это жесть как выматывает. — Да, это выматывает, — признался Антон. Больше он не хотел врать и говорить, что дискомфорта подобное не вызывает. Да и Володя до сих пор обо всем этом не знал, а теперь хоть… Теперь Антон чувствует себя так, будто они стали куда ближе, чем днем ранее. Он смог открыть Володе одну из своих тайн, а значит, и дальше сможет, и рассказать обо всем сможет… — Спасибо, что помогли, — робко произнёс Антон, стараясь не пересекаться взглядом с Ромкой. Ромка точно это понимал. Все он понимал. Поэтому не давил, не расспрашивал, не ругался, как раньше, и не выражал излишнее беспокойство. Он был как сталь — холодный, и Антон не знал, как реагировать на поменявшееся к нему отношение. — Давайте в класс вернемся, — проговорил Антон крайне тихо. Он так не хотел находиться в коридоре вместе с Ромкой, что готов был поскорее взяться за учебники и отдаться полностью уроку, — мы и так уже пропустили половину. Да и Ромка с ним разговаривать не хотел, так зачем тратить время попусту? Антон слез с подоконника под надзором внимательных глаз Ромки. И взгляд был его таким… Пронизывающим и припечатывающим к полу, что стало совершенно не по себе. Он понимал, что после произошедшего у Ромки не получится вести себя как раньше, но то, что происходило сейчас, Антону нравилось куда меньше, чем если бы тот обозлился на него за все… Он ощущал полнейшее противоречие. Хотел поговорить с ним, и в то же время Антон желал этого избежать. А Ромка был непонятным и нечитаемым, поэтому было сложно просечь, что он чувствует. Но Антон предполагал, что именно. Отторжение, нежелание говорить и полнейшее замешательство. Как если бы Антон был ему незнаком и совсем не близок. Он был растерян, а Антон тем более. И Ромка не собирался ничего прояснять. А значит, на чувства Антона ему было попросту… По телу пронесся неприятный холодок. …Плевать. Ох… Так вот оно что. Это укололо его еще сильнее, и даже сквозь притупленные чувства, Антон ощутил эту тянущую боль. Растерянность, досада и отчаяние вместе с обидой смешались с гневом, и Антон почему-то обозлился на Ромку, как никогда прежде. Эта злость отличалась от тех, что он испытывал, когда увидел его впервые и был окачен его ненавистью. Она была глухой и сочилась обидой очень явственно. Неужели ты ничего мне не скажешь? Ромка ведь мог запросто потащить его куда-нибудь для разговора, его никогда не смущали уроки, он не был из тех, кто трясется над этим всем, да и после приступов находил время допытываться до Антона, поэтому жалость тут тоже не играла какой-то роли. Ромка всегда делал что хотел и нарушал правила, когда ему это было на руку, поэтому Антон не смог найти нечто, что может его оправдать… Предположение оказалось слишком ранящим. Слишком неприятным и болезненным. Антон противился выдвигать его, боялся верить… Значит, Ромка не считал их с Антоном отношения чем-то настолько важным, чтобы тратить время на выяснения. Почему-то стыд смешался с негодованием, и Антон начал казаться себе дураком, не заслуживающим внимания или маломальских пояснений. Он понимал. Все понимал. Знал, что Ромке это все не нужно, но когда столкнулся с этим лицом к лицу, внутри что-то оборвалось и образовалась горечь. Антон сжал кулаки до побелевших костяшек пальцев, чтобы не сорваться прямо тут, в коридоре, на Ромку. И ведь разве он имел право вести себя так, будто Ромка чем-то ему был обязан? Нет, совершенно нет. Он пересекся взглядом с Ромкой. Злостным и выражающим полнейшее непонимание происходящего. Выражение напротив изменилось на долю секунды, но все ещё оставалось равнодушным и незаинтересованным. Так значит, наша дружба недостаточно важна была для тебя? Блять, а я сижу и думаю, что ты не злишься на меня, не понимаю, что делать. Как дурак полагаю, что ты заговоришь со мной, прояснишь тот инцидент, а как оказалось, тебе попросту это не важно… Антон сжал зубы до скрежета. Лучше бы злился. Лучше бы повел себя хоть как-нибудь, а не демонстрировал мне свое равнодушие. Сука. Антон сверкнул стылыми глазами и пошел вперед, оставляя Ромку позади, пока Володя, крикнувший ему «Подожди!», поспешил следом за ним. Что, блять, происходит? На сердце было гадко и плохо. Антону хотелось спрятаться.

***

Первый урок прошел весьма скоротечно, несмотря на сам факт того, что на Антона давило все происходящее. Боль оказалась притуплена таблетками, а сам он, будто овощ, пробыл на уроке практически безэмоциональным и совершенно не сконцентрированным на теме урока. Буквы на выцветшей доске начали походить на каракули — Антон не мог вчитаться в написанное, а вслед за апатией вылезла ещё и нежданная сонливость. Он безумно хотел вернуться домой и укутаться в одеяло, чтобы не сидеть на уроке, будучи вымотанным и обиженным на весь мир. В особенности на Ромку. Его спина мозолила глаза, и Антон неоднократно утыкался в собственную тетрадь, чтобы не начать сверлить его взглядом. Он думал, что Ромка ему что-нибудь скажет при встрече, захочет поговорить, прояснить все и поставить точку, но все оказалось гаже, чем он себе все представлял. Ромке было плевать. Он делал вид, будто ничего не случилось, но в то же время выражал холод и пренебрежение к Антону, напрочь отказываясь с ним разговаривать. Разве Антон такого заслужил? Разве он не достоин получить ответ на свое признание? Он ведь так старался в тот день, а его оставили ни с чем, укололи больно и ушли, даже не попрощавшись. И ведь он тогда, блять, душу наизнанку вывернул, оголил все самое ценное, несмотря на ужас, бьющийся в груди. А Ромка, оказывается, не воспринял его никак… Разве «Не сейчас, Антон» не значило, что разговор ещё не окончен? Так почему Ромка… Так относится к его трепетным чувствам? Конечно же, Антон знает, что он не обязан ему ничего разъяснять и уж тем более извиняться за то, что не может ответить на его чувства, но Антон заслуживал хотя бы короткого разговора. Поэтому он не мог сосредоточиться на уроке, не мог перестать думать о Ромке и совершенно не мог унять копившуюся злобу. Он почувствовал себя ненужным и неважным. Видимо, он таким и был. Когда прозвенел звонок, Антон поморщился от нестерпимого зычного шума и, не дожидаясь, пока к нему подойдут с расспросами собственные друзья, поспешил засунуть учебник и тетрадь на пару с пеналом в рюкзак. Он просто хотел избежать пышущего вопросами разговора с остальными, но, конечно же, у него это не вышло. Когда Полина с Катей и Бяшей подошли к нему, Антон успел завидеть, как стремительно Ромка покидает класс, накидывая лямки рюкзака на плечи. И почему-то внутри Антона от этого взвилось что-то монструозное. Что-то злое и большое поработило рассудок, несмотря на оправдательные мысли, желание понять и войти в положение. Все равно. Антон не мог унять это темное ощущение того, что для Ромки он за пару дней резко стал отвратительным и мерзким, а потому Ромка и не желал находиться рядом с ним. — Все хорошо? — поинтересовалась Катя, взяв его руки в свои, но он был так сильно поглощен в свои мысли и ненавидел все происходящее, что не сумел ей даже улыбнуться. — Что случилось утром? — Мы переживали-на, — проговорил Бяша взволновано, потирая затылок, — думали, что ты в обморок упал или того хуже… Да что вообще может быть хуже? Антон впадал в полнейшее отчаяние от того, что не мог придумать ничего, чем смог бы защититься. Мысли походили на громкие помехи, а сам он ощутил себя размером с песчинку. Он осознавал, что дружба — это когда ты открыт к тем, кто точно так же открыт и искренен к тебе, но когда он вообще в последний раз был достаточно честным? — Ну все, не давите на него, не видите, что он разговаривать не хочет? — пресекла друзей Поля, нахмурившись. Она взглянула на Антона с сожалением, будто боясь задеть его словами. — Извини, что налетели так, — она выглядела немного расстроенной и озабоченной чем-то, — просто мы правда переживали за тебя, поэтому так… Ох, Антон всегда всех заставляет переживать, волноваться излишне и в частности за это испытывал гулкую вину, но сейчас все существующие эмоции вытеснила сильнейшая апатия. Как бы это ни было гнусно, Антон не ощущал вину за молчание, да и за то, что не мог выговориться, тоже. Впервые в жизни он показался себе полнейшей мразью, но, что страннее всего — это вызвало в нем облегчение. Он ведь не обязан отчитываться, верно? — Все нормально, — упавшим голосом озвучил Антон. Наверняка они никогда не видели его настолько выпотрошенным и невозмутимым. Он и сам себя не узнавал, да и злился на себя за это, — голова закружилась, с утра не ел… — повторил Антон уже давно заученную фразу, которой орудовал каждый раз, стоило кому-то попытаться пересечь возведенные им границы. — Поэтому немного плохо стало, сейчас лучше все. Бяша и Володя выглядели так, будто не поверили ни единому слову, да и девочки тоже, в принципе, и Антон даже приготовился к тому, что они начнут допытываться до него, однако вопреки всему Полина озвучила: — Хорошо, — сдержанно кивнула она, будучи немного напряженной, и сложила руки на груди, — просто Рома… Антон не знал, что именно движет им, но был уверен в одном: он не хочет ничего о нем слышать. И неважно, насколько трепетны и сильны его чувства, ведь для Ромки они лишь чертово бельмо на глазу. Ему было больно, и претила сама мысль о том, что тот просто забил на все и решил плыть по течению. И эта боль была слишком сильной. Такой, что Антон не смог проконтролировать сказанное: — Не хочу говорить о нем, — он накинул лямки рюкзака на плечи под недоумевающие взгляды ребят. Антон вздохнул, взглянув на них умоляюще и измотанно, — простите, ребят. Вы, наверное, ждете объяснений, — Бяша с Катей переглянулись, Полина поджала губы, а Володя, все это время молчавший, хмуро смотрел на него, — но я не могу вам ничего рассказать. Я пойму, если вы не поймете, просто… Я правда не хочу… — Это из-за того, что случилось тогда, в субботу? — робко поинтересовалась Катя, которая тут же была пресечена Полиной, шикнувшей на неё. Бяша нахмурился, а когда решил шагнуть к нему, все внутри Антона забурлило. Он едва сдерживался от того, чтобы не сказать: «отвяжитесь от меня» или «это не ваше дело». Антон просто ничего не хотел, а разговаривать и выяснять что-то — тем более. — Слушай, если вы поссорились-на, это не должно касаться ещё и нас… — почти обиженно пробормотал Бяша, стараясь сказать как можно осторожнее. — Ромка тоже ниче не сказал, и мы как додики ходим, переживаем, не знаем че делать, мы ведь друзья… Ромка действительно ничего им не рассказал. Слава Богу. Хотя бы так… Это не должно всплыть нигде, об этом никто не должен узнать. Пусть Антон спокойно доучится свои последние два месяца и свалит с поселка. Его ужасала перспектива оказаться пойманным на таких чувствах, а если об этом прознают еще и местные хулиганы, то ему точно житья никто не даст. — Да, мы друзья, — подтвердил Антон, закивав. Хотя, честно говоря, он уже ни во что не верил. Почему потеря Ромкиной поддержки и самого Ромки ощущалась так, будто Антон вдруг стал неугодным и никому ненужным? Разве это не странно? — И я правда был бы рад поделиться, но это не тот случай, это не то, о чем можно так легко рассказать… — медленно, с расстановкой, подводил Антон. — Это между нами, хорошо? — и посмотрел на них с мольбой, надеясь на то, что они поймут. Было видно, что никто не хотел с этим соглашаться, даже тот же Володя, но никто перечить и не собирался тоже. Они старались войти в его положение и ощущали себя чужими, когда не были в курсе всего. Антон их понимал и был уверен, что они тоже его поймут, если очень постараются. — Мы все понимаем, — ответила Полина, глядя на него немного виновато, — просто очень хочется помочь, а мы ничем не можем… — она вдруг разозлилась. — Если он наорал на тебя или нагрубил, ты скажи, я ему точно устрою!.. — Нет, что ты, Поль, — бесцветным голосом ответил Антон, желая поскорее закончить этот разговор. Ему было просто плохо: хотелось ускорить время, чтобы поехать домой и завалиться к себе, а ребята только больше способствовали этому, — все из-за меня случилось, — все замолчали растерянно, и Антон, подумав о том, что это шанс уйти от разговора, проговорил последнее глухо. — Последите пожалуйста за ним. Чтоб он в лес не ходил, когда вздумается, — он вздохнул, когда как Бяша, поняв все без слов, кивнул, а Катя, посмотрев на него с капелькой сожаления, поджала губы. — Давайте выйдем уже, мы опаздываем. Близилась физкультура, и Антон был уверен, что этот урок выбьет из него последние остатки желания жить.

