
Пэйринг и персонажи
Метки
Описание
Они ненавидели. Цеплялись друг к другу, как кошка с собакой. Казалось, воздух тотчас тяжелел, стоило двум одноклассникам остаться в одном помещении. И каждый по-своему старался уколоть словами едкими, чтобы задеть за живое, ударить побольнее, когтистыми лапами сжимая душу. Рома бил, оставляя за собой раны не только физические, но и душевные. Антон как никогда был уверен в Роминой безграничной ненависти. Этому не будет конца, он однозначно не выдержит.
Примечания
Что, если вдруг ты попадаешь в совершенно незнакомую для тебя реальность и впадаешь в отчаяние, не зная, что делать дальше? Что, если объект твоего воздыхания начал вести себя странно?
Влюблённый и в то же время отвергнутый Антон, ненавидящий его Пятифан и история о том, как от ненависти до любви отделяет всего один шаг. Или же от любви до ненависти :)
Мистики здесь будет ОЧЕНЬ мало, в основном все будет крутиться вокруг Ромы с Антоном
Пс: автор не поддерживает насилие, это просто история. :3
Кстати по фанфику появился мерч отрисованный и отпечатанный лично мной: https://t.me/backtime123/124
Трейлер к фф: https://t.me/backtime123/66
Автор анимации:efoortt
Еще одна анимация потрясная: https://t.me/backtime123/137
Автор: iyshenery
Песня наишикарнейшая по фф: https://t.me/backtime123/262
Автор: Мать Прокрастинация
Песня ещё одна потрясающая:
https://t.me/backtime123/267
Автор:Галлюцинат
Момент из главы «цена» от которого у меня мурашки: https://t.me/backtime123/143
Автор: iyshenery
Так же в моем тгк можно приобрести дополнительные материалы, такие как «ответы на вопросы от Ромки» и «ответы на вопросы от Антона», где главные герои фф отвечают на вопросы читателей:3 тг:https://t.me/backtime123
Всем тем, кто очень переживает, что закончится банальной комой, или «это был сон», пожалуйста выдыхайте, все реально ;)
❌ Запрещено выкладывать работу на любые сайты без разрешения автора.
Штиль
16 августа 2024, 06:41
— Эй, Ветров, — голос, раздавшийся сбоку, подействовал на Володю отрезвляюще. Его будто кинули в снег, а затем и в костер. Сердце забилось, как бешеное, спина напряглась, — чета ты рано пришел сегодня, — хитрый прищур, сигарета, зажатая между губами, карие глаза и вальяжные движения… Макс, — обычно успевал только после уроков прибежать, че теперь-то?
Это парень с параллельного, до сих пор всячески издевающийся над Володей еще с девятого класса. Козлина ебаная, Володя заебался лицезреть его лицо. Тошнота накатывала сразу же, стоило его только увидеть. Адреналин внезапно забурлил внутри, распалилось уставшее сознание. Каждый раз, ровно в одиннадцать часов, эта мразь заявлялась сюда, прекрасно осознавая, что Володя придет. И Володя тоже шел целенаправленно. Но сегодня Макс один, а значит и бояться нечего: Володя быстро с ним разберется, и даже не придется особо руки марать.
Володя устал притворяться слабым и беспомощным, ведь он нихуя не такой.
Боже, как же он задрался терпеть нападки ради того, чтобы он им надоел быстрее… Ведь если Володя ответит, то житья ему не дадут подавно, а он хотел расправиться со всем побыстрее, чтобы не усугубить своими сопротивлениями ситуацию.
Но он больше так не хочет.
И не будет.
Его грязный рот откроется, а слова, все это время таившиеся внутри, кинутся наружу.
— Макс, — Володя внезапно заулыбался ядовито, с нотками хитреца, точно хотел выпалить какую-то гниль. Макс посмотрел на него даже скучающе, все еще расплываясь в улыбке, которую сейчас сотрут, — ты что, ночами на меня дрочишь? — растягивая гласные, промолвил Володя. Макс внезапно растерялся, стушевался даже, а затем напрягся. Ого, а он довольно быстро из себя выходит, но это Володе только на руку. — Извини, конечно, за мою дерзость, но подобное излишнее внимание к моей персоне мне не говорит ни о чем другом, кроме как о том, что ты неровно ко мне дышишь… — Володя одним движением выкинул бычок от сигареты в сторону, прищурился, расслабился и мнимо удивился. — Я что, настолько красив?
Ох.
Вот это выражение.
Выглядит так, будто Макс сейчас на него накинется, даже готовится к этому: напрягся весь, взгляд потемнел, сквозил отторжением и враждебностью.
Ну конечно, блять!
Что еще может задеть гомофоба? В открытую назвать его педиком, который хочет такого же педика! Володя иногда действительно сомневался в его ориентации, уж слишком много внимания обращает он на него. Разве когда человек противен, его не пытаются избегать? А Макс будто спал и мечтал о том, как бы увидеть Володю на следующий день.
— За базаром следи, пидорас, — голос Макса перестал быть таким тягучим и скучающим — наверняка тот заводиться начал, а заводился он очень быстро. Ох, как же Володе нравилось кого-то выбешивать, выводить из себя. Но эта фраза… Доводит до белого каления. Пидорас и пидорас, что с того-то? Володя разве этому рад? Да он сдохнуть уже предпочитал больше, нежели жить с этим и дальше. Первый и последний опыт и так закончился хуево, так с чего пробовать еще и еще? Чтобы наступить на одни и те же грабли? Чтобы разочароваться? Макс зашагал в его сторону и появился перед ним так стремительно, будто желал припугнуть его, но Володя лишь стоял и смотрел на него с явственным на лице отвращением. — Из тебя еще раз выбить всю дурь, раз тебе невдомек самому додуматься, в какое дерьмо ты встрял?
Вот одноклеточное.
Я этого и добивался!
Отлично, осталась вишенка на торте.
— Я все понимаю! — излишне эмоционально проговорил Володя, состроив удивленную мину и прижав руки к сердцу. — Но, знаешь, — он состроил задумчивый вид, — меня не устраивает позиция снизу, поэтому задницу подставлять мне будешь ты, — почти невинно выпалил Володя, наблюдая с упоением за тем, как лицо Макса вытягивается в ярости, — раком мне, кстати, нравится больше всего. — Володя заулыбался, оголяя ряд белых зубов и единственный выпирающий клык, который предпочитал скрывать, нежели показывать кому-то этот изъян.
Ох.
Вот она, точка кипения.
Подойди и ударь.
Володя никогда не бьет первым, потому что, в отличие от всех остальных, у него есть мозги и он прекрасно изучил закон.
Если у нападающего нет оружия, можно ударить в ответ, но не наносить тяжкие повреждения. Если нападение внезапное и у обороняющегося нет возможности оценить опасность, его ответные действия не будут расцениваться как превышение необходимой обороны.
Я превращу твою рожу в месиво, мудак.
Его мысли были хаотичными и довольно быстрыми, потому он успевал оценить обстановку вовремя, ведь Макс уже оказался прямо перед его носом, занес руку и со всей дури проехался по щеке Володи кулаком, заставляя зашипеть и отступить на пару шагов.
В голове раздался зычный звон, белый шум заглушил посторонние звуки. Володя рвано выдохнул, мгновенно пришел в себя и, хрустнув пальцами, окунулся с головой в омут самого настоящего бешенства. Он превращался в дикую псину в минуты ярости, и этот удар стал миной, на которую Макс наступил сам.
Володя взорвался, больше не церемонясь.
Сука.
Ты мне жизнь испоганил.
Он оказался напротив Макса достаточно быстро и, что было неожиданно для выблядка, ударил с размахом.
Под кулаком точно Володя ощутил клацнувшие зубы. Ему казалось, что внутри все горит, а сердце дубасит будто проклятое. Зубы сжимались, руки тряслись… Володя ощутил себя последним психом: столь много чувств забурлило внутри, что он не знал, куда деться. Хотелось выплеснуть их наружу, хотелось окатить ими как можно сильнее.
Перед глазами все плыло.
Вырисовывалось лицо Антона.
Поверженное, обиженное, задетое…
Ярость внутри стала острее.
Макс отступил, но быстро пришел в себя. Он потер саднящую щеку, смачно плюнул куда-то в сторону, вызывая у Володи отвращение, а затем проговорил на одной ноте, хрипло и злостно:
— Оборзел ты уже вконец, фраер.
Он пытался проговорить это ровно, однако голос его задрожал, и сам он, пытающийся строить подобие уверенного и непоколебимого, сорвался и налетел на Володю по новой.
Они не особо отличались по силе и комплекции, потому Володе было не так уж и трудно разобраться с ним. Сложнее всего, когда приходит не один, а трое или четверо. Тогда Володя остается в проигрышной позиции.
Он уже не понимал, что происходит. Мир кружился, и сознание кружилось вместе с ним тоже. Боль была скорее призрачная, нежели настоящая. Володя ее не чувствовал, а заставлял себя думать, что она есть, что тело реагирует, что он живой человек.
Я хуевый.
Я жалкий.
Я грязный.
Володя въехал кулаком в чужой живот, заставляя Макса ругнуться и согнуться пополам от боли.
Ненавижу все.
Володя выдыхался очень быстро — ебучая физическая подготовка, ебучий спорт, с которым Володя не ладил никогда! Он бы сейчас ему пригодился.
Тело по инерции двигалось само, руки колотили что есть мочи, ноги пинали. Володя был преисполнен ярости. Как же он заебался терпеть его нападки, его дрянной язык, ядовитые слова и непрекращающиеся удары.
Володя устал!
Володя просто хочет тишины и свободы.
Он не хочет быть таким, не хочет страдать от этого ежедневно. Почему нельзя просто оставить его в покое? Володя и сам страдает от этого всего, нахуй его трогать? Ему ведь уже не больно, его тело выточено для подобного, он ведь почти каждый день сталкивался с этим!
Володя не слышал воплей Макса и себя не слышал.
Вся ярость, накопленная за последние годы, обрушилась на него с беспощадной силой. Хотелось рвать и метать, задушить ублюдка тоже хотелось. Володя ночами спал и видел, как все его обидчики умирают от его руки по очереди, как они все плачут и молят о прощении.
А ведь Володя тоже рыдал, тоже был беспомощным и уязвимым в девятом классе, драться не умел, только ревел и просил не трогать, но кто его слушал? Никто! Если бы не Рома, если бы не эта хуемразь Денис… Все бы продолжилось дальше, но ничего и не кончилось! Просто теперь Володя умеет давать отпор, умеет постоять за себя и научился пользоваться словами как надо. Чтобы задеть за живое, чтобы ударить побольнее. Вот и этот Макс геев презирал, и его ужасала перспектива оказаться таким же как он, потому Володя и зацепился за это, начав поливать его говном, и это сработало.
Что вообще происходит?
Володя потерял счет времени и движется скорее автоматично, нежели осознанно.
Макс успел нанести ему несколько ударов, потому и Володя уже потихоньку начал выдыхаться, едва держаться на ногах. Он так устал, так устал… Все слова, вылетающие в приступе гнева, он попросту уже не слышал и не улавливал, как и оскорбления Макса.
Володя кашлял, пытался сдержать рвущееся слюноотделение, готов был упасть и поддаться еще разок — все равно боли он уже не чувствует, все равно завтра снова его будут поджидать за школой несколько человек.
Володе не спрятаться, он всегда будет возвращаться к исходной точке, и это ужасало, это ломало.
Когда же я стану счастливым, когда же меня оставят в покое хотя бы на короткий срок? Чем я заслужил? Я просто хочу к Антону, к Полине и Кате, к Бяше и Роме… Я скучаю по нашей компании, я хочу быть с ними, хочу им петь и пить чаи, слушать бесконечное трещание Полины о музыке, до дыр эту лунную сонату переслушивать и чувствовать себя живым.
Я хочу быть любимым.
Хочу тишины.
Я разрываюсь, блять!
Володя сумел прийти в себя, только когда почувствовал, как Макс со всей дури наносит удар по его ноге, заставив болезненно зашипеть и потерять равновесие. Земля оцарапала щеку, локти, спину… Володя ощущал жжение, ощущал нарастающую боль в груди, и мысли настигали тоже.
Если я буду хорошим, меня будут любить?
Если я продолжу притворяться, меня примут?
Нет, никто не примет.