***

В раздевалке было душно до тошноты. Запах пота, одеколона и дезодоранта смешался между собой, и было почти нечем дышать. Антон пристроился на лавочке, на самом краю, шарясь в рюкзаке и выуживая пакетик со сменкой, подмечая на самом дне еще один, где мирно ютилась Ромкина постиранная и аккуратно сложенная одежда. Нет, он точно не сможет сегодня вернуть ему вещи. Антон вдруг почувствовал вселенскую усталость и слабость в теле. Он так не хотел сейчас заниматься спортом и двигаться в принципе, что весь обмяк на этой лавочке, держа скомканную сменку в руках и пялясь куда-то в пол, пребывая в прострации. Апатия дошла до того, что он буквально перестал чувствовать, что с ним происходит. Что он здесь делает? Почему вообще пришел в школу, когда не был эмоционально подготовлен ко всему? Теперь сиди и страдай. Беспомощный, брошенный и никому ненужный. Антон устало утер лицо, а когда решил осмотреться, то понял, что раздевалку оккупировали не только его одноклассники. На глаза попался Руслан, парень с параллели, и еще… Антон чуть не подскочил на месте, когда увидел Дениса! Тот тут же поймал его взгляд и едва заметно улыбнулся, и у Антона что-то затеплилось в груди. Он и не думал, что успеет соскучиться по нему за такой короткий промежуток времени. Володя стоял от него куда дальше, иногда косясь в сторону Дениса неодобрительным и даже угрожающим взглядом, в то время как его враг изредка даже улыбался, действуя тем самым ему на нервы. Антон понял, что у них тоже что-то произошло, но выяснять это все сейчас и расспрашивать сил и желания у него не было. Ему бы самому разобраться со своими проблемами. Вздохнув, он попытался взять себя в руки, стянул рубашку, переоделся в обычную черную футболку и после этого — в штаны. Ромки в раздевалке не было, поэтому Антон смог хотя бы самую малость расслабиться, ведь тот уже давно облачился в спортивную форму и вышел из раздевалки одним из первых, не мозоля Антону глаза. И хорошо это. Антон не хотел на него смотреть слишком уж часто, потому что тихая злоба накатывала на него сразу же, как только он вспоминал утренний инцидент. Благодарен он был, но от догадок своих не отказывался, и если в течение этого дня Ромка своими действиями подтвердит эти самые мысли, то Антон вспыхнет как порох, и никакое успокоительное не потушит этот костер. А сейчас остается лишь наблюдать и терпеливо ждать, когда Ромка решится подойти и продолжить то, на чем они остановились еще позавчера. «Не сейчас, Антон». Значит, потом… Но ведь наступило уже это «потом»?! Антон поспешил тряхнуть головой, чтобы освободить голову от вороха мыслей. Он и так расклеился, а озлобленное и обиженное на всех сознание лишь усугубляет положение. Он вышел из раздевалки сразу же, как только Денис последовал к выходу. Антон уже задумывался о том, как бы отпроситься у Павла Владимировича с физкультуры, если ему станет уж совсем невыносимо находиться в спортзале, но если он так поступит… Это даст почву для Ромкиных мыслей. Тот ведь сразу подумает, что он свалил домой из-за него, а Антон не хотел поступать так. Даже если больно, даже если невыносимо и ненавистно — терпи. Осталось излучать невозмутимое спокойствие и подобие равнодушия, чтобы не выглядеть ущербным и жалким в чужих глазах. У выхода из раздевалки он хотел завыть от того, что столкнулся с тем, с кем сталкиваться не хотел вовсе. И почему же он, блять, не допер, что она тоже будет здесь? Это ведь одиннадцатый «А»! Антон поспешил выйти, чтобы не тратить время и не обмениваться с ней приветствиями. Это дружелюбие, желание сблизиться и излишняя болтливость только больше выведет Антона из себя, а ссориться с кем-то сегодня он не хотел. Но он даже не успел сообразить. — Ой, Антоша, привет! — Саша подлетела к нему как торпеда, одетая в свою спортивную форму, адидас… Даже здесь они с Ромкой совпали. Даже здесь они, блять, подходили друг другу, и если до этого Антон всеми фибрами души противился негативным чувств к ней, то сейчас ему стало просто отвратительно при виде ее лица. Идеально чистого, веснушчатого и улыбающегося. — Представляешь, у нас урок совместный, я так удивилась! Это ведь так здорово! — начала она трещать без умолку. Антона коробило от ее неустанного голоса, ее очаровательного роста и пушистых светлых волос. Саша ведь действительно была искренней и открытой. Не такой, как Антон. Хорошая такая, умная, с иголочки. Идеальная. Аж зубы сводит. Антон не смог ответить ей, попросту не нашел сил. Да он видеть-то ее не желал вовсе, сдерживался, чтобы не послать к чертовой матери, а она, блять, прилипла к нему, и непонятно зачем, неясно почему! Приставучая, мелкая, страшно невыносимая! Хотя бы сейчас он может побыть эгоистом и не создавать видимость того, что ему в ее компании хорошо? Он двинулся к выходу в спортзал, но остановился сразу же, как только ее голос дошел до его ушей: — Скажи, я тебя расстроила чем-то? — она звучала так опечаленно и тихо, что Антон даже растерялся от ее тона. Неужели он правда задел ее своим игнорированием? Он обернулся к ней мгновенно, и его лицо, пышущее холодным гневом и до этого, выразило открытую неприязнь. Он просто хотел наехать на нее. Обидеть. Добить. Чтобы она просто отстала наконец. Он и так от Ромки устал, а тут она еще, вся такая белая и пушистая, а Антон такой плохой… Такой плохой… Внезапно от принятия этого внутри все взвилось, закружилось и распалилось. Антон ощутил себя под защитой собственного признания. Он признал, что его мысли плохие, его отношение к Саше, к Роме — все. Он сам плохой. И почему-то… Ему стало от этого куда легче. Стоит ли ему быть честным прямо сейчас? Стоит ли выпустить свою мерзкую натуру наружу? Хотя бы раз… Быть честным. — Нет, просто общаться с тобой не имею никакого желания, — ответил Антон прямо в лоб, не церемонясь и не заботясь о ее чувствах. Блять, неужели он это сказал? Вот так?.. Вот только Саша, даже не растерявшись, добавила: — Я сделала что-то не так? — и спросила так осторожно, нахмурилась, но не выглядела обиженной или сломленной его словами, будто те не имели никакого смысла. И это почему-то доводило до бешенства. Он еще и объясняться перед ней должен? Когда они вообще успели сблизиться настолько, чтобы Антон разоткровенничался? Господи, просто отцепись! — Нет, что ты, — он улыбнулся настолько ядовито, насколько ему позволяла его мимика. Столько скепсиса и пренебрежения сочилось в его выражении, в словах, — просто ты мне не нравишься. Такое бывает, когда ты не сходишься с человеком характерами, мнением… Саша посмотрела на него так странно, так… Внимательно, будто пытаясь вторгнуться в его голову и прочесть мысли, что Антону даже стало не по себе. Она не выглядела задетой или обиженной — совсем нет, отнюдь, она будто преисполнилась желанием высказаться, и когда он заговорил с ней, наконец решилась произнести: — Из-за Ромы все, да? — У Антона разом заледенели внутренности; панический страх накрыл его колючим одеялом и сжал так сильно, что он едва не задохнулся. Он старался выглядеть невозмутимым, но весь взмок сразу после этого вопроса. Неужели Саша все знает? Неужели хочет пойти в наступление, ужалить, ткнуть носом в правду? Но она лишь качнула головой, прочитав что-то на его лице, и выдохнула. — Все-таки вы поссорились, походу. И Антона мгновенно отпустило. Он так испугался, так запаниковал, что ему чуть не снесло крышу. У него все еще подрагивали ноги от иррационального страха, но Антон постарался сохранить невозмутимость. — Это не твое дело, — холодно припечатал он, готовясь защищать свое ценное и важное, чтобы она не посягнула на его личные границы. Разговаривать еще с ней об этом… Антон лучше уж окатит ее тирадой и уйдет, — не лезь, куда не просят. Сашино лицо потемнело. Оно больше не выглядело приветливым и улыбчивым. Теперь ее выражение искрилось не столь ярким, но гневом. И Антон приготовился к тому, что она хочет ему сказать. Она прошлась по своим волосам грубым движением руки и гаркнула: — Бля, как же вы оба меня заебали, — а затем резко зажала рот рукой, точно испугавшись сказанного, и, взглянув на Антона растерянно, добавила уже спокойно. — Ну, раз уж начала, то не буду выебываться, че уж прятаться, — она зыркнула на него недобрым взглядом и спросила почти что с наездом. — Все? Успокоился? Антон дар речи потерял от шока, когда с ее уст сорвалась нецензурная брань. Он так опешил, что его рот распахнулся в полнейшем ахуе, а Саша, поняв все без слов, продолжила наступать, не давая Антону прийти в себя: — О подробностях спрашивать не буду, — вздохнула Саша, — так как и он в жопу ужаленный ходил, меня бесил еще, ниче не говорил, как еблан! — она прижалась к стене и продолжила так же невозмутимо. — Ну че? Подрались? Антон сумел пролепетать лишь невнятное: — Нет, мы не… Что он хотел минутой ранее? Поссориться с ней? Обидеть ее? — Ясно, кароч, — она устало потерла шею. — Ромка еблан тот еще, за базаром иногда не следит — надо ему просто разок прописать по роже, и он сразу протрезвеет! — Саша вдруг заулыбалась и спросила чуть ли не с маниакальным интересом. — Пробовал? — Нет, я… — он даже не поспевал за ней, да еще и был выбит из колеи. Он всего лишь хотел отвязаться от нее, задеть и уйти, как вообще дошло до этого всего?! — Рассказываю: у него болючие места — уши, берешь и тянешь со всей силы, — с огромным энтузиазмом рассказывала она о слабых местах Ромки. — Слушай, постой, — выставил руку перед собой Антон, прерывая ее речь, — я не думал, что ты, ну… — как бы сказать? Матершинница? Она только что вдребезги разбила все его представление о ней! Как ему вообще на это реагировать?! — Че, не матерюсь? — сразу же просекла она. А она проницательна, блять. — А хуй такое с Ромкой прокатит! — и продолжила почти что с досадой, не затыкаясь. — Он мне всю плешь проел, а еще с самого детства привил эти словечки, и я годы проебываю, чтобы избавить от этого свой лексикон! — она потерла щеку. — Но когда я немного зла, это невозможно остановить… — Я заметил, — буркнул Антон, пребывая в растерянности до сих пор. Саша вообще его не слышала, она начала вдаваться в подробности. Вспоминать всякое, рассказывать то, что ему неинтересно: — А еще Лёня, мой младший брат, на другом языке не понимает! — она нахмурилась. — На всех особей мужского пола надо гаркнуть, чтобы понимали, вот и ты хорошенько наори, и все им будет понятно! Зазвенел звонок, и Антон, отправленный Сашей в нокаут, не смог издать ни звука. Он понял, что Саша из тех людей, с кем невозможно поссориться даже при желании, потому что она, блять, как и Ромка, непробиваемая упрямица! — Ну все, получается, — Саша снова натянула маску прилежной девочки, заулыбалась и грубо, даже немного больно хлопнув Антона по плечу, добавила, — на урок пора, не опаздывай, братан. Братан?! Какой ещё братан?! Она вышла в спортзал в таком же приподнятом настроении, а Антон так и остался растерянным, выбитым из колеи и все еще страшно раздраженным… И как теперь ему на это реагировать? Саша просто застала его врасплох, Антон даже пискнуть не успел от ее напора — слишком говорливая… Но он будто немного протрезвел, что ли? Выговорился немного, побыл честным, грубым… И наверняка именно такая реакция Саши оказалась самой подходящей для того, чтобы Антон после сказанного на топливе эмоций не ощутил себя виноватым чуть позже. Однако… Не хотелось признавать, но… Она реально классная. Теперь понятно, что имел в виду Володя, когда делился своими подозрениями. Саша и правда… Другая совсем, но как оказалось, совершенно не в плохую сторону. Идеальных людей, все-таки, не существует. У каждого, так или иначе, есть свой изъян, в котором обязательно рано или поздно кто-то найдет нечто прекрасное. И, если честно, такая Саша нравилась Антону намного больше. С этими мыслями он прошествовал в спортзал, все еще пребывая в смятении. Сквозь оконные стекла преломлялся яркий свет с улицы, ударивший по глазам и заставивший заслезиться их сразу же, как только Антон оказался в помещении. Он ощущал себя крайне странно. Успокоительные действительно были эффективными и напрочь отключили все эмоции… Но все ли? Как будто не полностью ввело его в апатичное состояние, которое так сильно ему было нужно в данный момент. Сердцебиение, конечно, стихло, однако раздражение, агрессия и злоба ко всему происходящему усилились в разы. Выводил на эмоции посторонний шум, казавшийся слишком громким и резким, а разрозненные голоса ребят на фоне только подпитывали это невыносимое чувство. Стало совсем паршиво. Особенно когда он прошел вперед, по бордовому пружинистому полу, поднял затуманенный взгляд и пересекся с Ромкой глазами. С Ромкой, которого он с легкостью находил в любой, хоть в самой большой толпе, даже толком не приглядываясь. Тот не растерялся, однако взгляд, говоривший о нежелании… Видеть его? Разговаривать? А хрен его знает — сразу отвел. Блять. Антон поджал губы. Ромка выглядел каменным и непоколебимым. А еще страшно равнодушным. Это волновало его больше всего. Будь Ромка расстроенным, злым, да хоть каким… Это значило бы, что Ромке не все равно, что его волнует то же самое, что тревожит и самого Антона. Но все происходящее указывало на обратное. Антону хотелось подойти, вывести его на разговор, получить ответы, спросить, что тогда значило его «Не сейчас, Антон». Хотелось банальной конкретики, ведь его поведение только все усугубляло между ними. Казалось, что Ромка той фразой и сказать-то ничего важного не хотел, а всего лишь ляпнул для справки, чтобы Антон отстал, ведь на тот момент это было очень удобно — отгородиться от Антона и уйти, оставив его вариться во всем этом самому. Одному. Это больно. И никакое успокоительное не сможет заглушить эту боль, которая смешалась еще и с жуткой агрессией. Антон был зол на себя, на него… Он просто не знал, как ему следует поступить, ведь Ромка молчал, а Антон не спешил выяснять отношения. Если тебе это все не нужно, то мне — подавно. Но это не значит, что я от тебя откажусь вот так, пока ты сам от меня не откажешься. А ведь несколькими днями ранее Антон для Ромки был почти что всем. Самым лучшим другом, важным для Ромки. Тем, кого он считал авторитетным, прислушивался к его советам и нравоучениям. И как же быстро это все поменялось. Антон стал неугодным. Тем, кого Ромка боялся до одури. Ведь Антон прекрасно знал, что Ромке плевать на влечение того же Володи, пока это не касается его самого. А Антон коснулся. Почти «запятнал». И Ромка заволновался, растерялся, разозлился даже. Как это так, чтоб лучший друг и влюбился в него? Это его шокировало, выбило из колеи. Наверняка Ромке противно. Наверняка он думал субботним вечером и морщился от отвращения, когда вспоминал Антоново признание, в которое тот вложил всю свою душу, всю свою искренность и всю свою любовь. Он ведь такой правильный, такой важный, с принципами своими. Один из тех самых «четких» пацанов, крививших лица при виде таких как Антон. Таких