Перед глазами все плыло; Володя даже не понял, когда вообще Макс успел оказаться сверху, встряхнул его хорошенько, схватив за грудки — яростно и не давая Володе выдохнуть. От такой тряски разболелась голова, и тошнота подступила неожиданно.
Макс смотрел на него пронзительным взглядом, анализировал, напугать пытался, расширив глаза, а Володя даже толком не мог сосредоточиться на его лице, а потому выглядел, скорее, как пустая оболочка.
— Ты думал, что вывезешь? — выплевывает Макс спокойно, но гневно в том числе, встряхивая Володю до мушек перед глазами, до головной боли. Сука, и рубашку его лучшую испортил, как Володя бабушке отчитываться будет? — Пидорасам в этом поселке не место, — продолжал Макс, анализируя его лицо, — потому тебя и хуярят каждый день, выблядок.
Да что ты говоришь?
Такая тварь…
У Володи даже сил не осталось сопротивляться, но что-то внутри яростно старается вырваться наружу. Что-то большое и злое… Володя изнывал от несправедливости происходящего. Неужели он правда заслужил все эти страдания за то, что он просто отличается? Неужели любить кого-то, кто похож на тебя, такой огромный грех? Неужели это дает право всем остальным отыгрываться на нем?
Глаза нещадно жгло.
Мысли путались.
Отвратительно.
Мерзко.
Как же, блять, мерзко.
— Эй! — чужой выкрик заставил Володю вздрогнуть. Земля была жесткая и грязная, а еще очень холодная. Володе хотелось домой. К бабушке. В уют и комфорт. Там, где он нужен и важен. — Так и знал, что это ты, мразь! — послышались приближающиеся шаги, а затем чужие руки оттолкнули Макса и одним рывком поставили Володю на ноги. Перед глазами все плыло, голова болела, щеки саднили, а сердце яростно колотилось в грудной клетке. Когда взор закрыла чужая спина, Володя сразу понял, кто это. Понял и начал по новой выходить из себя. — Я сколько раз говорил не трогать его, а?! — Денис шагнул к Максу и толкнул его двумя руками. — Сколько раз?! — вторил он злостно.
Бесит.
Как же все бесит.
Пришел, блять, как герой из книг, а Володе, по закону жанра, обрадоваться нужно?
— Он сам нарывался, — криво усмехается Макс, и в Володе снова что-то просыпается. Какого хуя он не исцарапал ему лицо? Выбил из него всю дурь, а он все равно не меняется и не поменяется никогда, — он меня оскорбил, — заходился в тираде Макс, — говнился, блять, вот и огребает!
Володя не видел лицо Дениса, но нутром чувствовал его мало-помалу просыпающийся гнев. Тот потянулся руками к ублюдку, схватил его за грудки и с силой встряхнул, а Володя наблюдал за этим так, будто ему демонстрируют крайне неудачное представление.
— Ты хочешь, чтобы я твоему отцу распиздел, чем ты занимаешься? — внезапно стальным и ровным голосом спрашивает Денис, глядя Максу в глаза. Володя че, принцесса, чтоб за него впрягаться? Золушка, блять. Пиздец докатился, в ахуе. Макс даже побледнел, растерялся. Да че бледнеть и теряться? Бояться ж нечего, Денис не особо силой отличается, только язык больно острый. В голосе Дениса зазвучала улыбка. Только злая и одновременно ликующая. — Вот будет здорово, когда он прознает, что ты принимаешь…
— Пусти! — заорал Макс, оттолкнув его от себя с силой, попутно поправляя на себе свитер. — Хули ты впрягаешься за него? — да Володя тоже так-то не ебет, зато хоть отдохнет немного, заебался, отдышаться пытается. — Раньше же… — напоровшись на преисполненный бешенства взгляд, он лихорадочно сглотнул, окинул Володю злым и испепеляющим выражением и процедил последнее, — похуй, ты только бате ничего не говори, и я больше этого утырка трогать не буду.
Нихуя себе ты быстро.
Мог хотя бы еще пару раз поговниться, так нет же, с первой же угрозы сдрыснул. Володе даже стыдно стало, что этот упырь трусливый его травил столько времени с дружками своими.
— Договорились, — закончил Денис холодно, наблюдая за удаляющейся фигурой Макса. Выглядел он таким самоуверенным и бесстрастным, что в Володе… Что-то проснулось.
И вот тогда…
Тогда Володя дошел до той кондиции злости, чтобы взорваться, как пороховая бочка. Все его естество противилось произошедшему. Эта жалость, эта помощь… Володя готов был умереть. Да кто он такой, чтобы ему помогать? Он такая же мразь, такой же уебан и выблядок, как тот же Макс. Так чем Денис руководствовался, когда решил задницу Володи спасать?
Хуйло.
Как же я тебя ненавижу.
Денис даже проговорить ничего не успел, как Володя, действуя на топливе эмоций, схватил его за грудки и с силой толкнул к стене.
Денис растерянно смотрел на него. Изучал Володино вытягивающееся в ярости лицо и ждал. Ждал того, что он может сказать. А Володя… Володя загнанно дышал, пытаясь усмирить себя, свои желания, свою ярость… Пальцы намертво сжались на ткани чужой толстовки, грудь вздымалась в такт неровному дыханию, и сам Володя от количества пережитого стресса начал стремительно замерзать, хотя на улице было достаточно тепло, однако весь он взмок после драки и выглядел, мягко говоря, не очень. И без того непослушные вихры начали напоминать воронье гнездо, а сам Володя, с исцарапанной щекой в грязной одежде и озлобленный, вызывал либо жалость, либо ужас. Но Володя не умел читать мысли, однако по глазам Дениса трактовал все так: он растерян, не более того.
— Я тебя просил?! — вырвалось из Володи громкое, яростное. Казалось, что воздух содрогнулся от его выкрика. — Я тебя, блять, просил?! — он едва мог дышать, затрясся весь от праведного гнева, хотел Дениса избить хорошенько за проявленную жалость, за его сраную помощь. — Какого хуя ты возомнил себя героем? Я, блять, справлялся и без твоей помощи!
Денис не растерялся, перехватил его руки, убрал и сжал с силой, заставляя Володю напрячься еще больше. Подобное действие на Володе отразилось крайне негативно, и набирающий обороты гнев начал приобретать нотки и отторжения в том числе. Он не мог думать ясно.
Денис странно усмехнулся, и глаза Володи точно налились кровью.
Сука.
Козлина ебаная.
— Видел, как ты справляешься, — говорит Денис обманчиво спокойным голосом, в отличие от Володи, который бесновался и готов был его сокрушить.
— Завались, нахуй! — заорал тот, вырвав дрожащие руки из чужой мертвой хватки. Блять, он не хотел показываться таким ему. Слабым, почти беспомощным. Володя не был удовлетворен сделанным, он не закончил еще, а этот пришел, начал из себя корчить… — Ты… — он пытался перевести дыхание, но он просто не мог мыслить рационально. — Знаешь, где я вертел твое мнимое благородство? — Денис напрягся, его лицо явственно говорило о том, что ему не нравится его тон, но Володя и не собирался сбавлять обороты. Наоборот, распалялся пуще прежнего. — Еще раз, блять, полезешь не в свое дело, и я не буду за себя ручаться, мразь.
— Полезу, и даже не раз, — отвечает Денис невозмутимо, и Володя едва сдерживается от того, чтобы не избить его прямо здесь, и следующий вопрос укрепляет это желание куда больше, — почему ты не сказал Антону? И… — он старался выглядеть собранным, но голос выдавал волнение. — У тебя что, снова начались срывы?
Что?
Сука, да какое тебе дело?! Это ведь все из-за тебя! Из-за тебя все накрылось медным тазом, из-за тебя у меня теперь друга нет!
— Как это относится к тебе?!
Господи, нахуя он на него время тратит?
— Напрямую, — парирует Денис, продолжая пытаться выбелить Антона. Сука, какого хуя он вообще ему сейчас это все заливает? Думает, что Володя выслушает и в нем резко проснется благородство? Да, блять, Володя очень великодушный, а еще каждые выходные посещает церковь! — Слушай, он не виноват был, — Денис кажется уверенным, но Володя невольно анализирует его и подмечает все его истинные эмоции. Это как рентген, просвечивающий до самых костей, — это я к нему полез с дружбой своей, а он сердобольный, сразу же простил… — пытается он достучаться до Володи, но он не слышит его.
Что за бред он несет? Общаться с ним — выбор самого Антона. Он не маленький, чтобы стоять и оправдывать его, будто он такой глупый, а Денис дохера умный, потому смог обмануть его красивыми словами. Это бред. Антон бы никогда не повелся, и это самое херовое. То, что он сдружился с Денисом — исключительно его прерогатива. И это злит.
— Да мне похуй, — перебивает его Володя, не понимая, куда деть трясущиеся руки, — я его послал сегодня нахуй и тебя пошлю, — Володя чуть ли не брызнул слюной, когда так яростно заходился в тираде, — пошел нахуй.
— Полегчало? — почти миролюбиво спрашивает Денис, и Володя гневается все больше. Да какого хуя он вообще лезет в его жизнь?! Какого хера не может оставить его в покое?
— Нихера, — отвечает Володя, снова закуривая сигарету дрожащими руками, — иди нахуй.
— Мне нравится твой настрой, — отвечает Денис с улыбкой. Да Володя в ахуе с него, он никогда не сталкивался с настолько непоколебимыми и холодными людьми. Он его нахуй посылает, а ему кристаллически поебать, — но я правду говорю, — переключается Денис на серьезный тон. — Антон не виноват, да он там страдает без тебя, блять!
— Вот пусть и страдает, — зло смеется Володя, пытаясь затянуться сигаретой, но трясущиеся руки мешают это сделать. Пиздец еще с костяшками творится, разбиты к херам, а ведь он так старался ради бабушки и ради Антона. — Он заслужил.
Денис продолжает пояснять терпеливо:
— Нет, он ведь не заслужил, это я во всем провинился…
— Вот потому и заслужил! — перебивает его Володя гневно. Он жалел о сказанном, он все так же был привязан к Антону, он все еще любил его, как друга, и вину за содеянное чувствовал тоже, но Антон должен понять, что для Володи значит его поступок. — Потому что знал обо всем, но предпочел мне тебя, — он скривился. — Вот пусть с тобой теперь и якшается.
Денис напряженно молчит, переваривая Володины реплики. Наверняка растерялся или обдумывает, что сказать. А хуй его знает, он непредсказуемый и оттого невыносимый.
— Он скучает по тебе, — Володя цепенеет от этих слов, внутри все сжимается. Он ведь тоже скучает, очень скучает, но не может так легко пасть от этих слов. И так всегда падал, уступал, игнорировал все недомолвки, но это уже край. Нельзя. — Постоянно только о тебе говорит, не находит себе места. Он, конечно, поступил как крыса, но он действительно тобой дорожит.
Ого, значит, теперь это так работает? Ну охуеть, конечно!
Да прости его, он крыса, но дорожит же тобой!
— Пошел нахуй, — ответил Володя коротко и лаконично уже давно заученную фразу. Денис закатил глаза, но продолжил быть таким же настойчивым:
— Да что ты!.. — о, вот Денис и начинает выходить из себя, шуточки свои прекращает, смотрит на Володю серьезно. — Неужели ты снова не можешь подавить свою агрессию? — да, верно, Володя снова не контролирует свои эмоции и потому крайне импульсивен. И не хотел он Антону делать больно, хотел перетерпеть, но не вышло у него это, он загибается! — Это из-за всего? Из-за вчерашнего?! Если бы я знал, что ты начнешь на него говниться, я бы никогда с ним… — он запнулся, взглянул на Володю растерянными и злыми глазами. — Что ты успел ему сказать? — Володя вздрогнул, по коже пронеслись противные мурашки. Денис взбесился, выдохнул громко. — Ты же в подобные моменты за базаром никогда не следишь, наверняка какую-то херню ему наговорил и теперь стоишь, убиваешься! — рявкнул Денис.
Он попал в самую точку, и от того Володя распалялся все больше. Он не хотел, правда не хотел доводить до такого.
Но Володя не будет уступать Денису, ведь, даже если и не полностью, Володя был прав. Антон получил по заслугам, хоть и не заслужил некоторых слишком грубых слов, однако злоба смешалась с сожалением и травила Володе душу.
— Он заслужил! — ответил он так же громко, наступая на Дениса и вглядываясь в его лицо красными глазами. — Я не жалею о том, что наговорил, и ты… — он с избытком ткнул пальцем Дениса в грудь. — Ты мне никто, чтобы пытаться вразумить меня, не лезь не в свое дело!
— Ты ведь скоро успокоишься, — тише проговорил Денис, качая головой. Он смотрел на Володю крайне взволнованно, будто боялся за него, — и когда ты успокоишься, ты сильно пожалеешь о сказанном, — Володя взглянул на него с неверием.
Он чувствовал себя адски паршиво и считал себя правым, но уверенность Дениса заставила отшатнуться и замотать головой. Володя был сейчас зол и обижен на весь мир, неужели он скоро успокоится, и совершенные поступки ударят по нему со всей имеющейся силы?
Володя начал паниковать. Неужели он и правда наговорил слишком много ненужного, был слишком груб по отношению к Антону? Разве предателя можно жалеть? Вот и Володя не жалел, но почему так больно?
У Антона ведь еще тревожное расстройство, а Володя… Володя не стал церемониться и сказал слишком много всего в пылу ярости. Забыл о том, как Антону хуево было в последние дни, и момент с приступами… Разве Володя в минуты трезвости позволял себе подобное? Нет. Никогда. Он старался войти в положение, поставить себя на место другого, но сейчас ему это непосильно. Эмоции берут верх над разумом, и не потому что Володя зол, а из-за того, что Антон спокойно, зная некоторые подробности, сдружился с ненавистным Володе человеком.
Мысли путаются.
Тяжело дышать.
Володе нечего было ответить и, возможно, Денис это понимал. Молчание затянулось, и Денис, явно утомившись просто стоять и ждать какого-либо ответа от него, заговорил первым, искусно перескакивая с темы на тему, явно пытаясь таким образом создать более-менее комфортную обстановку для разговора:
— Это же ты сломал Леше руку тогда? — неожиданно и вообще не в тему спрашивает Денис, глядя на Володю испытующе и ожидающе, будто видит его насквозь. И отчего-то хочется улыбнуться, ответить желчно. Так, как надо. — Многие думают, что это я, — Денис выглядит так, будто ждет какого-то неожиданного и дикого ответа, и это кажется Володе донельзя смешным, — но мы оба знаем, что это не так. — И взгляд у него такой непроницаемый. — От меня он тоже получил по заслугам, но до такого я бы не додумался.
Что же делать? Соврать или сказать правду?
А хотя, какая разница?
Володя никогда и не скрывал.
На самом деле, если знать как, то провернуть такое не так уж и сложно. Вот и Володя знал…
Время, которое он постоянно тратил в библиотеке, не прошло зря.
— Да, это я, — губы расплываются в злой ухмылке. Он прекрасно помнит тот момент, и свою месть тоже помнит. Как потом Леша бился в агонии, но Володя не уступал, не прощал, потому что прекрасно знал, кто именно устроил ему травлю. Не Денис, не Рома уж точно, а именно Леша после того, как Денис настроил всех против него, но что-то пошло не так, и переключились на Володю все разом. — Интересно получается… — его глаза будто заискрились. Денис не сводил с него взгляда, но и потрясенным не выглядел. Он все знал, а еще, что показалось Володе безумным, был преисполнен восхищения. — Ты-то лишь делаешь вид, что говнарь, а я такой и есть, но натягиваю на себя маску, — Володя хмыкнул. — Иронично ведь?
Почему-то Денис улыбнулся так, будто знает о Володе все.
— Ты не натягиваешь маску, — ответил Денис тут же, щурясь, будто все понял. Володе стало не по себе под силой такого взгляда. Анализирующего и проницательного. — Ты — тот, кто пытался защититься, а это разные вещи. Маска тут ни при чем, — качнул головой он. Отчего-то ком подступил к горлу. Володя помолчал, отвел от него взгляд, пытаясь игнорировать его слова, вызвавшие внутри какой-то сумбур, и Денис, заметив это, спросил прямо. — Неужели сейчас все настолько плохо? Почему ты снова стал… — он запнулся, когда Володя взглянул на него покрасневшими глазами. — Да что с тобой творится?
И вылупился на него, не уходит. И ведь не уйдет, даже если Володя рявкнет на него хорошенько, потому что прилип! Почему Володя вообще слушает его? Он того не стоит.
Боже.
Как же он надоел.
Что Володе сделать, чтобы Денис понял и отступил? Как дать ему понять? Для него это все шутки, что ли? Потешаться нравится или наблюдать за тем, как он страдает?
— А что со мной? — невинно спрашивает Володя, глядя на играющие желваки на скулах, а затем протягивает якобы удивленно. — О-о, я знаю, что со мной, — руки тянутся к низу свитера, задирают вверх и оголяют живот, на котором огромным пятном светится гематома, фиолетово-желтая. Денис оцепенел, и взгляд его стал каким-то растерянным, будто его только что застали врасплох, а Володя продолжил с улыбкой. Кривой и неестественной. — Классная фиговина, а? И знаешь, что меня бесит? — Денис смотрел на него неотрывно, и выражение его менялось очень стремительно. До этого он старательно изображал подобие невозмутимости, иронизировал даже, а сейчас… По нему будто нанесли сильный удар, и он невольно морщился от боли. — Она не болит, — голос Володи дрогнул. Он потянулся, нащупал пальцами кожу, надавил. И правда, не болит, или он просто настолько привык к боли, что забыл, каково быть здоровым? — Не болит, понимаешь? — глаза Дениса стали красными, он шумно сглотнул, но Володя его не щадил, продолжал вываливать на него все накопившееся, продолжал давить. — А лучше бы болела, тогда я бы хоть что-то чувствовал.
Стоило Володе только закончить и ощутить вкус победы на языке, как его будто разом парализовало.
Глаза Дениса… Они блестели под светом солнца и будто стали совсем, совсем черными. Чернее, чем есть. Удивительно, у всех людей в такие моменты глаза становятся светлее, а у этого остаются такими же черными и бездонными, странная особенность. Денис смыкал губы с силой, сжал зубы, но не смог сдержать…
Слезы покатились по щекам, попадали на землю, заблестели в свете теплых лучей, ласково тронувших его лицо. Володя смотрел на него потрясенно, не зная, что делать, потому что, сука…
Был ничтожно слаб перед людьми плачущими.
А Денис плакал безмолвно, и выражение его оставалось таким же невозмутимым, будто не происходит ничего необычного, но слезы выдавали все, что творилось у него внутри.
Володя мгновенно присмирел.
Володя ошибся.
Слишком сильно ошибся.
Денис никогда не смеялся над ним и не шутил тем более. Лишь старался потушить Володин огонь более позитивным и невозмутимым поведением, чтобы показать ему, что происходящее не конец света, что Володя сможет вылезти из всего этого дерьма.
И почему-то…
Почему-то отпало желание гневаться и дальше.
Сука.
И как теперь на него орать? Как в грязь втаптывать?
Володя ничего не сказал.
Вытащил пачку сигарет дрожащими пальцами, поджег кончик и хорошенько затянулся, стараясь не обращать на Дениса внимание. Володе было тяжело совладать с собой перед плачущими людьми. Он становился уязвимым, и весь его характер превращался в нечто иное. Потому что мама… Мама плакала всегда, и это отпечаталось на его памяти слишком ярко. Папа орал, а мама плакала, и в подобные моменты Володя мог лишь молча оставаться рядом и успокаивать ее своим присутствием. Вот и сейчас…
Блять.
Я его ненавижу.
Но пока он ревет, не могу ничего сказать.
Денис не спешил что-то говорить, да и Володя тоже. В воздухе повисло молчание, и он позволил себе немного расслабиться. На его плечи легло слишком много всего, и боли физической Володя особо не чувствует, но зато психологическая душит.
— Ты мне нравишься, — зазвучавший шепот сбоку заставил Володю замереть на месте. Рука так и осталась висеть в воздухе с пылающей сигаретой, губы дрогнули. Внутри взвился такой пожар, что он присмирел мгновенно, чтобы в порыве эмоций не совершить нечто необдуманное и неправильное. И речь сейчас вовсе не о теплых чувствах, а о темных и грязных. Таких, что Володя не мог мыслить здраво. Это был тот самый момент, когда собеседника хочется ударить, чтобы он замолчал.
Почему он снова говорит об этом? Володя ведь не любит и не полюбит никогда. Так почему… Почему продолжает поступать так жестоко? Разве он не понимает, что от его чувств страдает и сам Володя?
Хочется послать его нахуй и одновременно с этим не хочется.
Потому что ревет, блять, перед ним.
Потому что Володя сейчас ничтожно слаб из-за этого.
Ветер встрепал волосы, прошелся по щекам… И Володя, стараясь переварить выпаленное, долгое время не мог взять себя в руки, чтобы проигнорировать эту фразу, сказанную тихо, искреннее, но в то же время очень робко.
И потому из него выходит лишь ровное:
— Я знаю.
Володя не спешил поворачиваться и оценивать чужое выражение. Он все так же стоял, глядя куда-то вдаль, делая очередную глубокую затяжку. Но он чувствовал… Чувствовал, как Денис смотрит на него упорно, и выражение меняющееся почувствовал тоже.
И зазвучало снова чуть громче:
— Ты мне очень нравишься.
Отчего-то стало совсем тяжело на душе. Нахождение рядом с ним душит и заставляет вспоминать те самые времена, в которые Володя возвращаться не захотел бы вовсе. Никогда. И жжет глаза снова, но слезы все равно не идут. Вот бы поскорее выпуститься и уехать как можно дальше от него.
Чтобы он не смог его достать.
Володя приоткрывает губы и проговаривает такое же тихое:
— Знаю я.
Всегда знал.
Это было заметно по твоему краснеющему лицу, твоему желанию прикасаться ко мне все чаще и блестящим глазам, смотревшим на меня в тот момент с каким-то обожанием. Ты постоянно звал меня на прогулки и вечно расстраивался, когда Леша приходил тоже, но я тогда об этом не знал…
Володя бы и дальше размышлял об этих вещах, углубляясь в воспоминания, но Денис не давал ему выдохнуть спокойно. Все его естество кричало о том, что он не оставит Володю в покое, докопается до истины, заставит все рассказать.
И каково было Володе, когда Денис, чуть подождав, прошептал уверенно:
— И я тебе тоже нравился.
Володю будто оглушило.
Он сомкнул веки, все тело взмокло под слоем одежды, сердце затрепетало в груди от чего-то давно утерянного.
Ох.
Оказывается, его чувства тоже были очевидными, яркими и невинными.
Значит, Денис все знал с самого начала.
Только вот…
Володя больше ничего не чувствовал, много времени прошло с тех пор, а он так и не смог найти в себе смелости сказать Денису, что нравился ему вовсе не Леша.
Никогда.
Слово вылетело из уст просто и легко, как если бы Володя рассказал о нечто незначительном и неважном. Чем-то, что потеряло ценность еще очень, очень давно:
— Нравился.
Правда, очень нравился.
Так нравился, что было тяжело дышать.
Нравился так, что хотелось орать от счастья.
Так, как не нравился никто.
Ответ, слетевший с Володиных уст, заставил Дениса сорваться с места и, оказавшись достаточно близко и стремительно, взглянуть в Володины глаза. Выражение Дениса было преисполнено отчаянием, сожалением… Он точно желал подступиться поближе, едва сдерживался, чтобы не пересечь черту.
Володя даже растерялся, сигарету случайно уронил на землю, но не обратил на это внимание.
— Жалеешь? — спросил Денис хрипло, скорее всего, по поводу Антона. Перевел тему снова, чтобы вернуться к тому, с чего они начали, и Володя только сейчас осознал.
Очень сильно жалел.
До одури, хоть и не успокоился еще, все так же был зол, но внутри… Все рухнуло. Отчаяние и сожаления обуяли его со всех сторон, и Володя ощутил подступивший ком к горлу.
Перед глазами все размывалось.
Володя не понимал, почему ему так больно, он ведь не хотел поступать плохо, но не сумел сдержаться и потерял кого-то настолько ценного и не заслуживающего тех слов. Вина за сказанное оказалась слишком сильной, слишком укалывающей и болезненной. Володе хотелось взвыть, побежать к Антону, поговорить и за все простить, и самому извиниться за свое поведение.