неправильных. Грязных. Какая жалость, правда? Потерять друга просто потому, что ты ему понравился. Мерзко тебе, да? Мне тоже от всего этого мерзко. — Петров, — голос Павла Владимировича подействовал на Антона отрезвляюще. Мысли рассеялись как дымка, и Антон, вставший в ряд вместе с остальными, посмотрел на него туманными глазами, — ну и что это? — физрук красноречиво выгнул бровь, кивнув на его обувь, вставая напротив. Антон, не очень понимая, в чем проблема, опустил глаза и сразу же захотел завыть. Ботинки. Он их не сменил на кроссовки. Наверняка настолько был поглощен в свои мысли, что в процессе переодевания надел ботинки обратно. — Ну, в таком ты точно бегать не будешь. Форма должна быть полноценная, чтоб все при себе. Спортивок одних недостаточно. Антон поджал губы, закивал. Он ощутил легкий укол стыда. Неужели он настолько замкнулся в себе, что стал абсолютно невнимательным и рассеянным? — Я понимаю, — робко ответил Антон, игнорируя взгляды остальных. Ему казалось, что абсолютно все оглядывают его, как диковинную птицу в клетке. Стало совсем не по себе. — Извините, сейчас вернусь за кроссовками, я их в раздевалке оставил. Павел Владимирович подшучивать над этим не стал, что очень обрадовало Антона. Лишь кивнул и пошел проверять остальных на наличие формы. Антон, тяжело вздохнув, направился обратно в раздевалку. Блять. Сука. Как же все доводит до бешенства. Собственный мозг отказывается думать, и Антон ощутил себя очень глупым под внимательным взглядом остальных. Он даже побоялся проверять Ромкину реакцию: наверняка он счел Антона нелепым. Блять, да какая разница, что он там думает? Разве это важно?! У Антона никогда не происходило такого, чтобы он, будучи рассеянным, забыл сменить обувь, а теперь, когда он практически сломался, вымотался и просто устал от всего навалившегося, просто не мог взять себя в руки. Он зашел в раздевалку, тут же направляясь к лавочке, где пристроился его пакет со сменной обувью и, выдохнув, сел. — Ой, напугал, — удивился Антон, когда завидел Володю за небольшой квадратной колонной, встроенной в стену и служащей чуть ли не ширмой в раздевалке для самых стеснительных ребят, — а ты чего до сих пор тут? — Антон утер запотевший лоб. Не успел даже спортом позаниматься, а уже выдохся от всего. — Да я сейчас приду, — как-то нервно ответил Володя, прижав футболку к груди, тем самым прикрываясь. И чего это он? Обычно ведь так себя не вел, плевать ему было, что и кто там увидит, а тут вдруг застеснялся. Ай, да плевать, почему Антон думает даже о таких малозначительных вещах? — Ты чего вернулся-то? — Да дурак просто, — устало ответил Антон, раздраженно переобуваясь, — забыл кроссы надеть и попер в ботинках, блять, на физ-ру! — то ли это был побочный эффект от таблеток, то ли он сам был слишком выпотрошен и сломлен настолько, что агрессия на все начала набирать обороты, но Антон точно знал, что этот день, полный тягот, ему не пережить, оставаясь хладнокровным внешне. Все его лицо, нервные движения, резкие ответы на вопросы… Все говорило о его злости. Хватит ли у него сил? Сейчас лишь второй урок… — Домой хочу… — вымученно проговорил Антон, прижавшись к стене и вскинув голову. — Меня так… Так все заебало. Володя поинтересовался очень осторожно: — А что случилось? — На Володю, конечно, падала тень, но Антон… Даже так он сумел выцепить нечто странное. — Блин, а я вот говорил, что домой тебе надо, а ты уперся, теперь сидишь и страдаешь! — Он звучал и встревоженно и гневно. Его тон напомнил Антону маму. Такой же строгий и одновременно заботливый. И почему-то Володины слова никак его не задевали, будто так и было нужно. Антон не мог избавиться от навязчивого ощущения, будто грядет что-то плохое… И это чувство подпитывал Володя, прячущийся за колонной. Он ведь и правда никогда так не делал… Да и не стеснялся его никогда. Нет… Может ему показалось? Ну не может же быть, что это правда. Но все оборвалось, когда Володя по неосторожности оголил участок кожи и показалось овальное лиловое пятно. Достаточно большое и яркое, которое даже будучи скрытой под черной тенью сразу же бросилось Антону в глаза. К горлу подступил противный ком. Глаза забегали, изучали… Нет. Не может быть. Антон ведь проверял… Всплыла еще парочка синяков. Едва заметных глазу Антона на тот момент, но ярко выраженных и разбросанных по всей грудной клетке Володи. Сердце забилось набатом. Все начало складываться в мозаику. И он начал понимать. Почему Володя не переоделся вместе с остальными, а дождался, пока все уйдут, и только потом, скрывшись ото всех, остался в раздевалке? Антон как будто начал терять рассудок от всплывшей тревоги, паники и в совокупности со всем этим безумной… Ярости. — Володь, чего ты стесняешься? — вырвалось из Антона глухое и хриплое. Он и сам не узнавал сейчас собственного голоса, будто внутри притаился бес, который завладел им за долю секунды. — И с каких пор ты начал делать так? Володя заметно напрягся. Это было заметно по его окаменевшим плечам, замедленному дыханию и темнеющему лицу. — Как? — спросил он с нажимом, явно догадываясь, о чем начал расспрашивать Антон. Он все понимал… Володя не был глупым и нерасторопным. До него доходило очень и очень быстро. И как же стремительно сменилось его настроение, когда Антон так неосторожно начал расспрашивать о том, что ему неудобно. Антону не хотелось указывать на ссадины слишком явно, потому как он знал, что Володю это заденет. Возможно, даже выведет из себя. Поэтому старался подвести как можно аккуратнее, хотя его похолодевший тон вызвал в Володе лишь желание отгородиться, закрыться от него… — Ну, прятаться ото всех, чтобы переодеться без посторонних, — пояснил Антон, попытавшись разговаривать вкрадчиво, хотя уже появлялось стойкое ощущение, что Володя потихоньку начинает разгораться, — ты ведь никогда так не делал. — Слушай, что ты мне тут сказать хочешь? — голос Володи кажется чужим, совсем другим. Немного враждебным и низким. Медовые глаза блеснули в тени. — Не нужно мне тут осторожничать. Спрашивай, че спросить хотел, — он наспех натягивает футболку, скрывая ссадины от Антоновых глаз, хотя прекрасно понимал, на что тот указывал до сих пор, однако не желал попадаться таким образом. Антон на фоне стресса начал нервно сдирать заусенцы с пальцев рук. Он никогда прежде не сталкивался с подобными вещами, и большую часть времени дружбы с Ромой и Бяшей происходило так, что это они проезжались по всем кулаками до ужасного состояния. В итоге помощь нужна была вовсе не друзьям Антона, а стороне соперников. — Володь… — Антон вздыхает, прилипает к стене. Блять, всего лишь второй урок, а он уже на пределе. Мало того, что все валится из рук, и он полон ненависти ко всему, так ещё и это… Сука. Он ведь не знал, ничего не знал, хотя Денис предполагал, осторожничал, подозревал! Антон реально увяз в собственных проблемах настолько, что перестал замечать, как медленно но верно увядает его лучший друг. И самое отвратительное, что Антону и самому нужна была помощь. — Не нужно распаляться, я не собираюсь тебя отчитывать или обвинять в чем-то, просто… — Ох, так тяжело построить нормальное предложение. Антон слишком сильно устал, но решить эту проблему хотел очень сильно. — Мы же друзья, — кажется, после этой фразы он точно разбудил внутреннего зверя Володи, потому что лицо его потемнело мгновенно, на скулах заходили желваки… — кто это сделал? — спросил Антон прямо в лоб. И ему не надо было указывать, о чем именно он говорит. Володе все было ясно без слов. — Не скажу, — обрубает Володя тихо. И заметно, насколько ему претит продолжать этот диалог, но Антон не собирается сбавлять обороты. Он готов надавить как можно сильнее, лишь бы получить ответы. Лишь бы, блять, узнать, какая паскуда издевается над его другом, пока он, как последний болван, не обращал на его состояние никакого внимания! Он ведь действительно виноват во всем… Погряз в своих проблемах и забыл о собственном друге, которому помощь нужна была куда больше, чем ему. Как давно это происходит? Когда Антон просчитался? — Это ничего не изменит, я сам разберусь, поэтому не лезь, пожалуйста… На Антона словно ветром нахлынула бессильная злоба и дичайшее замешательство. Он не мог понять, что вообще происходит. Почему Володя просит о таком, глядя на него с толикой мольбы, но при этом произносит фразы требовательно, не терпящим возражений тоном. Что значит, не лезть? Разве они не друзья? Разве Антон не должен помочь в подобной ситуации? Разве он не обязан быть рядом и решать проблемы друга вместе с ним на пару? Это ведь должно быть в порядке вещей у друзей… Какой человек будет молча наблюдать за тем, как его друг потихоньку загибается? Почему-то, несмотря на то, что Антон так старался выглядеть хотя бы внешне спокойным, его одолевает безумная муть. Злость вперемешку с дичайшей обидой оставляли за собой горькое послевкусие, и Антон готовился как можно быстрее начать фильтровать собственные слова перед тем, как выпустит их наружу, чтобы не наговорить топорных, колких и резких фраз: — Ты не можешь просить о таком! — Голос немного сорвался на фальцет, но Антон и не думал следить за этим тщательно. Единственная мысль, забредшая в его уставшее сознание, крутилась как безумная: «Мы разве не друзья?». — На тебе живого места нет, и ты просишь просто закрыть на это глаза? — Володя поджимает губы. Возможно, Антон стал слишком уж резким и неосторожным, но он просто не мог утихомирить свою тревогу. Антон злился. Нет, он был в бешенстве от мысли, что Володя страдал где-то там, без него. И Антон об этом не знал! Помочь не мог! Он уже приготовился к тому, чтобы разобраться с выблядками, которые измываются над его другом. — Ты серьезно думаешь, что я это так оставлю? — Антон нахмурился, вскочив с места. Голова немного закружилась, но он сумел вовремя прийти в себя. — Почему ты не рассказал? Почему не доверился мне? Володя прождал томительные несколько секунд, прежде чем ответить нервно и тихо. Преисполненный обидой: — Не хочу это слышать от тебя. Антон немного растерялся, не понял сути: — Что? — Володя отвел глаза от нежелания развивать эту тему. И лицо его сквозило больше разочарованием и обидой, нежели гневом. Антон вздохнул. — Володь, будь ты немного честен… Эта фраза подействовала на Володю как катализатор. Его взгляд метнулся к Антону. Звереющий, немного обезумевший, будто Володю только что очень и очень сильно задели словами. Будто Антон сказал нечто отвратительное и неправильное, вызвавшее в нем желание приструнить его, осадить, оспорить сказанное: — А ты честен? — Володя оставался в тени, словно боясь показать свое выражение лица Антону, свою боль и накатывающую злобу. Однако голос его значительно окреп, немного повысился даже. Антон отупленно смотрел на него, хотел что-то сказать, даже губы приоткрыл, но Володя усмехнулся очень обиженно. — Когда ты вообще был честен со мной? — он нахмурился, будучи задетым чем-то… И Антон прекрасно понимал, чем именно, но блять, причем здесь это? Почему они вообще перешли к этой теме? Разве это сейчас важно? — Ты постоянно врешь мне, — Володя устало утер лицо, — утаиваешь что-то, а я вечно не при делах, но продолжаю верить, что ты наконец откроешься мне, — он тяжело вздохнул, окидывая Антона укоризненным взглядом, — но даже насчет тревожного расстройства ты умолчал, хотя это, блять, очень важно! Я должен знать, чтобы чуть что — помочь тебе, а ты… — он печально усмехнулся. — Даже Рома знал. Антон не знал, что ему стоит сказать после того, как Володя впервые за долгое время так разоткровенничался. Рассказал о том, что его волнует… Наверняка Володе сложно было все это сдерживать в себе. Переживать за их с Антоном дружбу, ощущать себя недостаточно важным ему другом. И ведь молчал, чтобы не беспокоить Антона, потому что старался доверять и смиренно ждал объяснений, когда тот подойдет и расскажет обо всем сам, даже не давил никогда. А Антон… Каждый раз обещал открыться и ни разу не выполнил это обещание. На него нахлынуло такое огромное чувство вины, что он, поверженный собственными чувствами, поспешил ответить. Однако не этих слов Володя ждал точно: — Да я хотел тебе все рассказать! — Антон невольно повысил голос, и Володя заметно напрягся. — Володь, нет, подожди, — он перевел дыхание, утирая лоб, — не сравнивай эти вещи. — Володя скрестил руки на груди, выгнул бровь. — Мое состояние и то, что какая-то тварь измывается над тобой — совершенно разное! — гневно добавил Антон. — Я ведь помочь хочу, расскажи только, ну… — Снизь тон, — перебил его Володя холодно. Антон растерянно уставился на него. Неужели он все это время разговаривал с ним на повышенных тонах? Он ведь никогда, ни разу за время их дружбы не кричал на Володю, да и в принципе не обесценивал его чувства и проблемы тоже… — Так я не кричу на тебя, — эти слова сами по себе показались Антону нелепыми, потому что он и сам понимал, каким тоном все это время разговаривал с Володей, у которого голос, в отличие от его, оставался пугающе ровным. — Кричишь. Антон прикусил губу. Как ему вообще стоит поступить? Он уже понял, что ему нужно фильтровать слова, чтобы ненароком не задеть Володю, но он уже задел. И очень сильно. Руки задрожали, заледенели от волнения. Антон всегда очень тяжело переносил ссоры и недопонимания с близкими. Это причиняло ему боль, и мысль о том, что он может потерять кого-то ценного, заставляла его испытывать сильный стресс. — Володь, мне правда жаль, что я так мало рассказываю о себе, умалчиваю и вру тоже постоянно, — Володя взглянул на него с капелькой просветления, даже прислушался повнимательнее. И Антон подумал, что он движется в правильном направлении. Что ему стоит продолжить свою мысль. — Я сам этого не хочу, правда. Я очень стараюсь избавиться от этого, потому что ты мне очень и очень важен, и я буду стараться и дальше… Володины глаза потухли. Он не поверил ни единому слову. Наверняка он не этого ждал и не в таких заверениях нуждался. Ему нужно было что-то другое, но Антон не понимал, что именно! Разве этого мало? Разве недостаточно? — Нет, Антон, — Володя присел и зашнуровал свои кроссовки, будучи немного нервным, — ты так же говорил мне не так давно, однако ничего не изменилось, — он вздохнул, вспомнив о чем-то ещё, — еще и ситуация с Ромой… Я понимаю, что вы оба не поделили чего, но я думал, что мне ты сможешь довериться, но ты… — Володя хмыкнул с явным пренебрежением. — Блять. Дело ведь даже не конкретно в этой ситуации, — поспешил пояснить он, распрямляясь, — это происходит всегда, — он всплеснул руками. — Я лишний и неважный, а ещё очень удобный, потому что я никогда с расспросами особо не лез, потому что мы друзья и я уважаю твое личное пространство, — Володя запнулся, отвел глаза, анализируя собственные фразы перед тем, как продолжить нерасторопно, но очень честно. — Но… Иногда я начинаю думать, что я всего лишь хороший знакомый и никакой не друг. Внутри все распалилось. Когда