Но теперь, когда Антон увидел его таким… Володе страшно. Он никогда не примет его таким. Такой Володя неудобен и никому не нравится. Он вспыльчивый, язвительный и метает слова как молнии, а затем… Затем жалеет, стоит ему немного успокоиться.
Когда Володя попытался вдохнуть, в горле будто задрожало. Он поджал губы, затем с силой сжал зубы.
Антон теперь не захочет его знать…
Володя попытался проморгаться.
Антон никогда не простит его за такое.
Он больше не поддержит его в минуты слабости, не сходит к Володе в гости и в дурака с ним не поиграет. Володя помнил его обещание. Он обещал его нарисовать еще очень давно, и Володя ждал смиренно, но обещанного рисунка так и не получил, отчего в груди притаилась маленькая обида, будто он недостаточно значим для Антона, чтобы помнить о своем обещании. Может, Володя и не заслуживал дружеской любви и поддержки? Может, так и должно было быть?
Но Володя так не хотел.
Он взглянул на Дениса растерянными и осознанными глазами. И отчего-то захотелось сорваться, рассказать, не важно кому, но признать, быть честным. И бесило это все… Что единственный, кто сейчас спросил об этом, был Денис. Хуже не придумаешь.
— Жалею, — прошептал он сипло, а затем шумно сглотнул, когда слезы все же вышли наружу, — я очень… Очень… — голос Володи дрожал, а Денис смотрел на него неотрывно, впитывая все, что он говорит, стараясь не перебивать. Володе было до одури противно от себя, от своих поступков. Как же теперь быть? Как же он теперь… Ближе Антона у него никого не было! — Я так… Виноват…
Денис вздохнул как-то тяжело, а затем, что оказалось весьма неожиданным, потянулся рукой и, надавив на макушку Володи, аккуратно прижал его к себе.
В груди начало нещадно гореть.
Паника.
Володя хотел оттолкнуть его, сказать что-нибудь колкое. Как же он надоел, Володя не хочет, чтобы он его трогал, но Денис продолжает пересекать границы и лезть в его жизнь!
— Ты мне не нравишься больше, — прошептал Володя, стараясь вбить эти слова в его голову, параллельно пытаясь отстраниться, но сил попросту не было, — хватит продолжать действовать мне на нервы, пожалуйста. — Почему Володя должен просить о таком? Разве он все ясно не дал понять?
— Я заставлю тебя передумать, — проговорил Денис твердо, и Володя взвился тут же, отталкивая его двумя руками, начиная запальчиво и яростно:
— Да почему я, блять?! — Володя грубым движением руки утер влажные глаза. — Почему не кто-то другой? — хотелось орать еще и еще, пока он не надорвет голос, пока не сможет докричаться до него. — Почему я?! Что тебе во мне вообще нравится?!
— Потому что ты потрясающий, — выпалил Денис как на духу. На его лице вдруг засияла улыбка, и Володя совсем уж растерялся. — И если бы мне пришлось выбирать между всем миром, но при этом в этом мире не окажется тебя, то такой мир мне не нужен. — Володя оцепенел. Желание зажать уши было сильным, но отчего-то не хотелось прятаться, не хотелось убегать. Бесполезно было бегать, потому что Денис наступал и наступал, не собираясь сбавлять обороты. Володе претило слышать это все. — Что мне нравится? — голос Дениса был вкрадчивый и мягкий, будто он рассказывал о чем-то действительно важном и ценном. — Мне нравятся твои волосы, нравится твой голос, твое пение, твой рост и твой ужасный характер. — Володя отступил назад, чувствуя, как сознание пытается отторгать и выкинуть все эти теплые искренние слова, обращенные ему. Он не верил… Просто не верил в то, что может ему нравиться. Да и… Володе эта симпатия не нужна, ему страшно. — Мне нравятся твои веснушки и твои глаза, нравится твоя привычка щелкать пальцами при разговоре, нравится твой выпирающий клык, нравится твой ум и твоя вспыльчивость, — он хохотнул, в то время как Володя не мог дышать. Слов слишком много, чувства тоже обуревают, но они, кажется, не несут ничего хорошего… Только панику и отрицание. Володя готов зажать ему рот ладонью, чтобы Денис не продолжал так откровенничать. Чтобы прекратил измываться над ним. — Перечислять можно бесконечно. — Последнее, вышедшее из уст Дениса, обдало Володю чем-то странным и непривычным, а еще… Немного остудило его пыл. — Мне нравится настоящий ты, а не тот, кого ты из себя строишь в угоду другим.
Володя не мог оторвать от него взгляда. Кажется, что Денис сейчас вывернул душу наизнанку и был откровеннее, чем когда-либо еще. Володя никогда не слышал таких слов, никогда его не заверяли в том, что он действительно любим, никогда не говорили, что настоящий он… Тот он, скрывающийся за маской прилежного мальчика, может нравиться.
Но сердце Володи оставалось равнодушным. А чувства — ровными, как водная гладь. Володя был бы тронут, если бы Денис сказал об этом два года назад, когда он тянулся и всеми силами пытался обратить его внимание на себя. Он был бы счастлив, принял бы все… Они бы… Они бы, возможно, смогли быть вместе.
Володя столько раз действовал необдуманно, наивно и беспечно… Столько раз пытался прикоснуться к нему. Влюбился в него еще тогда, когда впервые Дениса увидел. Когда он беспардонно ворвался в школу через окно с котенком на пару, когда посмеялся, поздоровался и познакомился с Володей. Когда увидел его глаза… Совсем черные. Володе тогда казалось, что мир остановился, и наивно полагал, что любить кого-то не преступление. Но любовь к Денису была еще каким особо тяжким преступлением. Володя страдал, когда видел его с девочками, ревновал безумно, пытался отвлечь его от них… Вел себя как дурак, а Денис не понимал, ничего не понимал, а когда осознание все-таки пришло, то было уже поздно.
Володя пуст.
Абсолютно.
Ничто больше не сможет его переубедить.
Володя заговорил тихо, едва прийдя в себя:
— Ты же понимаешь, что ничего не выйдет?
Денис не колебался, он выглядел так, будто прекрасно осознавал, каким будет ответ, и потому ему не было больно:
— Возможно, но я не перестану бороться.
Володя устал злиться, хотелось уже поставить все точки над «i», а потом снова продолжить играть роль незнакомцев.
— Тогда к чему все эти слова?
— Потому что я хотел быть честным, — Денис вздохнул, стараясь ни на что не отвлекаться, — я хотел признаться наконец нормально. — Он не пытался дотронуться до Володи, не пытался кричать о том, что ему можно верить, что он ни в чем не виноват, да и чувства свои навязать тоже не пытался. Только выговаривался. — Хотел рассказать, что я думаю о тебе. Возможно, ты в чьих-то глазах и ужасен, но для меня это не так. — Ком подступил к горлу. Как же Володя ненавидит его. За то, что он сделал, за то, что ухлестывает за ним, и за эту честность тоже ненавидит. Денис выглядел так, будто ему приносило удовольствие говорить Володе приятные и трепетные вещи, и смотрел на него так… Проникновенно, в самую душу. Его голос креп с каждым новым словом, становился громче и увереннее. — Ты умный, ты смелый, ты умеешь дружить, Володь, и ссора с Антоном не сделает тебя монстром, потому что никто не идеален, и эта неидеальность делает тебя в моих глазах потрясающим.
Последнее предложение вызвало в Володе желание расплакаться снова. Ему важно было знать, что все будет хорошо, что он не так уж и все испортил, что все еще можно исправить… Но все остальное…
Потрясающий..
Володя никогда не станет для кого-то важным, а потрясающим — тем более, и чувства Дениса тоже рассеются в скором времени. Ведь он не собирается таять, не собирается смягчаться от одних лишь хороших слов. Он не наивная маленькая девочка, не мечтатель какой… Володя уже познал, что такое любовь… Ему не понравилось.
Любовь существует в книгах, в фильмах тоже, в комиксах еще… А в жизни… В жизни хотят верить, что она существует.
Потому Володя не верит в это его «потрясающий» и «нравишься». Денис истратил свой лимит доверия, а Володя — терпения. Мир однозначно расколется, если Денис сможет пробить эту стену, но он не сможет.
— Как же ты бесишь, — прошептал Володя, отводя взгляд куда-то в сторону, чтобы Денис не успел прочесть то, что творится сейчас у него на душе. Володя не хотел ему открываться, не хотел давать подтверждение тому, что эти слова, сказанные им, исцелили свежие раны, появившиеся сегодняшним днем.
Денис хмыкнул, ничуть не обидевшись:
— Рад стараться.
***
Рома — Ром, ты же понимаешь, что это так оставлять нельзя? — Виктория Алексеевна отпила из своей чашки и аккуратно поставила на стол, окидывая Ромку строгим, не терпящим возражений взглядом. — Я звонила твоей матери… — подводила она к самой неприятной и колючей теме. — Она сказала, что ты живешь у Игоря, но я… — она вздохнула, завидя темнеющее лицо напротив. Ромке претило слышать дальнейшие слова. Они становились все более тяжелыми, более далекими и… болезненными. Ему казалось, что весь мир внезапно начал переть против него, и все, что ему оставалось делать — это смиренно ожидать того, что произойдет дальше. Ромке было сложно воспринимать происходящее, а за маму было донельзя беспокойно. — Я позвонила Татьяне… Она сказала, что ты с ними не живешь. — Ромкины руки сжались в кулаки, впиваясь ногтями в кожу. Он сидел на мягком стульчике напротив стола директора и смотрел на нее немигающими глазами. Он хотел возразить, взбунтоваться от отчаяния и непринятия дальнейшего будущего. — А Евгения… — Виктория Алексеевна сцепила руки в замок, пытаясь разговаривать как можно мягче, но Ромке это не помогало: все слова он воспринимал в штыки, и ничто не могло сгладить углы. — Ей, как оказалось, снова стало хуже. Ромке пришлось сделать короткий вдох и шумный выдох. Неприятная пульсация образовалась в груди. Он не думал, что когда-нибудь они вернутся к этой теме, и предполагал, что уже в безопасности, что его никто не тронет. — Что вы хотите мне сказать? — хмуро отозвался Ромка, стараясь сохранить внешнюю невозмутимость, но, возможно, его выдавал взгляд. Хмурый, надломленный, темнеющий… Все смешалось в совокупности, и Ромка начал понемногу загибаться. — Договаривайте. Виктория Алексеевна поджала губы, потерла переносицу и, чуть замешкавшись, произнесла нерасторопно: — Может, притронешься к чаю? — она указала рукой на кружку с напитком. — Он остывает. И в чем смысл быть такой учтивой и осторожной? Директриса всегда была сердобольной и крайне ответственно подходила ко всем учащимся, но смысла ведь во всем этом не было. Ромка знал, чем закончится этот разговор, и был готов к грядущим склокам. — Не нужно, — качнул головой он, сцепив руки в замок, попутно начиная потирать большим пальцем костяшки второй руки, — заканчивайте уже, не нужно так… — Ромка откинулся на спинку стула, попытавшись успокоиться. Нельзя выходить из себя, никто не виноват в сложившемся. — Не нужно так осторожничать, я ж не малолетка какой, чтоб так трястись. Виктория Алексеевна посмотрела на него взволнованным и одновременно ободряющим взглядом, будто хотела тем самым выказать поддержку, но все естество Ромки противилось этому. Мамино состояние снова покатилось в бездну, и Ромка практически каждый день проведывал ее, вылетая из школы сразу же, стоило закончиться учебному дню. Ни Бяша, ни Полина, ни тем более другие ребята, не знали об этом, да и Ромка не хотел лишний раз всех волновать. Это ведь не в первый раз, когда у мамы ухудшалось здоровье, но сейчас… Сейчас все стало куда хуже. Ромка не мог найти себе места, постоянно готовил разные блюда, вытаскивал из погреба малосольные огурцы и помидоры, лишь бы мама питалась хорошо. Он ненавидел готовить голубцы, но он готовил. Ненавидел печь пироги, ненавидел супы эти… Но готов был делать их хоть каждый день, лишь бы маме стало легче. Правда, иногда настолько забывался на фоне стресса, что пренебрегал Соней, которому тоже нужно было хорошо питаться. Ромка часто извинялся перед ним, когда он обиженно скулил, и накладывал еды побольше к вечеру, когда