Антон успел так просчитаться и растерять доверие Володи? Как он вообще довел все до такого состояния? Неужели он обидел его сильнее, чем мог бы? Блять. Блять. Блять. Нельзя, чтобы их диалог кончился вот так. Нужно поскорее все разъяснить и со спокойной душой двинуться в спортзал. Он тщательно избегал ссор с Володей, но не заметил сам, как они начинают отдаляться так стремительно. Как Володя стал закрываться, рассказывать Антону о себе все меньше. Но особенно сильно это стало ощущаться последние две недели, а может уже и три. Антон самолично возвел между ними стену, и теперь, когда ему пришлось столкнуться с правдой лицом к лицу, он понял, что просто не справляется. Он не знал, что ему стоит сказать. Как сделать так, чтобы Володя не сомневался в том, что он ему дорог? — Но ты важен мне, и ты мой самый близкий друг! — выкрикнул Антон, наблюдая за тем, как Володя медленно мотает головой. Не верит. Ну конечно же он не верит. Вспомнились недавние Ромкины слова, которые прямо сейчас резанули по сердцу очень больно. «Ты настолько заврался, что и сам в свои же россказни начал верить». Это значит, что Володя всегда замечал и подмечал его ложь, но никогда не пытался на это указать, надавить, да и пристыдить тем более. Он покорно ждал момента, когда Антон перестанет так делать. Но чаша наполнилась, накренилась, и все накопившееся вылилось за последние месяцы. Антон действительно им пренебрегал и ценил тоже недостаточно. Он провинился, и очень сильно, но он правда этого не хотел. Злоба превратилась в полнейшее отчаяние. Антон ощутил себя маленьким комком пыли. Незначительным. Ему было больно от этого разговора, но он не мог найти подходящих аргументов, чтобы противостоять Володе и доказать, что он ему нужен. Что он важен. Что Антон, блять, будет честен. Но проблема была в том, что в последнее он и сам не мог поверить. — Я правду говорю, — голос немного охрип, ослаб, — Володь, поверь мне, я просто… — блять, опять начались эти оправдания, от которых Антона затошнило по новой. И это была огромная ошибка, ему стоило просто замолчать. — Просто я и сам не могу избавиться от этой привычки всем врать, утаивать… Но я правда стараюсь. Я просто хочу во всем разобраться. Во взгляде Володи, пышущем секундой ранее одной лишь обидой, отразилось явственное разочарование. Антон мгновенно присмирел, когда друг поджал губы, заметавшись глазами по стенам раздевалки, а затем, сверкнув ими, окатил фразами, сквозящими сарказмом: — Тогда у меня тоже привычка все умалчивать, — шлифанул холодным гневом Володя, заставив Антона напрочь растеряться. Володя усмехнулся. Злобно, почти ядовито. — Понял теперь, как это по-уебански звучит? Антона окатил стыд. Настолько сильный, что его щеки мгновенно стали пунцовыми. Особенно когда до него потихоньку добралось осознание сказанного. Того, какими нелепыми, глупыми и совершенно не оправдывающими его поступки оказались фразы, сорвавшиеся с его губ. Он был повержен. Антону нечего было ответить. Лишь тонуть в собственном дегте стыда. — Я… Володя выглядел опустошенным и крайне расстроенным. Он не дал Антону выговорить следующее. Вскинул руку и произнес: — Давай не сейчас, Антон… Внутри все скрутилось спиралью. По телу пробежал жар, а затем и холод, ударивший его чуть ли не током. Не сейчас, Антон. Он даже не моргал. Чувствовал, как глаза наливаются влагой, но продолжал стоически терпеть, глядя Володе в лицо с непосильным трудом. Это была боль: удушающая, адская. Антона внезапно обуяла ненависть. И не к другу вовсе. А к себе. И ко всему сущему. Не сейчас… Все не сейчас… Он приоткрыл дрогнувшие губы и проговорил бесцветным голосом: — Я тебя понял. А затем встал с лавочки и прошел к выходу на негнущихся ногах. На душе было гадко. Антон не сумел даже под действием успокоительных притупить эти чувства. Либо успокоительные оказались малоэффективными. Пока он метался в собственных мыслях и сгорал в костре сожалений, Володя обогнал его и прошел вперед, выходя в спортзал первым. Антон успел выцепить выражение его лица: надломленное, искрившее глухой обидой. Антон замер перед дверью, не зная, как теперь все исправить. Он и правда отвратительный друг. В глазах защипало, и Антон двинулся на выход. Он был так поглощен собственными проблемами, что даже перестал обращать внимание на всех в спортзале. Вдруг стало плевать… Антон лишь думал о том, как ему стоит подступиться к Володе чуть позже и стать более открытым. Антон уже полностью погряз в собственной лжи, но ведь не поздно стать честнее? Расстроил его, блять. И ведь Володя ничего плохого ему не сказал, даже не пытался перекричать его или задавить аргументами. Он рассказал о том, что чувствует. Как все есть. Антон даже не обратил внимание на выстроившихся в шеренгу ребят. Что «А» класс, что его — все они выглядели весьма наэлектризованными и бодрыми. Лишь один он, Антон, будучи в плохом расположении духа, встал вместе с остальными в линию. Он тупился в пол и ничего не хотел. Весь мир и так обрел серые оттенки, так почему же все становится еще хуже? Но и Володю он ни в чем не винил. Виноват один лишь он. Но… «Не сейчас, Антон». Слишком ранило. Он вновь ощутил себя неважным и ненужным. Тем, кого всегда откладывают на потом. И даже если сознанием он понимал, что Володя ничего плохого не имел в виду, да и не хотел его задеть — Антона все же задело, и очень сильно. — Давайте пять кругов, — голос Павла Владимировича немного отрезвил. Антон утер щеку и повернулся вместе с остальными, как натренированный солдат, — и не филонить, я за всеми следить буду. Потихоньку все начали набирать темп, и Антон, выглядевший совершенно разгромленным и выпотрошенным, побежал за ними следом. Он не пытался кого-то обогнать и выпендриться перед преподавателем тем более не пытался. Одно лишь желание преследовало — убраться отсюда поскорее. И если Антон полагал тогда, что он, возможно, сможет снести этот день, оставаясь хотя бы капельку невозмутимым, то теперь был твердо уверен, что нет. Однозначно не сможет. Двигаясь по кругу, он мог лишь лихорадочно мыслить, что стоит делать дальше, однако уставший мозг напрочь отказывался работать. Его взгляд то и дело цеплялся за остальных. Тех, кто перемещался по спортзалу очень резво и будто бы не прилагая усилий. Антон не мог успокоиться, да и, честно говоря, от избытка переживаний напрочь замерз. Холодный пот выступил очень не вовремя, и Антон, морщась от отвращения, старательно игнорировал неудобства. — Ветров! — прикрикнул Павел Владимирович, отчего Володя тут же встрепенулся. — Ты у нас самый умный, что ли? Бегай, как и все остальные, что это за быстрый шаг? — он покачал головой с укором, в то время как нервный и не в лучшем расположении духа Володя не ответил ни слова, выполняя то, что сказал физрук безо всяких пререканий. Было заметно, как Володю тяготит произошедшее так же сильно, как и его, поэтому глядя на друга, Антон ощущал гулкую вину. Он видел, как бодро и лихо перемещается Денис, целенаправленно обгоняя всех, не учитывая то, что такими темпами он выдохнется довольно быстро, а сейчас только начало урока. Но Дениса это, похоже, не волновало. Антон даже с завистью наблюдал за его стараниями. Денису действительно нравилась физкультура. Пару раз, конечно, при виде Володи он немного замедлялся, чтобы поравняться рядом с ним, но такая тактика не работала на Володе, который быстро просек, чего пытается этим добиться Денис. Поэтому, сверкнув на него враждебными глазами, Володя ускорял темп и бежал так быстро, что Антон успел крайне удивиться, ведь несмотря на нежелание заниматься спортом, тот настолько сильно стремился находиться от Дениса как можно дальше, что даже начал прилагать усилия. Антон очень старался не обращать внимание на основную причину его бед. Его боли и страданий. Поэтому отвлекался практически на всех, однако глаза упорно и отчаянно искали его в толпе ребят. Ромка выглядел настроенным и подготовленным к физкультуре, и ему не стоило никакого труда оббежать пять кругов. Он не пытался двигаться быстрее, но и замедляться тоже не стремился. Ромка держал один темп и дышал он при этом мерно. Впрочем, было видно, что он был как рыба в воде, когда дело касалось спорта. Сердце колотилось и болело при виде него, и Антон с опаской прижал руку к груди. Там, под тканью футболки, ощущалась бешеная пульсация, и Антон постарался успокоиться как можно быстрее. Он был так зол, так обижен и так вымотан сегодняшним днем, что просто не мог мыслить здраво. И чувствовал вину за свою разрастающуюся ненависть по отношению к Ромке. Она не была такой злой и сильной, как в самом начале. Скорее тихой… Отчаянной, и делала ему очень больно. Антон тщательно избегал его, боясь за свое состояние, за их отношения, которые дали трещину. И Ромка, возможно, тоже держался на расстоянии если не по таким причинам, то хотя бы потому что не хотел пересекаться с ним сейчас. Однако именно он и проявил инициативу первым, поздоровавшись с Антоном. Пока Антон размышлял обо всем случившемся и старательно успокаивал собственное израненное сердце, Саша подбежала к Ромке, поравнявшись рядом. И выглядела она такой счастливой и заинтересованной, что Ромка мгновенно… Кажется, растаял. Его напряженный профиль заметно стал приветливее и теплее, и Антон ощутил жжение прямо в горле. Сука. Ему и так было больно, а тут еще, оказывается, Ромке действительно было плевать на его чувства, на признание… Сразу же на свою пассию переключился, забыл о нем! Антон все вокруг себя ненавидел. Он понимал, что Ромка не обязан ради него ходить с таким же паршивым настроением, да и размышлять тоже о нем был не обязан. Ромка имел право улыбаться, смеяться и любить тоже… Просто не его. Но это все равно Антона задевало слишком сильно. Он готов был подойти, высказать ему все скопившееся и, как последняя мразь, целенаправленно испортить его прекрасное настроение, чтобы и Ромка ощутил, каково Антону было все это время. Но разве он раньше так поступал? Разве он позволял себе выражаться слишком резко даже будучи сломленным? Так откуда в нем столько ненависти и злобы? Потому что Ромка не его? Потому что он влюблен в кого-то другого? А не охуел ли Антон обвинять в своих бедах ни в чем неповинного Рому, который просто проживает свою жизнь? С признанием Антона его мир не изменился. И это правильно… Однако Антон не мог оторвать от них взгляда. Завистливого, ревностного, искрившегося неподдельным гневом. Гармонично еще так смотрятся в своих формах. Высокий Ромка и маленькая Саша. Они действительно созданы друг для друга. Улыбчивые и счастливые проживают свою юность. Сука. Но это нечестно… Антон изнывал от боли. И почему он вообще так зациклился на этом? Разве что-то изменится от того, что он стоит и смотрит на них, как побитый пес? Нужно сосредоточить мысли на чем-то другом, иначе такими темпами он совсем загнется. И, блять, и так все хуево было, но должна была всплыть очередная херня, которая доведет его до крайней степени бешенства. — Че плетешься, чмошник? — Иван пихнул его плечом, обгоняя и заставляя Антона ощутить довольно сильное раздражение. Он не готов был как-либо контактировать даже со своими близкими друзьями, а с этим чмошником так тем более. И смотрит еще это говно на него с самодовольной ухмылкой. Думает, что задел, обидел его, блять! Как будто Антону до него дело было! И так на взводе. Наверняка его взгляд ярко выражал неподдельную ярость, и глаза налились кровью, потому что Иван мгновенно повеселел. — И че ты так зенки на меня свои вылупил? Тихоход, — Антон начал распаляться очень быстро. И уже никакое успокоительное не помогало справиться с необузданным гневом. Да какой гнев? Ему в спину дышала сама ярость. — Из-за тебя людям приходится замедляться, потому что ты всю полосу занял, хрен обойдешь, — пояснял идиот, то и дело оборачиваясь на него, — да и нахер ты вообще на урок приперся? — его лицо расплылось в гаденькой усмешке. Ивана забавляло наблюдать за подкосившимся Антоном. Ему нравилось видеть его слабым, с испорченным настроением, и он с большим энтузиазмом способствовал тому, чтобы превратить его и без того неудавшийся день в полнейшее дерьмо. — Утреннего обморока мало было? Почему-то Антон весь напрягся. Было бы правильно проигнорировать Ивана и двигаться дальше по кругу, но упомянутый утренний инцидент повлиял в крайне негативном ключе. Агрессия ко всему и ко всем стали топливом его необузданной ненависти. Остатки здравомыслия полностью отключились. Он ощущал, как во рту скапливается слюна от избытка чувств. Хотелось рявкнуть на Ваню, осадить. Показать, где его место и кем он является в этой школе. Напомнить ему недавний случай, когда Антон хорошенько отмутузил его, швыряя в снег, и дубасил кулаками, пока он, крича от страха, пытался вырваться из хватки и убежать. Антон посмотрел на него, как на помет под собственными ногами. Как на мерзкое насекомое, от которого накатывала дикая тошнота. Пренебрежительно, холодно и, блять, уничижительно. И отчеканил: — А тебе, блять, прошлого раза мало было, я смотрю, утырок мелкий? — процедил Антон гневно, окатывая его презрительным взглядом. — Добавить? Иван мгновенно растерялся, оторопел даже, а затем, что было довольно предсказуемо, разошелся: — Че ты тут вякнул? — Вы уже шестой круг наматываете, — голос Павла Владимировича зазвучал эхом в помещении спортзала. Антон даже ведь не заметил, сбился со счета и продолжил наматывать очередной круг, однако был настолько поглощен негативными мыслями, что не подметил, как остальные потихоньку возвращаются на исходные точки и встают в шеренгу. Физ-рук дунул в свисток, и Антон поморщился от зычного свиста. Он плелся к остальным крайне измученный, а еще, честно говоря, крайне злой. Иван что-то прошипел, пригрозил чем-то, но Антону было настолько на него насрать, что он даже не расслышал. — Так, ребят… Мы давно не делали всякие упражнения, — он обвел испытующим и оценивающим взглядом парней, а затем и девочек, — скованные вы какие-то и вялые стали совсем, как пить дать никто нормально не отожмется, — он вздохнул. И ведь правда, физкультуру в частности еще и прогуливали все, поэтому комплекция ребят оставляла желать лучшего. — Все-то отожмутся, — фыркнул Иван, подбоченившись. Антон даже не хотел вслушиваться в то, что он говорит, однако когда тот кинул камень в его огород, Антон заметно напрягся, — а вот Петров хрен че сделает. Никто из присутствующих даже бровью на его слова не повел, однако Антон мгновенно распылился гневом. Он, блять, и так задрался, хотя день только начался, не хватало ему для полного счастья подначки Вани выслушивать. Сука, да что он знает? Что вообще он себе… — Раз такой крутой — отожмешься побольше остальных, Рысаков, — нахмурился Павел Владимирович, окатив его укоризненным взглядом, — дашь нам фору. А то как болтать — так ты самый первый у нас. Иван тут же стих, оскорбившись. Рожу начал корчить недовольную, однако физруку, очевидно, ничего в отместку сказать не мог. Антон ощутил облегчение. Он был даже рад, что хоть кто-то вступился за него и ему не пришлось на топливе эмоций бросаться на Ивана и устраивать цирк. Ведь если Антон откроет рот, остановиться уже не выйдет. — Павел Владимирович! — заговорила улыбающаяся Саша. Антон тупился в пол, в который захотелось просочиться. Бля, вдобавок ко всему и голова кружится немного, сколько еще Антон будет терпеть это все? — А девочки тоже будут отжиматься? — Ну, я думал, что вам такая физическая нагрузка будет не в радость, поэтому подумал, что вы пока поиграете в волейбол… — начал объяснять физ-рук, как его спешно перебила Саша: — Нет-нет, мы тоже хотим! — она сцепила руки в замок. Ее приобнимали Полина с Катей, а девочки из «А» класса ревностно наблюдали за своей подругой, которую нагло увели из-под носа. — Мы как бы тоже не лыком шитые! А оценки за это выставляться будут? Павел Владимирович немного растерялся, но было заметно, что упорство Саши и ее слова подействовали на нем в крайне позитивном ключе. — Естественно, — он улыбнулся, теребя свисток, висевший на шее, — а остальные девочки не против? Антон всегда диву давался, как Павел Владимирович относился ко всем с заботой, часто что-то уточнял и обговаривал, чтобы всем на его уроках было комфортно. — Ну что вы, Павел Владимирович, — заговорила Катя. Она выглядела даже более активной и преисполненной сил. Собрала волосы в высокий хвостик и улыбалась слишком уж широко. Кажется, у всех, кроме Антона, сегодня было прекрасное настроение. Но он был даже рад, что один такой… — Совсем нет, мы только за! — Ладно уж, тогда, — фыркнул Павел Владимирович, а затем обратился к парням, — вы уж это, не проиграйте девчатам, парни. Как будто Антону было дело до всего этого. Всего лишь отжаться и сесть на лавочку… Да, в начале он думал, что будет делать все спустя рукава, но после подначек Ивана он весь воспрянул духом. Антон не жалок, и никакой обморок его не подкосит. Желание доказать, чего он стоит, было куда сильнее жажды уйти. И хотя Ромка все еще мозолил ему глаза и делал больно, Антон решил идти до конца. — Двадцать раз хоть отожметесь? — спросил физрук, на что кивнули даже девочки. Двадцать? Да вообще сущий пустяк, Антон и не столько отжимался. — Ну тогда начинаем, — он дунул в свисток, и все опустились на пол. Антон вытянул ноги, удерживаясь над землей на руках и носках кроссовок, — начали! Один… — Павел Владимирович начал считать, и в крови Антона точно забурлил адреналин. На лбу выступила испарина, а сам он преисполнился желанием утереть нос всем присутствующим, в том числе и Роме, который смотрел на него с толикой жалости и сочувствия, будто Антон слабый, маленький мальчик, которому нужна была помощь. Который, блять, не справится без него. А Антон справится. Однозначно. — Пятнадцать… — Антон не обращал внимания на остальных: он был сконцентрирован лишь на себе и желании показать, чего он стоит. Единственное, что он слышал — голос Павла Владимировича и цифры. Цифры, которые Антон хотел добить. — Восемнадцать… Очень хорошо идем, — Антон краем глаза заметил запыхавшегося Володю, а недалеко от него — Дениса, который отжимался, как в последний раз. — Двадцать, отлично, — он дунул в свисток, и парни упали на пол, а девочки, хоть отжались и не все, но большая часть точно — оставались бодрыми и как будто ни капельки не уставшими. — Петров, — обратил внимание Павел Владимирович на Антона, который и не думал останавливаться, — все, ты ж отжался, чего продолжаешь? Антон не хотел останавливаться. Ему казалось, что если он не продолжит, если не докажет свою силу — то и дальше будет казаться себе слабым и никчемным. Он уже и подзабыл, сколько всего он умел, и как часто занимался спортом. Только вот, тело-то теперь это не его, а оно куда слабее предыдущего. — Я хочу еще, — ответил Антон тише, чем хотелось бы, — можете отсчитать, сколько я смогу? Павел Владимирович выгнул бровь, удивился, но на его лице проскользнуло явное одобрение. — Двадцать шесть, — продолжил он. Наверняка и не прекращал считать, когда увидел, что Антон решил и дальше отжиматься, — двадцать девять… — Антон уже не чувствовал рук. Они стали такими неустойчивыми и дрожащими, что он едва ли удерживал себя на весу, но сдавать позиций не собирался вовсе. Мышцы ныли, но это значило, что Антон живой и что он ни капельки не растерял свою былую физическую подготовку, — тридцать два… — дыхание стало более порывистым, более… Громким. Антон ощущал, как тело мокнет под тканью футболки, — тридцать шесть… Антон, хорошо идешь, — нахваливал Павел Владимирович очень бодро. Антон не знал, откуда вообще сумел достать столько сил, но он продолжал отжиматься просто неустанно, наблюдая за тем, как пол перед взором начинает качаться и плыть. Ох, он уже достаточно расстарался. — Сорок четыре… — уже на этой цифре Антон не сумел продолжить и, дабы избежать позорного падения на пол, резво перевернулся и уселся на полу, пытаясь перевести дыхание, но контролировать его так, чтобы никто не смог подметить его усталость. — Запыхался? — улыбнулся Павел Владимирович, и Антон замотал головой. — Ты у нас сегодня отличился, но в следующий раз не стоит себя так изматывать, — покачал головой он. Антон даже ощутил некую досаду, когда подумал, что преподаватель его отчитывает, но Павел Владимирович поспешил добавить, — молодец, Петров, тебе в журнал полетят аж две пятерки. Это, конечно, здорово, но раньше Антон умудрялся отжаться более шестидесяти раз, а тут вот спекся очень быстро. Сорок четыре раза… Непорядок, надо исправлять. Совсем забросил спорт, хотя в беге был все так же хорош, но если сравнить с тем, что было раньше и сейчас — разница слишком ощутимая. Он поднялся на ноги, отряхнул руки от грязи и, выдохнув, поднял на ребят глаза. — Нихуя-на, — заголосил Бяшка, будучи очень удивленным, — че ты еще можешь выкинуть, Тоха? — А ты не промах, — решила прокомментировать та девочка, которую Антон видел на посиделках. Рыжая, с кудрявыми волосами и голубыми глазами. Сама по себе очень яркая и выделялась среди остальных. Она улыбалась даже как-то шкодливо, подмигнула ему, но у Антона не осталось сил даже на смущение. Он лишь устало улыбнулся ей, хотя, по ощущениям, скорее ухмыльнулся, и та отреагировала на это моментально, — водички хочешь? У меня есть с собой, ты вроде вымотался… — Ох, я не откажусь, если можно, — Антон бы сейчас все отдал ради глотка воды. Девушка мгновенно оказалась возле лавочки, подхватила свою бутылку, а затем и протянула ему, — спасибо большое, — он отпил живительной воды, утер губы и улыбнулся. — Ты меня аж спасла. — Обращайся, меня Кристина зовут, — заулыбалась она. — Антон, — он пожал протянутую ладонь, которая была приятной на ощупь и теплой, в отличие от его холодной и немного влажной. Даже стало как-то стыдно за себя. — Приятно познакомиться, я тогда к девочкам вернусь, — она убрала прядь волос за ухо и, улыбнувшись ещё раз, побрела к девочкам крайне довольная. Антон вздохнул, когда Павел Владимирович объявил перерыв длительностью в пять минут и рухнул на лавочку вместе с остальными. День казался каким-то ненастоящим, а происходящее — слишком быстрым. Антон не поспевал за сменой собственного настроения, за друзьями, за одноклассниками тоже… Ему казалось, что он находится в клубке черного дыма, где не было просвета. Он старался не пересекаться с Ромкой глазами, старательно игнорировал его присутствие и контролировал собственные чувства. Однако, самообладание потихоньку выбивалось из строя. Он не хотел ни с кем ссориться, да и разговаривать тоже не хотел. На Володю было вообще боязно смотреть, так как он был не в духе после их разговора и это была полностью вина Антона. Будь он немного честен, все было бы хорошо. Володя ведь даже не злился на него толком, загорелся немного, когда подумал, что Антон его понял… Честно говоря, эта ссора даже его не так сильно волновала, как Володины ссадины. — Ну и когда это? — одноклассники разговаривали себе спокойно, и Антон смог уловить несколько фраз. — Думаете, мы вас не переиграем? — Да ваш класс в баскетболе не очень хорош, только Ромка и вытягивает, — послышался голос парня с параллели, сидевшего на лавочке вместе с ними. — Он хорошо забрасывает с дальнего расстояния, а вот Бяша с Колей едва передвигаются… — Да с хрена ли-на?! — тут же взвился Бяша. — Думаете, мы играть не умеем? Мы хотя бы команда, а вот ты… — он указал на Кирилла пальцем. — Ты даже не пасуешь своим, когда надо! И чего это они? — Слышь, — ощетинился Кирилл, — сначала к логопеду сходи, а потом уже чета тут вякай! — Захлопнись уже, — устало протянул Денис, опершийся затылком о стену и вскинув голову, — бошка от тебя трещит. Кирилл замялся. — Так а чего они так разговаривают? — Потому что ты с ними так разговариваешь, — припечатал Денис. Антон уже и подзабыл, каким он бывает жестким, будучи напряженным и на взводе. Хотя он, конечно, знал, что это лишь его маска. — Ты проиграл сразу же, как только аргументов не осталось и указал на то, как он разговаривает. Поэтому остынь. Кирилл заметно напрягся и разозлился, но все же замолчал. Быстро же Денис его приструнил. Удивительно, как сильно человек влияет на остальных, будучи авторитетным. — В любом случае разберемся, когда будем играть, — голос Ромки, хрипловатый от частого курения вызвал в Антоне легкий мандраж. Ему вдруг стало совсем не по себе. Хотелось абстрагироваться, спрятаться, — а сейчас вы только воду льете. — А игра когда? — комбо просто. Еще и Володя подключился к разговору. А, плевать… Антон попытается проигнорировать их. — Через недели две-на, — ответил Бяша неохотно, поглядывая на Колю, который решил внести свою лепту: — Этот Кирилл мне в пупок дышит, а так выкобенивается. — А-шки всегда выкобениваются, — махнул рукой Ромка, — и проигрывают постоянно. Так значит, близится баскетбол? Антон, скорее всего, в тот день будет отсиживаться на лавочке. Да, так он и поступит. — Во-во. Поэтому и бесят, — вставил Витя. — Перерыв кончился, пора качать пресс, — Антон даже не успел толком расслабиться, а их уже зовут продолжить упражнения. Боже, когда там уже закончится урок? Это просто невыносимо! — разделитесь по парам… Антон очень надеялся, что Володя подойдет к нему как и всегда, несмотря на все обиды, но произошло противоположное: он быстрым шагом побрел к Бяше, даже не окинув его взглядом и не удостоверившись, что все в порядке. Блять. Ты что, реально не будешь со мной разговаривать? Это так ударило по нему, что он от обиды и разочарования прикусил губу. Он, конечно, понимал, что Володя, вероятно, не захочет с ним контактировать, но хоть зафиксировать ноги ему молча бы смог! — Петров, ты чего стоишь? — спросил Павел Владимирович даже немного обеспокоено. — Все уже по парам разбились, а ты ворон считаешь. Антон растерянно оглянулся по сторонам. Действительно… Абсолютно все стояли по двое и нетерпеливо переминались с ноги на ногу. И все такие довольные… Что аж зубы сводит от мысли, что один Антон остался в этой компании никому ненужным. Одиночество укалывало, больно жалило. Антон ощутил это как никогда раньше, ведь с самого первого дня Володя оставался рядом с ним, несмотря на все перипетии. И сейчас, когда он и толком не поссорился с Антоном, все же не особо хотел пока маячить перед глазами, полагая, что им обоим следует остыть. Может, он и прав, ведь Володя всегда находил решение для любой всплывающей проблемы, но Антон не мог избавиться от навязчивого темного чувства ненужности. Ему ведь не с кем было сейчас контактировать, да и предлагать некому в принципе. Коля с Витей, девочки тоже с подружками, а с другими ребятами он не так уж и хорошо общался… И, блять, он не ожидал и морально не был готов к тому, что кто-то хлопнет его по плечу и, когда он обернется в надежде увидеть Володю, перед ним предстанет Рома. Рома, который выглядел не то чтобы открытым и желающим помочь. Выражение бесстрастное, даже немного измотанное. У Антона кровь распалилась практически мгновенно, когда их взгляды пересеклись, и он взмок под своей футболкой. Антон тщательно контролировал свои эмоции, и успокоительные хоть и не на все сто процентов, но работали исправно, поэтому искреннее замешательство выдало только его лицо, которое он не сумел вовремя пресечь. Но и ноги подрагивали тоже. Он, если честно, не знал, куда себя деть. Антон слишком ослаб, да и сил на удивление, страх за себя и за их подвешенные отношения у него не осталось. Ромка приоткрыл губы и произнес так спокойно, что Антона сразу же кинуло в далекий январь, когда Ромка, презиравший его всеми фибрами, смотрел на него именно такими глазами. Потухшими и растерявшими весь блеск: — Пошли, мне тоже не с кем, — и ответа не дождался, сразу же побрел к матам. Антон наблюдал за его удаляющейся спиной с поджатыми от обиды губами. Ему было так паршиво и плохо, что совершенно не хотелось делать ничего абсолютно. Он хотел отказаться от такого предложения. Хотел найти кого другого, с кем можно будет позаниматься, хоть в гробовой тишине, но лишь бы не с Ромой. Антон не уверен, что сможет держать себя в руках. Он слишком взвинчен, нетерпелив, измотан и раздражен. И если Ромка начнет разговаривать с ним пренебрежительно или сделает нечто, что вызовет в Антоне бешенство, то он даже с садистским удовольствием скажет ему пару ласковых, но пожалеет об этом сразу же. Но размышлять так много нельзя. Потом, все потом. Сейчас ему нужно дождаться конца урока, пережить его, в конце концов, а потом уже впадать в астрал хоть на целый день. Вдали от Ромки, от его укоризненных глаз, его громкого, блять, молчания, от которого по коже шли мурашки… Павел Владимирович наблюдает за ним нетерпеливо. Видно, что хочет поторопить, потому что время не резиновое — осталось лишь десять минут до конца урока, но Антон и без того плетется следом за Ромой. Радости от того, что Ромка решил вызваться ему помочь, не было, ведь ему и самому выбирать было не из чего, потому что Володя внаглую увел Бяшу на его глазах, поэтому Антон не питал надежд на то, что Ромка хотел прояснить ситуацию, поговорить или немного развеять напряжение, образовавшееся между ними. Он не столь наивен и глуп. Когда Антон сел на маты и поднял глаза на Ромку, он поспешил уточнить, обрадовавшись, что его голос был таким же ледяным, как и Ромкино отношение: — Кто первый? — Ну ложись, бля, я ноги зафиксирую, — как-то вяло отозвался Ромка. Это что, получается, Антону снова придется надрываться? Как-то он подустал после упражнений, и было бы неплохо просто посидеть, фиксируя Ромкины ноги, не прилагая никаких усилий. Но если он сейчас об этом скажет… Точно себе потом будет постоянно припоминать и убиваться, что предстал перед Ромкой таким. Нет, нельзя такого допустить. Антон обязан дойти до конца. Он послушно лег на маты и убрал руки за голову. Кажется, уже на этом моменте он начал понимать, насколько сильно у него гудит голова и ноют мышцы. Ромка