возвращался домой крайне вымотанным. Стал еще чаще звать Соню к себе на кровать, чтобы было не так холодно спать по ночам, но все равно к утру просыпался замерзшим. Ромка о сложившейся ситуации рассказал только Саше, и она, забеспокоившись, предложила свою помощь, от которой Ромка не смог отказаться. Она навещала его маму, приносила всякие сладости, фрукты и цветы. Тратила много времени и моральных ресурсов, чтобы поднять маме настроение, и у нее это получалось весьма эффективно. Говорливость Саши оказалась довольно полезным качеством, и Ромка был безумно ей благодарен. Но было стыдно. Стыдно, блять, что он не справляется с этим сам. Сашу запряг, еще и показывается ей с такой вот стороны. Он привык стоически выдерживать все невзгоды, а теперь… Теперь у него не особо это получается. И он больше… Больше не сможет рассказать о маме ему. Директриса немного замялась и все-таки продолжила: — Я слышала, что у вас давно отопление отключили, хоть сейчас и март месяц уже, но вечерами довольно холодно, — она нервничала так, будто мамы Ромки уже не стало, хотя ей просто… Просто стало хуже. Так почему она ведет себя так? Ромке нахер не сдалось ее сочувствие, у него была и есть мама, поэтому не нужно так… Блять, — и скоро отключат газ… Как ты будешь? Блять, еще и только сейчас до них дошло, что у Ромки в жизни происходит, относились пренебрежительно к его положению, хотя в последний раз Виктория Алексеевна тактично намекнула, что к этому вопросу они скоро вернутся. Вот и вернулись, сука. Хотелось плеваться ядом, но у Ромки не было ни желания, ни запала как такового, чтобы начать горланить на весь кабинет. Он лишь сидел совсем напряженный. Испытывая бессильную злобу. — Знаете, вы довольно поздно спохватились, — зло усмехнулся Ромка. Ему было так паршиво на душе последнюю неделю. Все валилось из рук, когда маме стало хуже. Мало того, что отвечать стала на звонки реже, так еще и голос ее стал хриплым и слабым… Ромке было тяжело слышать ее такой, он искренне боялся, — хотя, че уж, это понятно, — протянул он, улыбаясь неестественно широко, — вот, что бывает, когда живешь в залупинске. — Пятифан, — стрельнула глазами Виктория Алексеевна, пытаясь усмирить его бурный характер. Да и Ромка сам старался себя контролировать, чтобы не быть излишне эмоциональным в этом вопросе, но он просто не мог. Все тело напряглось, а сердце дубасило будто проклятое. Ромка не помнит, когда в последний раз нервничал настолько сильно. Неужели это все так необходимо? — Да, я достаточно безответственно отнеслась к этой ситуации, потому что решила не рубить с плеча и довериться тебе, — она вздохнула, поправив свои короткие волосы. — Это моя ошибка, однако больше такого не повторится. — И что? — слова вышли из уст быстрее, чем Ромка успел их проанализировать. — Что вы сделаете? — Ты же сам понимаешь, что это необходимо. — терпеливо поясняла она. — Несовершеннолетний не должен жить один. Я наслышана, что родственников других у тебя нет, а значит, что и помочь тебе с едой и отоплением никто не сможет… Плохо. Дело принимает неутешительный оборот. Нет уж, блять, нужно стараться до последнего. — Мне Бя… — Ромка запнулся. — Игорь с Полиной помогают, и я справлялся до сих пор. Директор покачала головой. — На тот момент тебе еще не выставляли счет за газ и воду, как минимум, — проговорила она назидательно, заставив Ромку стушеваться. Он не обдумал подобный момент, — как ты будешь расплачиваться? Блять. Наверное, все-таки придется устроиться на работу, чтобы решить этот вопрос. Может, в шиномонтажку… Там вроде платят неплохо, да и сосед Василий может помочь с этим. Главное не загнуться, и преуспевать еще и в учебе. Ромка сможет, однозначно сможет. — Я найду работу… — выдавил он из себя тише. — Не говори глупостей, — прервала она его речь куда быстрее. — Скоро выпуск и поступление, тебе будет некогда горбатиться, а работа в поселке не принесет тебе особой прибыли. — Ромка посмотрел на нее будучи уже на зле. Ему казалось, что она отвергает все его попытки намеренно, чтобы после оказаться в выигрышной позиции. — Школьникам едва выплачивают более-менее адекватную сумму, которую едва ли хватит на еду. Ты все еще уверен в том, что справишься? — Ромка моргнул, не зная, что ему стоит ответить. Опровергнуть ее слова? Или, наоборот, согласиться с ними? Ромку не устраивал любой вариант из существующих. Он будто запутался в лианах, которые сужались и пытались его раздавить, и он никак не мог выпутаться. — Вот и я не уверена. — Ромка замолчал, переваривая информацию в попытке найти выход в данном вопросе, но Виктория Алексеевна не давала ему мыслить рационально, утапливая в словах, аргументах и нескончаемых вопросах. — Я позвоню в органы опеки, тебе подберут хорошего опекуна, поверь мне, я прослежу за этим. Это временная мера, но она имеет место. Ромку будто окатили кипятком. А как же мама? Верно, мама! Она ведь не будет соглашаться на такое? Она же верит, что Ромка сможет справиться один? Она точно будет против! Ромка обрадовался тому, что в голову ударили новые мысли, которые могли бы вытащить его из этой ямы, и проговорил, уверенный в своих словах: — Моя мама не согласится. Виктория Алексеевна опустила глаза, замолчала немного, и Ромке показалось, что он смог найти рычаг давления… Но все было не так, как он предполагал. Она и тут нашлась с ответом: — Я уже говорила с ней… — замялась она, возвращая Ромке свое внимание. — Она согласилась. — Ромку будто кинуло в пропасть от услышанного, воздуха стало куда меньше, перед глазами разлетелись мошки, сердце заколотилось сильнее. — Она попросила передать тебе, чтобы ты не переживал и не упрямился, — нет, этого не может быть, она не могла… — и что она скоро вернется домой, тебе нужно только немного потерпеть. Она не могла так! Все внутри налилось отчаянием. Ромке казалось, что он сейчас сойдет с ума. — Я не хочу, блять… — он заметно занервничал, голос дрогнул. Ромка давно не чувствовал себя таким беспомощным. Что же делать? Как же так? Разве мама могла так поступить? — Мама не могла так… Она… ! Он понимал, что она просто заботилась и переживала за него, ведь у них сейчас с деньгами было туго, однако ему так претили нынешние обстоятельства. Он до одури не хотел покидать дом, и Соня… Куда ему Соню девать? Кто позаботится о нем? Ромка его не оставит там! — Сбавь-ка тон, — с нажимом проговорила директриса, — Рома, позволь тебе помочь, никто тебя не отправляет в детский дом, никто не отказывается и никто не сделает тебе больно, я обещаю тебе. Если ты сомневаешься в моих словах, позвони Евгении, она все подтвердит. Это был не блеф. Она говорила серьезно, не увиливала и смотрела Ромке прямо в глаза. Она действительно говорила с его мамой, и по этой причине Ромка занервничал еще больше. Он хотел заорать на топливе эмоций, орудовать уже не весомыми аргументами, а оскорблениями и тупыми выкриками, которые не приведут ни к чему хорошему, лишь к непониманию и презрению с ее стороны. Но в горле стоял ком. Ромке было плохо. Он не хотел принимать. Не желал даже думать об этом. Как же он покинет свой дом и доверит себя какому-то совершенно незнакомому человеку? Неважно, что это на месяц или на два… Ромка просто не представляет себе такое. Он будет ощущать себя грузом на чужих плечах, и ему будет неуютно, неловко… Еще и есть чужую еду… Да Ромка лучше сдохнет. — Я могу жить один, я справляюсь, и я не мерзну по ночам, я достаточно закаленный… — торопливо проговорил Ромка упавшим голосом. Он ощущал, как на лбу выступила испарина. В кабинете было душно, Ромка не мог толком сосредоточиться, не мог защититься… Директриса это видела и потому очень лояльно отнеслась к его проблеме, старалась вбить, что все хорошо, что его никто не обидит, но Ромке ведь на это плевать! Какой опекун?! — Ты же понимаешь, что никакие твои аргументы не повлияют на мое решение? — она нахмурилась, отчего ее лицо стало куда строже. — Я хочу, чтобы о тебе просто позаботились на короткий промежуток времени, а как все наладится, ты вернешься домой. Ромка не успел ответить ничего против. В дверь постучались, и он сжался, надеясь на то, что это не кто-то с его класса или параллельного… Ромка не хочет никому рассказывать о том, что сейчас творится в его жизни. Он что, сам не сможет расправиться со своими проблемами? И так вечно на плечах у Польки с Бяшей сидит. Ромка ощущал, как все внутри рушится от невозможности высказаться, ведь все его слова будут следом использованы против него самого. Ему не выиграть в этом споре, она атакует слишком неожиданно, и все лавры сейчас при ней, поэтому Ромка даже не успевает придумать нечто оправдательное и весомое. Ему не давали опомниться и наносили туше. — Виктория Алексеевна, я могу войти? — голос Павла Владимировича показался Ромке неким спасением, однако он не спешил радоваться, ведь директриса всем своим видом давала знать, что разговор не окончен и последнее слово останется за ней. — Мне нужно с вами обсудить один маленький вопрос. Она нахмурилась, отпивая глоток из своей кружки. — Если только быстро, у меня тут одно важное дело… Блять. Если Ромка не ответит что-нибудь… Если не взбунтуется… Все пойдет коту под хвост! Он не хочет этого всего. Он хотел всего лишь быть счастливым, а для полного счастья ему нужна только здоровая мама, которая готовила бы его любимый борщ, сидела бы с ним до поздней ночи, играла в дартс и помогала бы с учебой, если Ромке будет что-то непонятно. Выгуливала бы Соню с ним на пару… Неужели Ромка просит слишком много? Ромка плакал всего два раза на своей памяти. Когда впервые увидел безжизненное тело отца, и второй раз — на его похоронах. После потери отца, мама места найти себе не могла, и маленький Ромка тоже. Сводили концы с концами, мама работала на двух, а то и трех работах, чтобы прокормить и сына, и овчарку. Она вставала в четыре утра, готовила для него завтрак, предварительно клала в холодильник, надевала свое коричневое пальто и уходила на работу, возвращаясь лишь ближе к ночи. На ее хрупкие плечи лег слишком тяжелый груз, и именно поэтому… Ромка виноват. Он виноват, что мама заболела, потому что ей приходилось работать слишком много. Он виноват, что не уследил за этим. Виноват, что не смог ей помочь, что не устроился на работу, что не был послушным и хорошим сыном, что не учился, когда она просила! Ромка сжал зубы до боли. Мама, прости меня, пожалуйста. Я буду хорошим сыном, я буду выполнять все твои требования, я буду много учиться, я стану лучше, не буду ввязываться в драки больше никогда, ты только… Ты только будь здоровой. Просто будь рядом со мной. Мне ничего больше не нужно, правда. Ромкин голос стал стальным, немного резким и агрессивным. Он приоткрыл сухие от волнения губы и проговорил запальчиво, срываясь на крик: — Вы же понимаете, что я никуда не пойду? Я не собираюсь, блять… — он почти истерически рассмеялся, потирая переносицу. — Какой нахер опекун? Мне семнадцать лет, я не сопляк какой, чтобы обо мне печься, я достаточно взрослый, чтобы позаботиться о себе! — Роман, не нужно показывать мне свой характер, — начала выходить из себя директриса. Ее терпению приходил конец. — Если ты хочешь поступить по-взрослому, то ты должен понимать, какое решение окажется верным, ты же не хочешь расстраивать Евгению? Сука. Укалывает. Манипулирует. Знает, что Ромка слаб перед подобными словами, перед мамой… Что не хочет ее беспокоить и расстраивать, и потому давит на Ромку. Хочет, чтобы он действовал по ее указке. Ромка растерян — его тупо загнали в угол, ему нечем орудовать, нечем отвечать, нечем аргументировать. — Нет… — пробует Ромка в последний раз, стараясь следить за собственным сквернословием. — Но я не хочу жить с чужим