молча зафиксировал его ноги руками. И хватка была такая сильная, словно капкан, что Антон невольно скривился от злости. Он что, думает, что они взлетят, если будет немного мягче? Но судя по Ромкиному лицу… Он вроде ничего плохого делать не собирался, совершенно спокойно надавливая на лодыжки, и о чем-то напряженно думал, будто находился не здесь, не рядом с Антоном, а где-то далеко-далеко. Там, где его нет. И почему-то эта мысль подействовала на Антоне в исключительно плохом ключе, ибо это лишь значило, что Ромке не хочется думать о том, что произошло, да и вспоминать тоже. Делал все через силу и вызвался в партнеры, потому что больше не с кем было заниматься. Блять. Иногда Ромка всем своим естеством Антона вымораживал. И именно в данной ситуации это ощущалось острее всего. Антон не хотел ни в чем разбираться, он уже почти смирился с недосказанностью и игнорированием Ромки, и хотя боль притаилась лишь на время, все же не хотелось терять голову перед ним. Блять, я тебе докажу, что я тобой не болен, что я не сломлен и все еще твердо стою на ногах. Мне плевать, что ты думаешь, я лишь не хочу казаться тебе нуждающимся в помощи. Потому что она мне не нужна. Я справлюсь. С тобой или без тебя. Когда Антон подался вперед, он ощутил, насколько тяжелым стало собственное тело от сегодняшних нагрузок. После короткого приступа и после того, как он отжался, оббежал спортзал… Он физически ослаб. Но это не мешало ему качать пресс прямо сейчас. Ромка считал вслух как робот, автоматично. Ему не важен был результат и состояние Антона тоже. Он это делал просто потому, что так было нужно. — …Два, три, четыре… — Антон ощущал, как дыхание уже начинает учащаться, а испарина на лбу — предательски проявляться. Да уж, он совершенно не в форме, надо будет возобновить тренировки, иначе он совсем сдуется такими темпами. А ведь раньше… Они каждое утро бегали с Ромкой, отжимались, качали этот сраный пресс, подтягивались на турниках. Ромка ему спуску не давал, все время подгонял и ненавидел Антона в моменты, когда он придумывал нечто оправдательное, чтобы улизнуть с тренировок. То время запомнилось Антону слишком ярко: он действительно окреп, и иммунитет вместе с ним тоже. И хотя он очень часто и неустанно ныл, жалуясь на изможденность, Ромка все равно стоял на своем, за что Антон был безумно ему благодарен. А сейчас… Что с ними сейчас? Что с ними случилось? Антон просто хотел быть другом. Самым лучшим и самым важным из всех. Эгоистично мечтал об этом ночами, пребывая в собственных фантазиях и теряясь в мыслях, походивших на теплое марево. Антон позволял утаскивать себя безоговорочно, плыл по течению, упивался и не мог дышать. Он ощущался себе тягучей смолой, когда Ромка улыбался. Когда он протягивал руку, и Антон тянулся в ответ, дотрагивался до него, ощущая кончиками пальцев грубоватую кожу Ромкиных ладоней. Ты настоящий. Ты живой. И ты рядом со мной. Антон — сосуд, и он сам решал, чем именно себя наполнить. Серыми, черными, да хоть розовыми оттенками краски. Но иногда, как и сейчас, ему неподвластен был он сам. Сосуд наполнялся обесцвеченной краской и отравлял организм, и Антон стал ничтожно слаб перед собственными чувствами. Они сокрушающие и неконтролируемые — Антон не мог их укротить, поэтому когда стало невозможно оказывать сопротивление, он смиренно опустил руки, позволяя окрасить себя в серые пятна краски, наполнить и уничтожить в нем все живое и светлое. Антон просто сдался. Он не думал, что едва начавшийся день высосет из него все силы. Он размышлял долго и напряженно, пока не заметил, что Ромка запнулся и прекратил отсчет, а взгляд его метнулся куда-то в сторону. И самое отвратительное, самое нежеланное и укалывающее было осознание того, кому было обращено это выражение. Минутой ранее он выглядел таким озабоченным своими мыслями, что Антон даже немного, как бы это эгоистично ни звучало, обрадовался тому, что не он один чувствует себя неважно. И какая же ядовитая в нем всколыхнулась ненависть, когда он завидел улыбающуюся Сашу, которая отвлеклась от тренировок и решила помахать Ромке. И нет, Саша уже не раздражала никаким образом… Выбешивал Ромка, который мгновенно загорелся, аж воспрянул духом и заулыбался, тут же позабыв о нем. В Антоне вскипела самая настоящая злоба. И если до этого он старательно оправдывал Ромкины действия и пытался держать чувства в узде, то сейчас его чуть ли не колошматило от раздражения. Хорошо тебе? Тебе плевать, что перед тобой сейчас нахожусь я? Я ведь, блять, душу тебе вывернул наизнанку, рыдал еще, как придурок, а ты… Сука, да я и так не надеялся на взаимность, дело ведь совершенно в другом! Я целый день мечусь в своих мыслях и догадках, что тебе плевать на то, что произошло, плевать на меня и на мои чувства. Я тебе совсем… Совсем не дорог? Поэтому ты относишься к моим чувствам так пренебрежительно? Я думал, что твое «не сейчас, Антон», что-то да значило, а ты, оказывается, просто искал повод, чтобы свалить и не выяснять отношения! А я, как дурак, переживал… Один… Я нахер не всрался тебе со своей любовью, но хотя бы мог сделать вид, что тебя, как и меня, беспокоит то, что происходит с нами. — Ром, а ты принёс с собой наколенники? Я свои дома забыла, а с девочками вечером еще в футбол играть… — заговорила Саша немного взволнованно. Ах, она и в футбол играет, умница какая. Антон попытался отдышаться. Продолжать тренировку было уже бесполезно, так как Ромкина хватка ослабла и ноги начали отрываться от пола. И, блять, Ромка собрался встать и пройти к ней. Вот так вот, блять, оставить Антона! Разве это не может подождать? Ей что, наколенники жизненно необходимо было получить прямо сейчас?! Нет уж. Нет… Я тебе не позволю так со мной обращаться. Когда Ромка дернулся всем телом, чтобы подняться на ноги, Антон, действуя на топливе эмоций, двинул ногой вперед, закидывая ее на Ромкино колено. Антон уже не переживал о том, как могут выглядеть со стороны его действия. Ему нужно было добиться Ромкиного внимания, и у него это получилось на пять баллов точно. Ромка даже растерялся немного. Нахмурился, а затем взглянул на Антона немного озадаченно. Почему-то выражение Ромкиного лица отозвалось в Антоне каким-то темным удовлетворением. Каким-то даже садистским… Его порадовало чужое замешательство, растерянность… Ему нравилось наблюдать за тем, с какой скоростью меняется Ромкино настроение. Это как нажать на переключатель. Улыбка сползла довольно быстро, как по щелчку пальцев, и Ромка, чьи мысли все это время были забиты только Сашей, сейчас был полностью озабочен одним лишь Антоном. Он смотрел только на него. И взгляд сосредоточен только на нем. Внутри Антона точно взвились языки пламени. Он никогда не чувствовал такого животного удовлетворения от собственных действий, и именно сейчас, глядя на растерянное лицо Ромки, он понял, что смог перехватить рычаг давления, на который осталось лишь резко нажать. Антон посмотрел на него грозно, сверкнул стылыми предупреждающими глазами, как если бы хотел приструнить, и проговорил не терпящим возражений тоном: — Продолжай считать. Ромкин взгляд изменился так, словно в его голове что-то щелкнуло. Он не выглядел задетым или озлобленным на подобный выпад. Скорее, он не понимал, почему Антон так себя ведет, будто был слишком потрясен его поведением. Когда Ромка снова молча зафиксировал его ноги, Антон ощутил себя победителем. И что, что это могло выглядеть по-детски глупо? Главное — Антон сумел обратить на себя внимание, и неважно, каким путем. Он не спешил одаривать Сашу взглядом: не возникло даже маломальского любопытства разузнать, какова ее реакция на такую картину. Внутри было горько и хорошо единовременно, потому что Антон хоть и ощущал себя мразью, служащей помехой в их отношениях, но в то же время он был безумно этому рад. Упражнение продолжить не получилось, прозвенел звонок, и Антон, ощущая, как потеют ладони и как сильно он взмок под своей футболкой, проговорил: — Руки убери. Ромка на этот раз нахмурился, кажется занервничал будто, расстроился от того, как Антон с ним начал обращаться. Антон бы и слова плохого не сказал, если бы не Ромкино игнорирование всего происходящего. Тот поджал губы, хотел заговорить, возможно осадить за сказанное, но не решался. Ромка выглядел оскорбленным и задетым, но Антону было без надобности портить ему настроение. Просто если уж ты находишься рядом с другим человеком, но при этом старательно игнорируешь его, будь готов к тому, что ему это не понравится. А ведь он так старался не вымещать на Ромке эмоции… Но все просто полетело в бездну. И раз уж Ромка решил не беспокоиться о его чувствах, то и Антон не будет церемониться и стараться наладить контакт. Он поднялся на ноги и, в последний раз одарив Ромку укоризненным взглядом, прошествовал вперед. Блять, правильно ли он поступает, относясь к нему так, несмотря на то, что ничего еще неясно? Антон ненавидел себя в минуты сожалений, потому что в частности в подобных моментах виноватых всегда оказывается двое, поэтому его злоба была иррациональна и обоснована. Возможно, он не должен был реагировать так и наверняка смог бы перетерпеть все, не пытаясь его задеть или уколоть, но день не задался еще утром. — Петров, остановись на секунду, — Павел Владимирович позвал его очень невовремя. Антон и так был на пределе. Разве он сможет держать лицо? Но был ли у него выбор? Нельзя оплошать, нужно вести себя естественно. Он побрел в сторону физрука с явственным нежеланием, — у тебя очень хорошая физическая подготовка. Может, занимался чем? Антон немного даже растерялся. — Раньше по утрам бегал, — нерасторопно отозвался Антон, — ну и в баскетбол играл немного… Павел Владимирович улыбнулся очень радушно. — Ясно. Я тебя просто похвалить хотел, — он держал в руках журнал и время от времени отвлекался на него, — не каждый сможет отжаться так много. Ветров, вон, — кивнул он в сторону выходящего из спортзала Володи, — едва до восемнадцати дожал и упал сразу. Антон поджал губы. Такое чувство, что каждый считал своим долгом напомнить и уколоть его как можно больнее. — Он в спорте не очень хорош… — добавил он честно. — Выдыхается сразу же. — Я так и понял, он же постоянно филонил, — вздохнул Павел Владимирович, — на лавочках засиживался, лишь бы не делать ничего, — он спохватился. — Ай, ладно, иди давай, просто интересно стало, где ты взялся-то такой. Антон криво и неестественно улыбнулся: — Мама таким родила. Павел Владимирович посмотрел на него с каким-то скепсисом, головой покачал и хмыкнул, махнув рукой: — Ой все, топай давай.

***

Антон хотел как можно скорее переодеться и уйти восвояси, но он стал крайне медлительным и уставшим. Ребята из параллельного класса успели уже поменять одежду и выйти на свободу, да и одноклассники тоже в принципе не стали от них отставать. Напряжение в воздухе стало еще ощутимее, когда в помещение завалился молчаливый и хмурый Ромка, выглядевший достаточно раздраженным и нетерпеливым. Неужели поведение Антона так сильно повлияло на его приподнятое настроение? В другой ситуации Антон бы пожалел обо всем, что наговорил и сделал, но сейчас почему-то он чувствовал себя правым. Пускай и поступал как эгоист, но он имел право хоть иногда отстаивать себя и свои чувства. Да, возможно, не таким путем он хотел это сделать, но по-другому не вышло. Третий урок… Что там вообще третьим уроком? — Ребят-на, может сгоняем в столовку? Я очень есть хочу-у-у, — разнылся Бяша, стягивая с себя форму. Его бодрый голос показался Антону неприятным в момент раздражения, — хочу чай и булочку с брусникой… Как подумаю… — он мечтательно прикрыл веки. — Аж хорошо становится. — Не охота, Бяш, — бесцветным голосом ответил Володя, незаметно успевший сменить верхнюю одежду. Антон весь напрягся, как натянутая струнка, лишь заслышав его сухой ответ. Всегда улыбающийся и довольный Володя резко стал источать отторжение и оголять искреннее нежелание. Антон не слышал и не видел его таким никогда прежде, — я не голоден. Бяша посмотрел на него немного раздосадованно, точно растерялся от подобного ответа, но, не теряя надежды, вздохнул и обратился уже к Антону с Ромой: — А вы… — тут уже он замялся, прекрасно помня, что у них что-то случилось. Наверняка хотел их помирить, поэтому так старался сплотить их. — Сможете со мной сходить? — Не, Бях, — отозвался Ромка неохотно. Он, может, и выглядел пободрее, нежели Володя, но тоже ходил чернее тучи, и во всем этом был виноват один лишь Антон, — давай потом. Не обижайся только, хорошо? Бяша поджал губы, в глазах промелькнула очень заметная грусть. Он посмотрел на Антона с капелькой надежды, однако уже приготовившийся к отказу: — Тоха-на… ? Антон очень не хотел задевать его и расстраивать, но он был не в ресурсе, чтобы поддерживать диалог и изображать веселье, которое ему сейчас выражать было сложнее всего. — Прости, Бяш, — Антон резво сменил обувь. В груди неприятно заскребло от собственного отказа, но он правда не мог себя заставить, — в следующий раз правда с тобой схожу, сейчас мне нужно разобраться кое с чем… — А… — Бяша окончательно сник. От дружелюбной и светлой улыбки ничего не осталось. — Ну ладно-на… — он поплелся к лавочке, подхватил свой рюкзак и вздохнул. — Я понимаю… — а затем замер напротив двери и обернулся на друзей. На лице его полыхало полнейшее негодование и яркая обида. Он поджал губы, заметался глазами по друзьям и выдохнул даже немного гневно. — Да что с вами со всеми происходит? — и сразу же вышел, не дожидаясь ответа. Хлопок двери хоть и не был гулким, но вызвал в Антоне исполинскую вину. Все пошло под откос… Пересрался со всеми, обидел Бяшу, наверняка и девочек тоже, которые просто переживали за них и надеялись получить хоть какое-то объяснение, помимо абстрактных ответов. Антон чувствовал себя просто ужасно. Он так тщательно и трепетно выстраивал эти отношения, будто раскладывал башню из камней… А она рухнула сразу же, как только дунул слабый ветер. Неужели он не сможет стать честнее? Неужели не сможет исправить все? Так страшно. Страшно рассказывать, открываться… Он не сможет вынести последствий. Антон хотел подойти к Володе, сделать первый шаг к примирению, заговорить с ним, извиниться, но друг тянуться навстречу вовсе не спешил. Володя, расправившись со своими вещами, ничего не сказал, да и взглядом Антона не одарил тоже. Вскочил со скамьи и поспешил на выход, хлопнув за собой дверью. Блять. Все начало просто рушиться на глазах. Антон хотел бы поспешить за ним, вывести на разговор, сгладить углы, но не смог себя заставить сейчас. Он может хоть иногда не беспокоиться о чужих чувствах? Может быть, хоть раз кто-нибудь подумает о его? Антон ощущал эту давящую атмосферу в раздевалке. Эту напряженную, звенящую тишину, которой можно было коснуться пальцами. В помещении они остались вдвоем, и такой исход событий начал действовать Антону на нервы. Его тревожило и волновало куда больше все то, что происходило