человеком, я лучше уж на улице, блять… — Я, пожалуй, зайду чуть попозже, — сконфуженно кашлянул Павел Владимирович, окидывая Ромку немного обеспокоенным, но в то же время изучающим взглядом, — извините, что помешал, моя просьба подождет. — Да, хорошо… — отвечает Виктория Алексеевна рассеянно, потирая уставшие глаза. Павел Владимирович вышел, прикрыв за собой дверь, и не успел Ромка ничего сказать в свою защиту, как директор обрубила уже взыскательно, умаявшись торговаться с Ромкой последние полчаса. — Я все сказала! — воскликнула она громко, перекрывая Ромкин голос. Он смотрел на нее так, будто она испортила ему жизнь, и Виктории Алексеевне точно было не по себе от этого взгляда, но она стоически выдерживала все, поэтому его недовольство она восприняла как детский лепет. — На сегодня все, можешь идти, — Ромка весь взмок под слоем одежды. Неужели его слова действительно пустой звук? Неужели его заберут? Внутри всколыхнулась ярость и желание крушить все, что только попадется ему под руку. — Я чуть позже свяжусь с тобой, когда решу вопрос с опекуном. Она глядела на него не терпящим возражения взглядом и всем видом показывала свое превосходство и правоту, а Ромка… Ромка окинул ее свирепым, крайне агрессивным выражением, а затем, превозмогая перед собственной агрессией, вскочил с места, воспроизводя грохот и, подхватив свой рюкзак, поспешил на выход, выпаливая последнее яростно и ломко: — Сука… Сердце было не на месте. Ромку одолела такая душащая паника, что он едва добрел до выхода и, выйдя из кабинета, прикрыл за собой дверь, превозмогая желание шарахнуть ей как можно сильнее. Боже… Боже, блять. Как он будет справляться с этим? Он же… Он не сможет разобраться со всем этим один, а мама? Нужно ей позвонить и уточнить все, она ведь не могла… Не могла так… Или… Ромка оцепенел посреди коридора. Или она полагает, что не выздоровеет, и потому решилась на подобный шаг? Нет… Нет-нет-нет. Только не мама. Ромка порывисто задышал, прильнув спиной к прохладной стене и вскинув голову. Так… Успокойся, блять. Это не конец света, ты и не с такой херней справлялся, нужно это лишь пережить, перетерпеть… Это временные трудности… Все будет в порядке. А будет ли? Его мир будто рушится на глазах. Он едва отлип от стены и зашагал вперед по длинному коридору, где снующие школьники проводили время, смеясь и подшучивая друг на другом. Почему я… Почему я не могу вылезти из этого дерьма? Я ведь, сука, так старался, но, видимо, этого недостаточно, нужно больше. Нужно снести все сложности и выйти к свету. Ромка отчаянно размышлял и одновременно полыхал яростью. Ему хотелось сломать что-нибудь, сокрушить, превратить в пепел… Злость захлестнула такая непередаваемая, что Ромка будто сходил с ума, тщетно пытаясь побороть ее. Он даже не заметил, как вышел из школы, спустился вниз по ступенькам и прошел несколько шагов… Ноги будто вязли в зыбучих песках, дыхание сперло. Сука. Сука. Сука. Глаза по инерции пробежались по округе. Он был настолько взвинчен и нетерпелив, что даже не знал, куда себя деть. Домой не хотелось от буйства внутри, от нежелания потакать прихотям директриски… Сука. В последнее время все валится из рук, Ромка не поспевает решать проблемы по мере их поступления, и его жизнь начала напоминать водоворот, в который его мало-помалу начинало утягивать.***
Антону казалось, что его потихоньку начинает плющить от вереницы непрекращающихся неудач и всплывающих срачей, которые слишком сильно влияли на его эмоциональное состояние. Почему все происходит так? Он ведь хотел извиниться перед Володей, попытаться объясниться, так почему отвернулся и ушел сразу же, стоило ему просто взбеситься? Его эмоции были вполне оправданы, как и его слова, но Антон все это снести не смог. В груди точно закололо иглами, хотелось взвыть от беспомощности. Он ведь был так решительно настроен, но стоило подумать о том, что ему придется оборвать контакт с Денисом, как появился какой-то странный диссонанс. Антон хотел… Нет, желал усидеть на двух стульях и при этом не потерять никого из них, но подобное ухищрение не сработало, что очевидно вполне, но он правда… Правда не мог выбрать, не мог отказаться от кого-то одного, несмотря на то, что Володю ценил больше всех, однако и Денис стал для него важным и близким другом за столь короткий промежуток времени. В груди горело, в глазах щипало весь день, и ком стоял нестерпимый, слишком сильный… Антон едва сдерживался от накала эмоций, которые мешали ему мыслить рационально, и принимать взвешенные решения. Он будто снова загнулся. Вернулся к тому, как чувствовал себя неделю назад. Разбитый, никому ненужный и крайне встревоженный. Руки тряслись, и успокоительное не могло притупить эти чувства. Антон переживал о Володе, о Ромке… Как же он… Как же теперь он без них? Неужели он не увидит улыбку Володи больше? Не услышит слова поддержки, и Володя не обнимет его, когда Антону будет необходимо? Неужели теперь все будет так? Володя будет смотреть на него теперь как сегодня, когда в пылу злости накинулся на него с обвинениями? Будет грубить и язвить, если он попытается подступиться? Антон понимал, что заслужил, но не слишком ли велика цена? Верно, он потерял и обрел другое, новое, но старое и родное тоже было ему дорого. Он любил Володю, любил Дениса, и Ромку… Ромку тоже любил до беспамятства. Но не собирался потакать ему. Не собирался терпеть. Он будет давать сдачи, защищаться, если тот осмелится еще раз поступить как тогда, в классе. Антон понимал, что виноват, но это не значит, что теперь он будет безоговорочно проглатывать все то, что они скажут. Да, он поступил подло, сдружившись с Денисом, но сам факт того, что друзья мгновенно после подобного ополчились против него, Антона не просто расстраивал, а разбивал и убивал. Он эмоционально был расшатан, и каждый дальнейший ход казался неустойчивым и, конечно же, неправильным. Все то, над чем он размышлял перед тем, как прийти в школу, и на уроках, прежде чем Володя зайдет в класс… Все потеряло смысл. Глаза защипало снова, когда в голове раскатисто пронеслись Володины фразы. Его выражение было таким злым и одновременно с этим сломленным, что Антон дар речи потерял, начиная осознавать, что все кончено. «А я не устал? Думаешь, ты один такой страдалец? Я, блять, не устал?! Я вечно был обделенным и неважным в этой компании, я постоянно подстраивался, всегда заботился о твоих чувствах, старался сделать все как лучше! Я старался! Каждый день, мать его! А ты… Ты ни разу так и не удосужился мне открыться, врал постоянно и думал, что никто нихера не заметит, а по сути вся твоя ложь лежала на поверхности, но я молчал, потому что ты постоянно загонялся, умалчивал, и я думал, что так надо! А потом я понял… Понял, что ты просто ебучий лжец». Ебучий лжец. Сердце горело. Хватит, хватит, пожалуйста… Просто ты ебучий лжец. Лжец. Ты всем всегда врешь. Всех обижаешь. Ты мразь, ты не умеешь ценить дружбу, не умеешь определять кто плохой, а кто хороший. Ты всегда прощаешь тех, кто этого не заслуживает, ты позволяешь измываться над собой, терпишь злые слова собственных друзей и не можешь им ответить тем же, потому что ты слишком… Слишком сердобольный, заботившийся о чужих чувствах, но вовсе не о своих. Первое место? Сначала потрудись не цепенеть перед Володей, когда он, не жалея, поливает тебя говном, впитывая яд во все обращенные тебе фразы. На Ромку гавкаешь? И что с того? Тебе просто страшно от мысли, что он приблизится и тебе снесет крышу, потому ты отгораживаешься, потому грубишь ему в ответ, потому посылаешь и не жалеешь слов. Потому что страшно до одури. Потому что боишься, что тот снова шарахнется от тебя как тогда, в раздевалке. Боишься убедиться, что противен ему, что ты нахуй ему не всрался и вся его ересь про дружбу, которую он тебе втирает, всего лишь по причине того, что он просто к тебе привык. Ты боишься Володю. Боишься Рому. Но эти страхи отличаются друг от друга. Володю ты боишься потерять. А Рому… Рому ты всегда боялся. Как не бояться того, кого любишь и перед кем ты становишься ничтожно слабым? «И разве вы не друзья?!» — вспомнился вопрос Дениса. Ромка поступал как мразь. Прямо как тогда, в прошлом, когда упорно старался уколоть Антона словами, кидался язвительными комментариями с желанием задеть, довести его до белого каления. Наверняка хотел достучаться до него, хотел пристыдить, но подобные методы никогда не работали на Антоне, а физической расправой он уже вряд ли пригрозит, поэтому остается только лаять, пока Антон не одумается и не поймет, что общение с Денисом — плохая идея. «Получается, не друзья». Но Антон все равно любил его, чувства не стали меньше, наоборот — будто увеличивались в разы, и от самого себя становилось тошно. Руки подрагивали, Антон не мог успокоиться. Что ему стоит предпринять, чтобы унять тремор? Успокоительное действовало херово, а Олю дожидаться еще час с продленки… Антон отчаянно хотел оказаться дома, пока не загнулся в этом месте. Денис пообещал встретиться чуть позже, но создавалось такое чувство, будто Антон не видел его уже целую неделю. Он успел соскучиться по нему, хоть и не хотелось признавать подобного, но ему было страшно оставаться совсем одному. Может, выпить еще одну таблетку, или будет слишком? Нет, надо перетерпеть, нельзя злоупотреблять. Антона вдруг осенило. Сигареты… Денис попросил подержать их пока у себя, когда они встретились на перемене, да и Антон не был против, поэтому просьбу выполнил. Почему-то в последнее время в нем всколыхнулось странное желание закурить… Антон ранее никогда не чувствовал тяги к сигаретам, да и не пробовал их никогда, так почему, глядя на пачку, его начинает одолевать это желание? Может, действительно стоит попробовать закурить? Всего разок… Разочек и убрать потом пачку в карман… Антон вытащил пачку из кармана штанов вместе с зажигалкой, которую Денис ему тоже предусмотрительно вручил, будто знал, что Антон захочет попробовать. Некоторое время он гипнотизировал фильтр, не решаясь припасть к нему губами и затянуться… Но спустя несколько секунд он все-таки сумел это сделать. Поднес сигарету и зажал между губ, щелкая колесиком зажигалки дрожащим большим пальцем и, когда завидел вспыхнувший кончик, попытался затянуться… В любом случае, жизнь и так скатилась в какое-то дерьмо, так почему бы и не поступать вопреки собственным принципам? Он даже не успел толком затянуться, так как следом ощутил, как сигарету кто-то нагло вырывает из его губ, и Антон не успел даже сообразить, что происходит, как столкнулся глазами с пышущим гневом и осуждением лицом. Ох. Земля точно ушла из-под ног, а Антон так и остался висеть в воздухе. Сука. Да что ты хочешь?! — Знаешь, что такое принципы? — обманчиво спокойным голосом спросил Ромка, без интереса оглядывая тлеющую сигарету, зажатую в пальцах. Антон ощутил, как внутри все переворачивается, а сердце снова начинает усиленно колотиться. — Я тебе расскажу, если не знаешь, — Ромка смотрел на него с явственным осуждением, и Антон, стараясь не уступать, не отводил своего холодного взгляда, начиная мало-помалу терять самообладание. — Это внутренние правила, которым ты следуешь по жизни… — он потушил сигарету о стену и выкинул в сторону, продолжая ровно. — А это значит, что нарушать их — удел слабых и беспринципных людей, пиздящих, что они следуют своим правилам, но лицемерят дохуя, когда поступают вопреки им. Антон никогда бы не подумал, что ему придется враждовать с Ромкой по новой. Не думал, что встретится с подобным ледяным осуждением и таким непроницаемо холодным взглядом. Оно не было похоже ни на что другое. Ромка не полыхал ненавистью, не собирался отыгрываться на нем путем физической силы и даже не решался мстить