в данный момент. Когда он молча наблюдал за тем, как Ромка натягивает поверх своей футболки олимпийку и переобувается в ботинки, комната, по ощущениям, начала сужаться, а сердце впервые за долгое время оставалось абсолютно спокойным. Антон не знал, что с ним творится, но даже недавнее признание, сломавшее все между ними с Ромкой, не мешало ему стоять вот так и наблюдать за ним, как надзиратель. Блять. Сегодняшний день прошел, как чертова пытка. Все… Все будто шло против него. Он понимал, что Ромке претят его чувства, но было просто невыносимо. Даже там, на физкультуре, Ромка не смотрел на него, будучи заинтересованным одной лишь Сашей, пока Антон, сука, надрывался, переживая за каждое свое слово, каждый свой шаг… Волновался, блять, о случившемся между ними, как последний идиот. Он один… Один сносил все это до сих пор, Ромке было похер! На их развалившуюся дружбу, на Антоново признание. Он для него всего лишь чертова дымка, песок под ногами, полнейшее НИЧТО. Боль перекочевала в абсолютную ненависть, давила на истерзанное сердце, ведь Антон так старался, так тщательно обдумывал перед сном, как ему стоит поступить, а тому было похуй… Вот, что значила для тебя наша дружба. Ненавижу всех. Но больше всего я ненавижу себя. «Я уйду, если это будет нужно», — высек у себя в сознании Антон, повторяя, как мантру, чтобы не дай Бог не ослабить бдительность. И он действительно уйдет. Ромкино счастье для него было на первом месте. На самом первом. Но… Все начало рушиться. И сам он ломался последние несколько недель. Эта боль доросла до таких масштабов, что Антон едва ли уцелел под ее гнетом. Ему хотелось вскрикнуть, разрыдаться и сорваться на всех. Даже на тех, кто ему очень дорог. Приступы? Да Ромка сам, блять, и есть его приступ. Антон умирает от этой любви, которая для Ромки не значит ничего абсолютно. Всего лишь ошибка, плохое воспоминание, неприятный момент, и зеленый этот… Чертов зеленый, который Ромка тогда выплюнул с таким пренебрежением, что у Антона внутри что-то оборвалось. Хватит. Я больше так не могу. Антон усилием воли заставил себя зашагать к выходу, но почему-то не смог переступить порог, ноги будто приковало к полу, и он сам весь налился свинцом. Чувства обуревали и утапливали, Антон не мог больше им сопротивляться. Вот он сейчас уйдет, и что поменяется? Вопросы только копиться начнут, а Антон не хотел снова метаться вокруг да около в надежде услышать от Ромки хоть что-то на тему того, что произошло с ними недавно. Пусть лучше он ужалит побольнее, пусть выражается грубо и резко, но честно… Антон готов был ко всему и, откровенно говоря, ему порядком надоело бояться того, что Ромка может ему сказать. Сука. Антон больше не мог убегать. Он решил встретиться с правдой лицом к лицу. Узнать, о чем на самом деле думает Ромка. Больше не нужно убегать. Когда Ромка подхватил с лавочки рюкзак, закинул лямки на плечи и двинулся вперед, к выходу, Антон не смог совладать со своими эмоциями. И они не были громкими, не обдавали жаром, не пронизывали до мозга костей. Это была самая настоящая глухая злоба. И как только Ромка прошел к выходу, Антон, действуя на топливе эмоций, преградил ему путь выставленной рукой. Страха не было. По венам бежала не кровь — лава. Густая и горячая, вызвавшая в Антоне нарастающее бешенство, и было плевать на Ромкино озадаченное выражение. — Ты ничего мне сказать не хочешь? — голос охрип, слова едва срываются с уст, а взгляд темнеет, в то время как Ромкино лицо остается таким же бесстрастным и холодным, как ледяная глыба. И именно этот холод коробит Антона больше всего на свете. Неважно, как сильно он любит его. Неважно, что Ромка знать его не хочет. Они не закончили в тот раз. «Не сейчас, Антон». Одна лишь фраза доводила его до белого каления. Какого хера его откладывают на потом? Почему каждый, кто ему дорог, за весь сегодняшний день относился к нему так, будто он не важен и не нужен? Разве он не имеет право быть осведомленным? Разве он не может хоть иногда… Хоть раз быть на первом месте? Блять. А ведь он всегда ставил всех на первое место помимо себя. Олю, маму, папу, друзей и Рому. Всех. — Что ты хочешь от меня услышать? — Ромка звучит тихо, но твердо, не колеблется совсем. Однако в глазах плещут волны кончающегося терпения и нежелания разговаривать. Антон даже ведь не хотел с ним строить диалог и встречаться с ним не хотел совсем! Однако все… Все вышло из-под контроля. Его чувства, мысли… Антон просто весь иссяк, закончился… Его злил сам факт того, что мир его больше не пылает важным зеленым, что все, в том числе и Ромка, покрылось серыми пятнами. Все перестало быть важным. Нужным. Да он сам себе вдруг стал не нужен. — Ну, не знаю, — горько усмехается Антон, и сам даже не может узнать себя в этот момент. Что с ним случилось? Откуда столько желчи? Столько язвительности. — Что-то помимо: «Не сейчас, Антон». Блять. Даже самому было мерзко произносить эти слова. Они столько высосали из Антона, принесли столько боли… Такой, что он просто не сумел себя собрать заново. Он все ещё цеплялся за этот «зеленый», пытался его зажечь, но все без толку… Он и правда весь выцвел. Ромка смотрит на него с толикой сожаления, и Антон готовится к тому, что он сейчас скажет. Возможно, будет выражаться прямо и грубо, а это ему нужно снести и уйти домой с напускным на лице спокойствием. — Антон, я… — начинает Ромка хмуро, и все вскипает внутри. Глухая злоба превращается в яростный рык, и Антон едва ли сдерживает колкие слова, язвительные комментарии и яростную тираду. Сука. Тяжело оставаться адекватным, когда все происходит так… Прозвище, данное Ромкой, говорило о том, что Антон в его жизни важный, особенный и ценный. «Свой» А теперь Антон больше не нес никакой ценности. Теперь Антон Роме и вовсе не всрался! Для него он стал пустым и обычным. Его глаза не горели при виде него радостью как ранее, и взгляд стал абсолютно чужим. Холодным и отталкивающим. Антон хотел бы выразиться резко, желал выпустить наружу всех своих бесов, но усилием воли заставил себя прислушаться к голосу разума. Ты больше не важен. Ты больше не «свой». Ты всегда для кого-то четвертый, третий и второй… И никогда не первый. А для Ромки — тем более. Тем более. — Не называй. Меня. Так, — делая паузы между словами, процедил Антон, давясь своим гневом и нарастающей болью. И боль эта была не такая как в субботу, после посиделок. Она не режущая, не такая сильная и убийственная. Она именно отвратительная. Каждое слово выходило с трудом. Антон достиг апогея в собственных чувствах и мыслях, — слушай, я устал, — честно добавил он, стараясь не сводить с Ромки взгляда, чтобы Ромка впервые за все это время ощутил себя так, как Антон, влюбленный в него и чувствующий себя совершенно уязвимым под силой такого выражения. — Я ведь, блять, не собирался тебя трогать, и лезть тоже не собирался, — голос не повышается, остается ровным, как отполированный лед, и от того уверенности прибавляется, — поэтому не надо относиться ко мне как к слизняку, — выплевывает последнее, едва ли не морщась. На секунду на Ромкином лице вспыхивает едва заметное… Сожаление? Эта чертова невозмутимость… Антон наконец стер ее хотя бы на короткий миг? И так от себя мерзко становится. И от всей этой ситуации тоже. Сука. Лучше бы ты сказал, что ненавидишь меня. Лучше бы ударил. Тогда я бы не стал допытываться до тебя. Я не стал бы, как болван, надеяться на то, что ты сумеешь взять себя в руки. Я ведь не грязь, не зараза. Я всего лишь… Желал быть твоим другом. — Блять, а что я делать должен был? — распаляется Ромка мгновенно, хочет защититься, отстоять себя. Его взгляд мечется по лицу напротив. Брови сводятся к переносице. Он сузил глаза, понизил тон. — Ты вообще как еблан себя вел весь день. Да что это за хуйня?! И взгляд становится таким же, как в тот день, когда Антона прохватывал холод, пока он, сидя в глубокой яме, вскидывал голову к небу, и Ромкино лицо, которое внезапно всплыло в круглом проеме, закрывая луну, выражало пренебрежение и в совокупности с этим отторжение. И от этого взгляда становится совсем не по себе. — Я как еблан себя вел?! — Антону сносит крышу, он ударил себя в грудь. — Это ты меня игнорировал и шарахался от меня! — Да когда я, блять!.. — Ромка запнулся. Его взгляд искрился негодованием и чем-то похожим на нежелание уступать. — У тебя шило в жопе, ты блять, напридумывал себе всякого и сам обиделся с нихуя… Ах вот как. Значит, все происходящее лишь больная фантазия Антона? Ромка избегал его ненамеренно? Блять. Тогда Антон и правда сошел с ума, получается! — То есть, получается, я виноват в том, что ты вел себя как придурок? — Антон нахмурился; не хотелось сдавать позиций. Нужно давить вопросами, аргументами. Показать Ромке, как он вел себя все это время! Отстраненно, холодно, равнодушно. — Я что, так сказал? — вспыхнул Ромка моментально. Сука, Антон хотел нормально поговорить, а в итоге они стоят и орут друг на друга на топливе эмоций! Антон нервно выдохнул. Так… — Слушай, я понимаю, что все это шокирует, — начал он нерасторопно, пытаясь не повышать голоса, — что тебе это не нравится, я все понять могу. Но я ненавижу, когда меня избегать начинают и не пытаются как-то решить проблему… — И как ты собираешься ее решать, Антон? — перебил его Ромка ледяным тоном, и Антона так покоробило с собственного имени, что он не смог удержать язык за зубами. Ему не нравилось это все. — Прекрати, — процедил Антон сквозь зубы. Он правда не думал, что имя, срывавшееся с Ромкиных уст, будет ощущаться так неприятно и больно. Он отер лицо и, постаравшись успокоиться, продолжил дрогнувшим голосом. — Хотя да, ты прав, я, наверное, веду себя как идиот, если уж жду от тебя какого-никакого объяснения, — он скрестил руки на груди и выплюнул злостно, — забыл, что ты-то у нас разговаривать не умеешь! Ромка взвился моментально. Он уже отвык от того, что Антон может быть таким приставучим и агрессивным, поэтому было немного тяжело отстаивать свою позицию, себя: — Да какое, блять, объяснение?! Я что, относился к тебе хуево сегодня? — Да, — без промедлений ответил Антон. Ромка злостно усмехнулся: — А тебе не кажется, что ты просто злишься на меня за то, что я не могу ответить… Не смей. Не смей продолжать даже. Это выводит меня из себя. Кто я, блять, по-твоему? Антона окатил стыд таких масштабов, что он ощутил горевшие огнем щеки. — Думаешь, я такой наивный? — взгляд Антона стал более вымученным, более… Агрессивным и отчаянным. — Такой тупой, что головой своей думать не умею? Я что, выгляжу так, будто на что-то надеюсь? — Ромка замолчал растерянно, и Антон ощутил свое превосходство. Что именно сейчас он у руля и сможет задавить аргументами. Показать, что он не такой дурак, чтобы сидеть и мечтать. — Я хотел всего лишь поговорить, а ты… — Блять, второй урок только, — устало вздохнул Ромка. И смотрит на Антона и виновато и злобно одновременно, — может я хотел поговорить позже? — Нет, если бы ты хотел, ты подошел и поговорил бы со мной сам, с каких пор тебя беспокоили уроки? — шлифанул холодным гневом Антон. — По тебе было видно, что ты не собирался ничего выяснять, не собирался делать ничего, просто отдаляться начал, будто это проблему решит! Ромка замолчал на несколько секунд, переваривая информацию, а затем добавил даже удивительно спокойно: — Ну вот я и спрашиваю: что ты предлагаешь? Антон немного растерялся. Он не знал, как ему стоит ответить, чем крыть… Налетел на Ромку, пытаясь выдавить из него объяснения, а сам он… Что делать? Разве можно решить эту проблему вообще? Но если хоть и не решить, то хотя бы разъяснить ситуацию можно было… — Хотя бы не вести себя как… — Как? — давит Ромка, и Антона всего начинает трясти от бешенства. Почему он такой? Почему гонит на него, будто это Антон во всем виноват? Виноват, что влюбился. Разве он мог за этим уследить и как-то проконтролировать? Антон понял, что ничего из этого разговора не выйдет. Они оба наезжают друг на друга, пытаются задеть, надавить, выбить что-то… Так не пойдет. Это не похоже на адекватный диалог. Больше на желание переспорить, победить. Ромка ему не враг, так почему он вдруг так распалился? Ну, потерпел бы немного, как сказал Ромка, может он действительно попытался бы поговорить? Антон не хотел, чтобы все прошло вот так, да и ссориться точно не хотел. И так задел сегодня Володю, Бяшу… Умалчивает вечно что-то и получает за это. И все из-за Ромкиного равнодушия. Вспомнился его взгляд, подсвеченный фонарем в тот день. Каким шокированным и сквозящим разочарованием он был. Как Ромка развернулся и бросил его в темноте совсем одного, как ранил словами, обвинял его в чем-то, пытался задавить вопросами… Антон сжал кулаки покрепче. Действительно, он не сможет ничего исправить… Все разрушилось еще тогда. — А знаешь, насрать, я уже и не хочу ничего, — Антон ощущал, как сильно запотели его руки и как импульсы жара проходятся по всему телу. Глаза мерзко защипало, и он поспешил убраться подальше, чтобы больше не выворачивать наизнанку душу перед тем, кому это не нужно. — Не надо было ничего начинать, это моя ошибка, — он утер нос и бросил тихо, — ты уж извини, что потревожил! Антон хочет ринуться к выходу и ведь действительно рвется вперед, чертыхнувшись себе под нос, но Ромкины слова его опережают быстрее. Немного тихие, но такие же морозные и невозмутимые: — Это надолго? Антон замирает, галопом заходится собственное сердцебиение. Плохо. Плохо, блять, опять колоть начнет. До одури больно. Антон не хочет разговаривать и видеть его сейчас не хочет, но хмурится, вздыхает, борясь со своими чертями и оборачивается к нему, готовясь отвечать: — Что «надолго»? — спрашивает хрипло. Блять, и ладони потеют, и уверенность куда-то девается. Грядет нечто нехорошее. То, что вызовет в Антоне шквал необузданной ярости. И это происходит. Ромка мнется даже немного, старается подобрать слова, даже удивляет тем, что он так осторожничает. — Твой «зеленый», — проговаривает хрипло и в глаза смотрит с какой-то надеждой, будто Антон сейчас скажет ему, что все сказанное им тогда, в тот злополучный день — полная брехня. Мурашки бегут по коже, и вызваны они не чувством чего-то приятного. Антону только что стало отвратительнее всех. Ромка относился к его чувствам так несерьезно, так… Пренебрежительно, как если бы Антон выпалил те важные и трепетные слова будучи невменяемым. Будто Ромка все еще поверить не мог, насколько большой вес имеют его слова. Это все. Это реально все. Антон не хочет разговаривать с ним и дальше. Видеть его не хочет. Чувства эти для Ромки — лишь бельмо на глазу. Они ему не нужны: он даже не понимает, какой заложен смысл в этот «зеленый», и так легко бросается им, как глупые люди, дарившие свое «люблю» каждому встречному. Антон взглянул на него совершенно по-другому. Как на чужого, далекого, незнакомого… Как на утерянное и давно забытое. Пальцы леденеют, трясутся не от переживаний — ярости. Она обволакивает, а