Антону за все «хорошее». Он только говорил… И говорил много. Так, чтобы перехватывало дыхание. Так, чтобы проникало в душу и жалило. Так, чтобы Антон не мог найти себе места. Антон не знал, как ему стоит поступить, чтобы он отстал, но, судя по всему, Ромка и не собирался отступать. Просто он больше не церемонился, не просился в друзья, не пытался быть мягким. Его просто что-то сильно… Волновало. Антон попытался не выходить из себя так сразу, несмотря на боль в груди и нежелание находиться рядом. Нужно быть плохим. Нужно отвечать колко. Нужно отталкивать грубо. Каких людей Ромка ненавидел больше всего? Самоуверенных, беспринципных, выделывающихся, пытающихся поучать жизни других и принижать, когда им это удобно. Тех, кто за свои слова не отвечает, тех, кто много и постоянно врет…. И… Наглых. Ядовитая улыбка, елейный голос и ни намека на уважение… Поехали. — Блин… Жаль сигарету, — Антон едва произнес это с достаточно правдоподобным раздосадованным выражением, хотя сердце колотилось как бешеное. Он боялся, что язык начнет заплетаться, что придется орать без остановки, если Ромка посягнет на его личные границы. Но вот он тут… Снова тут… Снова что-то пытается ему вдолбить, даже разговаривает обманчиво спокойно, так смысл Антону орать и пытаться отгораживаться? Нет… Нужно застать врасплох, заставить растеряться. Дать понять, что Антон другой с того самого разговора в раздевалке. Он хитро прищурился и изогнул губы в лукавой улыбке. — Ну ничего страшного, у меня еще есть… Он старался делать вид, что ему плевать на Ромку, однако даже если его голос, лицо и речь оставались непринужденными, то предательски дрожащие руки проконтролировать не удалось. Пальцы подрагивали, а сам Антон взмок под собственной одеждой, то и дело стараясь не пересекаться глазами с Ромкой. Ромкой, что подозрительно молчал, глядя на Антона таким уставшим и одновременно озлобленным взглядом, что внутри точно взвились шаровые молнии. Антон вытащил еще одну сигарету, щелкнул колесиком зажигалки и поднес огонек к кончику, но чужие пальцы вновь перехватили фильтр и выкинули в сторону быстрее, чем он успел поджечь ее и затянуться. Антон поджал губы, но не растерялся, хотя внутренне бесился безумно, и хотелось наконец высказаться, оскорбить, ужалить словами, задеть Ромку так, чтобы больше не подходил и Антон снова почувствовал себя в безопасности. — Ты хоть природу не загрязняй, — закатил глаза Антон, а Ромка упорно молчал, заставляя его нервничать все больше, — вон… — Антон ткнул пальцем в воздух, указывая на мусорные баки, стоявшие недалеко от них. — Мусор стоит, туда и выкидывай. — Хватит, — наконец заговорил Ромка тихо и гневно. Антон оцепенел сразу же, стоило заслышать его требовательный тон, — кого ты из себя строишь, блять? — он окатил Антона пренебрежительным взглядом, отчего у того будто на мгновенье замерло сердце. — И это… — он указал пальцем на карман, в котором ютилась пачка сигарет. — С каких, нахуй, пор, ты начал курить? Антон даже удивлялся его внешнему спокойствию. Ромка и он лишь притворялись взрослыми и хладнокровными и потому не желали переходить на повышенные тона. Особенно сильно это начало прослеживаться, когда Антон начал играть свою роль, и Ромка, подметив это, решил не уступать и держался, как мог, чтобы не разразиться гневной тирадой и не разнести Антона в пух и прах. Ох… Нужно продолжить… Не уступай ему, не позволяй ему тебе навредить и сделать больно. Антон сделался задумчивым, обхватил пальцами подбородок и возвел глаза к небу, продолжая действовать Ромке на нервы настолько искусно, насколько ему хватит на это сил: — Блин, ну, так точно не скажу… — он вдруг улыбнулся во все зубы, поворачивая к Ромке голову. — Позавчера? Ой, нет… — якобы спохватился он. — Наверное, еще неделю назад… Или… Ой, нет, — вторил он снова, при этом упорно изображая растерянность и невозмутимость. — Месяц? Да, точно! — почти что восторженно проговорил он, глядя в пустеющие глаза Ромки. Зеленые-зеленые… Как морская тина. — А что? — Прекрати, — с нажимом проговорил Ромка, и Антон ощутил холодок, бегущий по коже. Боже, Боже нет… Ему нельзя сломаться, нельзя срываться на него, нужно продолжать отыгрывать роль дурачка, и он… — может, всех ты и наебал, будто тебе похуй, но меня… — Ромка шагнул к нему, и это действие вызвало в Антоне яркую панику. Такую, что хотелось спрятаться, сжаться, как комок бумаги! Антон невольно отступил, — и себя… — когда он ткнул пальцем Антона в грудь, того опалило жаром. Ему захотелось приструнить Ромку, сорваться, хоть подобный исход и окажется для него провальным. — Ты обмануть не сможешь. И что он хотел этим сказать? Что Антон снова заврался настолько, что пытается убедить себя в том, что ему на все фиолетово? Антон и так знал, что ему нихрена не плевать, но он старался создавать хотя бы видимость того, что он в порядке! — Руку убери, — холодно отозвался Антон, отзеркалив Ромкино выражение и понизив тон. Он даже не шелохнулся, буравил Ромку стылыми глазами, а улыбка слетела с лица мгновенно, — сломаю. Ромка усмехнулся. Наверняка обрадовался, что маска спала так быстро, явив перед ним то самое лицо, которое хотел увидеть до сих пор. Оно не звереющее, не озлобленное, но от Антона все равно исходит тихий гнев, и Ромка за это цепляется. Ждал, что Антон сорвется, и он тоже перестанет изображать непоколебимость. А, может, он и не изображал… Может один Антон сейчас сдерживает негатив в узде, а Ромка воспринимает все проще… — Что ты хочешь от меня? — решает спросить Антон прямо, стараясь держать себя в руках. — Ты доебался до меня и не можешь никак отвязаться. — За базаром следи, — так же спокойно ответил Ромка, и Антона это бесило. Давай же, начни орать, выплескивая наружу свой ущербный характер. Начни бесноваться и метать в Антона аргументы, которые он откинет сразу же, как только ты решился напасть, — меня просто бесит пиздец… Антон нахмурился. Наверняка он хотел отстреляться за случай на уроке, когда попытался принизить Антона при всем классе, потому и ведет себя так… Ему нужно закрыть этот гештальт и разобраться с незавершенными делами, недопониманием. А недопониманием ли? Возможно, он думает, что Антон после сегодняшних перипетий скуксился и спекся? Что осознал свою вину после разговора с Володей? И даже несмотря на сам факт, что Ромка не слышал их диалог, но все равно уверен в том, что Володя послал его нахуй, выбешивает. Вдох. Выдох. В сознании все еще проносились фразы Володи, от которых Антон потихоньку слабел. — Что я с Денисом вожусь? — предположил он, больше не собираясь игнорировать всплывшую проблему. И сейчас под проблемой он подразумевал не Дениса, а Ромку. — Тебе какое… Ромка перебил его жестом руки: — Это тоже, но это не так существенно, — Ромка выглядел более собранным и будто обдумывал, что сказать, однако он не мог обмануть Антона, ведь его выбешивало абсолютно все, что происходит. И утреннее столкновение в поселке, и открытое общение с Денисом, и склоки на уроке… Ромку вымораживало все в совокупности, — как все остальное. — И что ты подразумеваешь под остальным? — Антон скрестил руки на груди, попытался отгородиться. — Например то, что ты с нихуя курить начал, хотя пиздел, что ты лучше сдохнешь, чем затянешься, — шлифанул холодным гневом Ромка, — это потому что твой… — он практически выплюнул следующее слово, скривившись. — Дружок новый сказал, что это охуеть как круто или что, блять? Антону казалось, что он несет полнейший бред, так как и Ромка сильно злоупотреблял сигаретами, а тут пытается Антона за них попрекнуть. Но дело ведь было не в самом курении, а в принципах. В том, что Антон зарекся никогда не делать, но сделал спустя крохотный промежуток времени после посиделок. Потому Ромка и взвился, а когда увидел Антона совсем одного с фильтром в руках, так совсем ему сорвало крышу. Его голос становился все более… Твердым, более нетерпеливым. Он хотел Антона пристыдить, ткнуть лицом в принципы, которым он не следует. Только вот Антон тоже нарушать их не хотел, но в связи с последними событиями он настолько отчаялся, что решил пойти вопреки всему и отдаться чему-то новому, чтобы наконец ощутить то спокойствие, которое так сильно ему было нужно. Если успокоительные не так уж хорошо укрощают его чувства и его стучащее сердце, то, возможно, хотя бы никотин сможет? Соблазн был велик, и Антон готов был ухватиться за что угодно, лишь бы почувствовать безопасность, а Ромка представлял только угрозу и действовал Антону на нервы. — Мой дружок… — закивал Антон, вдруг преисполнившись решимостью. Уголки губ внезапно поползли вверх. А это звучало довольно хорошо… Денис его друг… — Как ты выразился… Ничего мне не втирал, я сам у него попросил, сам решился, поэтому не надо искать кого-то виноватого, — Антон перевел дыхание, стараясь тщательно подбирать слова. Ох, как же тяжело сохранять невозмутимость, — вот он я, перед тобой. — Ромка так изменился в лице, будто его заставили съесть целый кусок лимона. — Претензии выдвигай мне, раз тебя что-то не устраивает, вот только не обосрись, если я тебя в ответку нахуй пошлю. Ромка даже бровью не повел. Наверняка его подобное не очень-то и трогало, либо он оказался искусным притворщиком, потому что его глаза на секунду блеснули чем-то, отдаленно похожим на отрицание. Не верит, что Антон способен на такое. — Интересно, что из всего, что ты показываешь — настоящий ты? — прищурился Ромка, склонив голову набок. Антон ощутил, как тот разгорается, решает перейти в наступление, прекращает ходить вокруг до около. — Ты вот выебываешься много, строишь из себя самоуверенного хера, а сам… Сам, блять, тюфяк по сути. И с Володей ты потому не смог поговорить нормально, и от меня бегаешь, потому что боишься меня. — Я не боюсь, — холодно отозвался Антон, мысленно проклиная свою дрожь. — Боишься, — Ромкин голос стал хриплым, глаза прищурились, и у Антона по спине пробежали мурашки, — как огня боишься. Верно. Антон боится его. Боится, что он подойдет ближе. Боится, что его сердце вновь начнет дубасить как проклятое, стоит Ромке лишь коснуться его… Боится, что его жизнь снова окажется под угрозой. Антон всего боится. Но никогда этого не признает. Ему нужно срочно придумать нечто, чем можно парировать, чтобы Ромка не смог его ни в чем обвинить и победить. Нельзя показывать свой страх, нельзя оголять свои чувства, нельзя колебаться. Антон, на самом деле, не хотел это делать, но утренний разговор с Бяшей этому достаточно поспособствовал, чтобы он, влекомый обидой и желанием узнать правду, начал пользоваться слабостью Ромки так бесстыдно и нещадно… Как последняя мразь. У Антона ком подступил к горлу, а когда он попытался заговорить, голос дрогнул: — Ром, а может, это ты боишься? Ромка нахмурился. — Чего? Антон попытался дышать мерно. — Боишься того, что Денис мне сольет что-то? — предположил он, прищурив глаза в подозрении, в то время как на скулах Ромки заиграли желваки, и сам он весь будто оцепенел. — Чего ты взвился на него так? Кто еще чего боится! Ромкина крепость терпения пала, и он сорвался сразу же, стоило Антону договорить: — Ты нихера не знаешь, поэтому не смей пиздеть так об этом, будто разбираешься во всем, — гаркнул он злостно. Антон почти вздрогнул, но сумел выдержать его напор. — Нахуя ты вообще эту тему сейчас начал? — А нахуя начал ты? — Антон начал распаляться все больше. Как же ему все надоело. — Подошел ко мне еще с важным видом, сигарету отнял, да какое ты право имеешь? — Имею! — и глазом не моргнул Ромка, и Антон, едва ли пытаясь построить вразумительное предложение, проговорил, чуть ли не запинаясь от злости: — Блять, ты не доверял мне до сих пор, нихуя не рассказывал, — Антон повысил тон, хоть и не хотел