Антон уже и не противится. Он истлел, закончился, опустел. — Ты издеваешься? — шепчет Антон злостно, глядя на Ромку стылыми глазами. И любит же его до одури, и показать хочет, что такое этот «зеленый». Ромка мнется; взгляд становится более озадаченным, растерянным. Антон не знал, что делать дальше, но больше эти вещи хранить у себя не мог и вряд ли он снова сможет воспользоваться ими. Ему перекрыли кислород. Больше не было этого рвения выводить Ромку на чистых страницах, не было этой искры и самозабвенного желания отдаваться творчеству. Его дрожащая рука ухватилась за лямку рюкзака, перекочевала к пуллеру замка, раскрыла портфель… А затем и полезла на дно, вытаскивая наружу сокровенное и самое ценное. То, с чем расставаться до этого момента не решился бы никогда. — Забери, — проговаривает нервно, охрипшим от волнения голосом, протягивает карандаши, а рука трясется предательски, — мне это больше не нужно, я больше не буду рисовать… На Ромкином лице появляется отторжение и искрящее нежелание, а все замешательство стирается, когда из него выходит даже резко: — В смысле не будешь? — и глаза его потухают… Сереют… Антон бы расплакался, если бы смог, но он попросту закончился. И карандаши эти… Они бесполезные, совершенно не особенные, никакие, потому что Ромка и сам обесценил его «зеленый», потому что не понял, не хотел понимать! — Не говори таких вещей, я же знаю, что они… — он сглотнул, выглядя при этом впервые таким растерянным, на панике. — Они ведь, блять, важны для тебя, так какого… — он ступил к Антону, но тот в этот раз отгородился, вскинул руку и проговорил тихо: — Я не хочу, чтобы ты думал, будто я продолжаю рисовать тебя и дальше, — Антон был так измотан, что голос слабел с каждой новой фразой, — я так не хочу… Я ведь знаю, что тебе это неприятно, что ты будешь думать, что я, — он всплеснул руками, — такой вот, вонючий и грязный педик, сижу и кайфую с того, что рисую и на что смотрю, — Антон вздохнул, ощущая, как сердце барабанит в грудной клетке в надежде пробить ребра. Ему было так паршиво на душе и отвратительно, что было невыносимо разговаривать с Ромкой сейчас вот так. — Мне мерзко с этого всего, понимаешь? — Антон отвел глаза, будучи уязвимым под силой чужого взгляда, — поэтому просто забери, я правда больше не хочу рисовать… Я не смогу, понимаешь? — его глаза полыхнули отчаянием. — Дело вовсе не в карандашах, совсем не в них, — Антон болезненно улыбнулся, ощущая себя истерзанным и ненужным, — дело в том, что ты все обесценил. Буквально все. Зеленый — все. Мир — зеленый. Все — зеленый. И чувства Антона к Ромке несли именно такую ценность. Ромка — весь мир. Был. — Я не… ! — хотел было повысить голос Ромка, а затем, попытавшись быть более сдержанным, добавил глухо, потерев виски. — Нихера я не обесценил, я ведь лишь… Блять, Антон… — его голос превратился в чуть ли не жалобное сипение, а Антон, каждый раз слыша собственное имя, срывающееся с уст Ромки, потихоньку наполнялся гневом. — Я просто думал, блять, все это время, потому что это все, сука… — он перевел дыхание. Было видно, насколько Ромке тяжело совладать с собственными мыслями, как мечутся его глаза по лицу Антона, желая рассказать все то, что накопилось у него на душе. — Ты, блять… Ты реально думал, что я начну тебя в грязь втаптывать? Возможно, что распизжу всем, да? — Антон вздрогнул, в то время как Ромка болезненно улыбнулся. — Я не обесценивал ничего, я лишь спросил… Нет. Антон весь напрягся, ощущая жжение в груди. Никогда прежде он не чувствовал такого сильного отторжения по отношению к Ромке. Никогда на своей памяти он не ощущал такого странного… Отвращения. Просто замолчи. Неужели ты не понимаешь, что проблема именно в твоем вопросе? Что именно он источник всех бед. Ты думал, что это больное горлышко, чертова простуда, чтобы спрашивать у меня, надолго ли это все? — Ты обесценил, — качнул головой Антон, продолжая говорить практически шепотом. Это был не гнев, не боль и не отчаяние. Его словно выпотрошили и выкинули. Он действительно Ромке не всрался, как и его чувства, так смысл так унижаться? Он ведь не кто-то там, не тряпка какой, чтобы бегать за ним. Антон ведь не обязан стараться один, когда Ромке это не нужно, так почему он стоит и разговаривает с ним? Почему хочет все донести? — Ты нихера так и не понял и спрашиваешь такую хуйню, — Антон горько хохотнул, потупившись. Он сложил руки в молитвенном жесте и прижал к губам, чуть призадумавшись. Это все полнейший абсурд, а ведь Антон надеялся оказаться понятым. Он душу наизнанку вывернул, еще и разрыдался перед ним, как идиот, растеряв всю свою мужественность. Сука. Больше такого не будет, Антон не позволит себе еще раз так открыто выражать собственные чувства. Блять… А ведь он так вымотался со всеми этими переживаниями… А Ромка… Он, блять, все это время тревожился только о… — надолго ли… — вторил Антон глухо, а затем, взглянув на Ромку стылыми глазами, спросил твердо и холодно, чтобы наконец донести до Ромки весь смысл своего ненужного «зеленого»: — А с Сашей у тебя — надолго? Дело действительно не в карандашах. Но «зеленый» — связан еще и с ними. И если ему нужно отречься от него, то стоит отказаться и от всего остального. Зеленый был единственным цветом во всей палитре, который выбрал Антон. Он ни разу не пользовался другими красками, все это время самозабвенно рисовал одним лишь простым карандашом, пока не открыл для себя зеленый. Зеленый — начало всего. Зеленый помог ему вернуться к рисованию. Это цвет его мира, его теплых чувств к Ромке… И сам Ромка. А значит, Антону нужно отказаться от всего. И карандаши будут первыми в его списке. Во взгляде Ромки все меняется. Он начал понимать. Начал все-все понимать. Как если бы кто-то нажал на переключатель и дал сигнал мозгу. Шестеренки заработали, сложился паззл, и Ромкино лицо… Побледнело. Только сейчас он осознал весь масштаб Антоновых чувств. Только сейчас понял, насколько серьезен сам Антон по отношению к нему. Что этот «зеленый» не так прост и не развеется спустя пару дней как дымка, и не забудется. Вот и все. Только вот… Его лицо выражало такой кричащий шок, что Антон, завидевший, каким болезненно бледным стал тон его кожи, шагнул к нему несмело, чтобы узнать, все ли в порядке. Ведь несмотря на все, что происходит в данной ситуации, Антон не хотел доводить его до такого состояния, не хотел пугать и уж точно не желал давить на него. А Ромка… Он шарахнулся от него, как от огня, прямо в стену, как если бы Антон был заразным, мерзким и грязным. Антон не сумел скрыть собственного потрясения. Он был так ошарашен произошедшим, что его лицо, до этого искрящееся гневом и отторжением, окрасилось в самый настоящий шок. А Ромка, дыша как загнанная лошадь, и сам, не ожидавший от себя подобной реакции, глядел на Антона с явственным сожалением. И его эмоции, чаще всего скрытые под завесой невозмутимости, сейчас всплыли очень и очень ярко. Антон видел все в этом выражении. И сожаление, и страх, и даже отторжение. Все, на что хватило сил — это сиплое: — Я теперь тебе противен, что ли? — Антон был так ошарашен и сломлен, что не сумел проговорить этот вопрос достаточно ровно, как он бы хотел. Маска напускного хладнокровия слетела, а притупленная боль снова всплыла, обвивая колючей проволокой сердце. Сука, я тебе что, зараза? Я разве, блять, заслужил? Я разве просил отвечать на мои чувства? Требовал от тебя что-то? Ромка выглядел таким бледным, а взгляд уязвленным, полыхающим отторжением и желанием поскорее убраться, что Антон попросту оцепенел, пытаясь сглотнуть поднявшийся к горлу противный и вязкий ком. Борясь с собственными чувствами, он отступил, чтобы не пугать Ромку еще больше, и сжал зубы до боли, в то время как Ромка проговорил дрогнувшим голосом очень виновато: — Нет, не противен, правда, — он отер лицо двумя руками, постарался дышать мерно, успокаиваясь, а затем, взглянув на Антона выцветшими глазами, произнес тихо, — тут другое. Я не хотел, правда… — Я знал… — прошептал Антон, мотая головой и отходя от Ромки подальше. Как можно дальше, чтобы не вызвать в нем еще больше негативных эмоций, чтобы не пугать, будто он, как неадекватный, сорвется с цепи и налетит на него, зажмет в углу, как тварь последняя. Вот только… Ромка ведь куда сильнее, а значит, дело и впрямь было в другом. — Я знал, что ничего не выйдет, — Антон был так разбит происходящим, что просто не мог переварить Ромкину реакцию и дать этому логическое объяснение. Он и сам был напуган. — Ром… — он перевел дыхание, прежде чем произнести то, чего меньше всего хотел. — Я, кажется, не смогу больше быть твоим другом. Ромка мгновенно запаниковал будто, пожалел о том, что чувствует по отношению к нему, словно виноват, что ему это все не нравится, что не может это принять. — Антон… — Ромка шагнул к нему, и в этот раз выставил руку перед собой Антон, вынужденный защищаться. — Да послушай же!.. — Ром, все это время, почти с самого начала, я ставил на первое место тебя, — глухо проговорил Антон, едва справляясь со шквалом эмоций. Ему было так больно и плохо, что хотелось всего лишь покоя. Чтобы все это наконец закончилось. Хотелось лишь разъяснить ситуацию, но все зашло слишком… Слишком далеко. Он посмотрел на Ромку пронзительно и внимательно, как если бы старался внедрить в его голову каждую фразу, — но я больше не буду этого делать. Я не хочу больше… — Прости, что залез тогда в твой альбом, — запальчиво начал Ромка, потирая щеку с въевшимся в кожу зеленым пятном, — я не должен был. Антон мотнул головой. — Плевать, рано или поздно ты все равно бы узнал, — прошептал Антон, качая головой. Это был какой-то ужас, сплошное адище. Антон не мог унять тремор вспотевших и похолодевших ладоней. — Ром, это происходит со мной уже очень давно. — проговорил Антон очень честно. Губы дрогнули, голос задрожал. — Больше, чем ты думаешь, и ты сейчас спрашивал у меня, надолго ли… — он потупился, чтобы поскорее скрыть влажные глаза и просипел. — Это продолжается уже очень долго, — на Ромкином лице появилось что-то вроде сожаления и понимания. И хотя он не мог принять Антоновы чувства, все же было видно, что и он сам мало-помалу начинает ломаться. Что он, Антон, его друг, старательно отдаляется от него намеренно, рушит собственными руками все то, через что они прошли. Ромке больно, и Антону вместе с ним тоже. Антон улыбнулся надтреснуто, ломко, засветился в последний раз, как перегоревшая лампочка, и проговорил. — Саша классная, я желаю тебе с ней счастья, хотя я поначалу почти возненавидел ее из-за тебя, — Ромкино лицо выражало вину. Теперь он все понимал, все осознавал и смотрел на Антона трезво, переваривая каждое слово. Антон отлип от стены, встрепал собственные пряди дрожащей рукой и выдохнул. — Но теперь я готов пожелать тебе всего самого наилучшего в будущем, — он зашагал к выходу, а затем, поравнявшись плечами, закончил тихо, — но в этом будущем я уже не смогу быть рядом с тобой. Антон не колебался. Он вышел из раздевалки, а затем, не сомневаясь, еще и из школы и спустился вниз по ступенькам, несмотря на то, что то был всего лишь третий урок. Он прошел вперед, твердо уверенный в собственных решениях, мыслях… И задышал. Впервые задышал полной грудью. Облегчение смешалось с болью, и Антон, вскинув голову к небу, подставил лицо под холодные порывы ветра, остужающие пыл. Антона будто подкинуло в небо, а затем бросило в глубокую пропасть. Тошнота подступила быстро, и он поспешил зажать ладонью рот. Тело истощилось, и эмоциональная встряска тоже дала о себе знать. Антон закончился — его сосуд опустел, а чувства, которые он защищает по сей день, моментально стихли, будто ему только что вкололи дозу успокоительного. — Тоха! — послышался голос, и Антон, вздрогнув, судорожно утер глаза. Бля, не хватало еще и попасться кому-то, когда он решил сбежать с уроков прямо сейчас. Он спешно обернулся, а затем и растерялся самую малость. — Ты че, по съебам решил раньше времени? — Денис заулыбался, наспех натягивая свою куртку и накидывая лямки рюкзака на плечи, выглядя при этом немного запыхавшимся. Он что, увидел Антона и последовал за ним? О боже, нет, только не сейчас. Не тогда, когда Антон был полностью разбит и лицо его это на грани слез… Сука. Он совсем не хотел показываться кому-то таким на глаза! Антон едва сумел ответить достаточно ровно и очень честно: — Ага, не могу больше, — наверняка его лицо красноречиво говорило обо всем, что творилось у него внутри, так как Денис, внезапно посерьезнев, спустился вниз по ступенькам. Его выражение сквозило легкой тревогой, а также толикой настороженности, будто он тщательно избегал того, что может ненароком ухудшить Антоново состояние. И ведь действительно: Денис все заметил сразу, стоило Антону обернуться, ответить на его вопрос охрипшим от волнения голосом… Денис приблизился достаточно быстро и, осторожно посмотрев на него, поколебался на секунду, отчего Антон ощутил мерзкое, разрастающееся чувство внутри. Сердце колотилось, хоть подставляй наковальню. Если Денис скажет что-нибудь, что укажет на его состояние или решит спросить об этом… Антон точно не сможет сдержать свой порыв. Он был выпотрошен и разбит, поэтому готов был ударить кого угодно, кто только решит поддеть его или вторгнуться в его личное пространство. Однако Денис и не собирался ничего такого делать. — Я тогда с тобой пойду, все равно оценок жопой жуй, — он слегка улыбнулся, и Антон ощутил, как его глаза предательски наливаются влагой. Черт возьми, ну почему ты такой? Денис казался таким простым и беззаботным, что Антону, который подзабыл эти чувства, просто этого очень сильно не хватало. — Тут недалеко бабка одна знакомая пирожки охуенные готовит и продает за копейки, пойдем? И смотрит еще так… Словно боясь Антона как-либо побеспокоить или сказать что-то не так, что может задеть его. И почему-то от того, что о его чувствах наконец позаботился хоть кто-то за весь сегодняшний день, Антону стало самую малость… Легче. Стоит ли ему соглашаться? Стоит ли уйти? Поступить эгоистично? А важно ли сейчас все то, что волновало Антона до сих пор? Не утратило ли все смысл? Плевать. Антон разберется с этим позже. — Пойдем, — проговорил он сипло, стараясь не пересекаться с Денисом глазами. И тот, закивав, ободряюще похлопал его по плечу. Они пошли вперед молча, хотя Денису точно хотелось о чем-нибудь его расспросить. Антон в последний раз обернулся на школу, прежде чем переступать ворота. Там, за этими толстыми стенами, все еще находился тот, кого он очень и очень любил. И это оставалось неизменным. Однако… Теперь он точно знал, что именно ему нужно. Миновав школьные ворота, Антон ощутил, как с него спадают железные кандалы. Верхняя ступень, на которой стоял Ромка, мгновенно развалилась. Стерлось его имя и выстроились новые буквы. Первое место: «Антон». Впервые в жизни Антон, который самозабвенно отдавался ради счастья других… Впервые в жизни он выбрал… Себя.