этого делать, но он был слишком слаб, чтоб и дальше притворяться невозмутимым и сильным, — а потом предъявляешь мне что-то за ложь, а сам, сука, оттолкнул меня, когда я спросил у тебя про этого Лешу… Ромка мгновенно изменился в выражении, будто его только что укололи, и перебил его предупреждающим тоном: — Еще раз упомянешь его… — Ромкины глаза точно вспыхнули красным, что Антона выбесило еще больше. Как бы он ни пытался подступиться, как бы ни старался стать ближе, Ромка никогда бы ему не рассказал правду, и сразу от этой мысли становится мерзко на душе и тягостно. — Вот, — Антон сглотнул, пытаясь унять бурю внутри. Ему не стоит срываться, ведь это ни к чему сейчас точно не приведет, если только не к очередным баталиям и истеричным выкрикам, чего Антон хотел бы избежать. Он пожал плечами, — ты и сейчас отгораживаешься, а меня судить пытаешься за ложь. — Потому что я не лгу, а умалчиваю, — взвился Ромка моментально, — этим мы отличаемся, сука, я никогда не вру! — Антон сжал зубы покрепче. Внутри бушевал раздрай, а сложившаяся ситуация больше походила на чертов паноптикум. Это просто смешно… А ведь все началось лишь с ебучей сигареты. — Бегаешь от меня еще, как дурик, блять, не можешь за поступки свои ответить! Вот тут Ромка кинул камень в его огород. Он не бегает, а отступает, и ему стоило бы брать с Антона пример, а не кидаться на него при каждом удобном случае будто бы от недостатка внимания! Злость внутри бурлила, накапливалась и густела. Антон перешел на выкрики: — Какие, нахер, поступки? — чуть ли не рявкнул он озлобленно. — Я перед тобой ни в чем не провинился, я ничем тебе не обязан, — он перевел дыхание, взгляд его темнел все больше, глаза же наоборот — будто становились светлее. Антон не просто устал, он заебался. Заебался пытаться всем угождать, заебался прикрываться ложью, заебался оправдываться и стараться сохранить со всеми хорошие отношения. Он не робот, не клоун, обязанный веселить всех и вся. Он — живой человек, так какого черта каждый считает, что он кому-то должен? — Единственный, кто может меня хуесосить за пиздеж — это Володя! — в горле зашипело. — В остальном ты уж извини, напиздел и напиздел, велика беда! — пожал плечами Антон, проговаривая нарочито эмоционально, поджав губы и выпучив глаза. Мол, что теперь-то? — И это я бегаю?! Да это ты меня шарахаешься, потому что я тебе противен! Ромкин голос перекрыл его набирающую обороты тираду резко и быстро, будто окатив Антона ушатом ледяной воды: — Да нихера! — Антон оцепенел, глядя в Ромкины темнеющие глаза, которые казались бездонными, а еще неузнаваемыми и злыми. Будто его только что обвинили в чем-то непростительном, и он пытается защититься, доказать свою правоту, вбить каждое слово Антону. — Тебе так просто думать удобно, потому что отгородиться хочется, — Ромка резал без ножа, Антон едва выстоял перед натиском его звереющего лица, его повышенных тонов… — Ни разу, блять, мне не было противно, ты сам себя доебал такими мыслями и пытаешься выставить меня ебланом последним! — Я ничего не пытался! — вскрикнул Антон, подмечая, что терпение кончилось и он перестал строить из себя непоколебимого. — Пытался! — рыкнул Ромка в ответ. — Думаешь еще, что если ты будешь мне напоминать обо всем, то я буду как девка от тебя бегать, а это не так! — Антон усмехнулся на это заявление. Не так, ага, видели! — Заебало таскаться за тобой, мир не вертится вокруг тебя! Антон сжал зубы. — Мир, может, и не вертится, — проговорил он уже охрипшим от неустанных криков голосом, — а вот ты вертишься и очень охотно. Ромка едва не дернулся в его сторону, уже не выдерживал, хотел осадить, схватить за грудки и встряхнуть. Антон не собирался сдвигаться с места, но сердце дубасило в ребрах как сумасшедшее. Вдруг действительно ударит, не сдержав свое обещание? — Я просто не хотел, чтобы все закончилось вот так, — гаркнул Ромка, сжимая кулаки до побелевших костяшек пальцев, — я дружбу сохранить хотел! Да какая, нахуй, дружба? Антону не нужна дружба, не нужно его общение, он просто хочет жить, не зная невзгод! Чтобы при каждой встрече с Ромой на него не накатывали приступы и чтобы ему не было больно при виде Саши рядом с ним! Он просто хочет покоя и тишины, неужели он так много просит? Я хочу жить. И я сделаю все для того, чтобы тебе стало от меня мерзко, чтобы ты шарахался, злился и боялся того, как я могу поступить. Чтобы ты думал, что я могу ненароком переступить черту и прикоснуться к тебе, чтобы ты, блять, наконец усек, что я тебе уже давно никто! Антон никогда не думал, что осмелится на такое, что сможет выпалить подобные слова абсолютно ровным тоном и что он в принципе способен на такое. Слишком смело. Но должно быть эффективно. — А я хочу тебя поцеловать. Ох. Ромкино лицо… Снова побледнело. И Ромка таращится на Антона как на больного, не дышит практически, дернулся еще всем телом, потому что сказанное его покоробило. Хорошо же он живет, думая, что просто любить Антону достаточно, наверняка даже не думал о том, что подобное желание может в принципе поселиться в его голове. Но он бы оказался прав, ведь Антон действительно больше никогда не решился бы на подобное. Ромка молча буравил его лицо, стараясь переварить сказанное, и при этом был так выбит из колеи… Что Антону стало тотчас тягостно за этим наблюдать. Это больно. Сука, безумно больно. Он понимал, на что идет и чем руководствуется, так почему сейчас стоит, чувствуя, как глаза снова начинает жечь от подступившего кома. Не противен, говоришь? Да ты едва на ногах стоишь. Сука. Сука… Твое упорство действительно заслуживает похвалы и трогает мое сердце, я не могу тобой надышаться и насмотреться тоже не могу, все время скучаю и думаю о тебе. Я, блять, радуюсь как придурок тому, что на следующий день смогу увидеть тебя, наблюдать за тобой издалека и ничего не ждать. И неважно, что наши встречи сейчас кончаются не очень хорошо, но я себя ненавижу за то, что действительно желаю… Чтобы ты полез ко мне с расспросами своими, чтобы лип, чтобы пытался вернуть меня. Это так жалко, но я действительно не могу искоренить эту свою сторону. Тошно от себя. Как же, блять… Антон не мог больше сносить происходящее. Когда уже все станет хорошо? Когда я смогу зажить по новой и не думать о тебе? Я, блять, устал! Под надзором Ромкиного растерянного взгляда, он резко развернулся и шагнул вперед, чтобы поскорее ретироваться с этого места. Поскорее, пока он еще может сдержаться… Пока еще не поздно… Но Ромкины пальцы, как капкан, сжались на его запястье, а затем и дернули на себя, заставляя Антона уронить короткий выдох. — Нет, в этот раз не сработает нихуя. — Ромка, несмотря на то, что ему было плохо, держал его крепко и даже не думал ослаблять хватку. Антон смотрел на его бледное лицо обескураженно. — Думаешь, я тупой и ничего не понимаю? — Пусти, тебе плохо, — тихо проговорил Антон, попробовав вырвать руку, но Ромка усилил хватку еще больше. Блять, дело дрянь. Нужно быть резче, — пусти, блять! Ромка взбесился только больше, выдохнул шумно и громко: — Сука, ты все это делаешь нарочно, чтобы я отъебался! Какой ты догадливый, сука! — Так отъебись, козлина, — снова повысил голос Антон, шагнув в его сторону слишком неожиданно, отчего Ромка качнулся назад, но руку не выпустил. Вцепился, блять, клещами! — Нахуя ты липнешь ко мне? — Антону хотелось, чтобы все это уже прекратилось. Он, блять, устал терпеть его выкрутасы! Почему он должен наблюдать за тем, как Ромке от него становится плохо? — Чего ты добиться пытаешься?! — Антон так устал и от сегодняшней склоки на уроке, и от утренней встречи. — Ты и сегодня говнился на меня прямо в классе, как конченый! Тебе нечем заняться было?! — Так я, блять, так поступал, потому что ты говно ебучее на палке, потому что соврал мне, наебал о друге своем! — гаркнул Ромка озлобленно, и Антон замер в оцепенении. Не хотелось слушать ничего. — Мне, блять, чисто по-человечески хуево, — голос Ромки стал немного тихим, — или ты думал, что твой пиздеж никак меня не заденет? Меня задело, блять, я тут пиздеть не собираюсь! — Антон ощутил явственный укол стыда, а еще гулкое сожаление в груди. Ему хотелось оттолкнуть Ромку и убежать далеко-далеко, пока еще можно, пока он еще может это сделать. — Я без шуток переживал и хотел помочь! — Антон не знал, как реагировать на эту откровенность: ему оставалось лишь смиренно стоять и впитывать Ромкины слова. — Я слушал, я запоминал, я относился к твоей истории серьезно, я же, блять… — Ромкин взгляд изменился, стал более… Откровенным, более… Эмоциональным. Он выглядел таким живым и таким искренним, что Антон просто не мог дышать. — Мне не плевать было на это, мне на твои чувства и на твои переживания никогда не плевать, я же… — он запнулся, взгляд его выражал самое настоящее разочарование, но больше — боль. — Верил тебе. Неужели ты думал, что я на это хуй забью? Я знаю, что вел себя как говно, но это потому что ты тоже еблан последний! Потому что ты сам себе жизнь портишь, — гневался Ромка, выплевывая слова, казавшиеся наждачкой, проезжающейся по сердцу Антона. А оно кровоточило сильно, — и себя загоняешь тоже сам, всех потерял, ото всех отгородился, — глаза Антона налились слезами, но он упорно не моргал, стоически выдерживая все, что Ромка может ему сказать, — и пиздишь постоянно обо всем и всем! И мне, и Володе… — Ромка шумно сглотнул, наверняка у него в горле пересохло от безостановочных выкриков, но заднюю он не давал, продолжал упорствовать. — Вечно какую-то хуйню придумываешь, а причины для этого никакой нет, блять! — Антон ощутил, как его всего начинает колошматить от злости. Сука, он опять пытается его уколоть, опять пытается обвинить! — О прошлом своем заливаешь, о принципах, даже, блять, с Соколовым вечно хуями мерились, а ща ты резину сменил и якшаешься с ним. — Господи, заткнись, заткнись, заткнись! — У тебя даже своего мнения нет, ты переобуваешься уже на следующий день, и у тебя все выдуманное, блять, — последним Ромка рубанул безжалостно, как будто пулю Антону в висок пустил и убил мгновенно, — и Рома этот тоже — выдумка! Последняя фраза стала для Антона фатальной. Тело двигалось само. Руки потянулись, пальцы вцепились в чужую олимпийку и дернули на себя со всей дури. Ненависть и ярость взвились в нем куда острее, рассудок отключился, и все его сознание, переполненное до этого хоть какими-то мыслями, опустело в момент. Антон еще никогда не был так взбешен, как сейчас. Ему казалось, что он сейчас сорвется и набросится на Ромку с кулаками, что вся его выдержка и подобие непринужденности канут к лету, что он сам, Антон, станет неуязвимым и безжалостным. Да как он может… Как он может, блять! Он невольно занес кулак, грозясь нанести мощный удар, но сомкнутая ладонь так и замерла в воздухе, подрагивая от накативших злых эмоций. Голос Антона стал таким враждебным, таким неузнаваемым… — Заткнись, — Ромка, растерявшись, только и мог, что смотреть на чужое звереющее лицо напротив. На этот злобный оскал, налившиеся кровью глаза, — завали ебало, блять! — руки подрагивали, Антон едва стерпел, чтобы не сорваться и не въебать Ромке за подобное высказывание. Они разные, они дороги, и Антон не позволит никому покрыть ни того, ни другого говном! Тот Ромка для него значит слишком много, чтобы этот стоял и заявлял с самоуверенным видом, что все выдумка! Сука… Антон стерпел бы все… Вообще все, но не это. Он смотрел на Ромку неотрывно, точно хотел прожечь в нем дыру и чувствовал… Чувствовал, блять, как чаша эмоций переполнилась и опасно качнулась, поэтому глаза начало нещадно жечь, как никогда раньше, и Антон не смог удержать… Это было слишком больно, слишком невыносимо и много такого же «слишком». — Блять… — он глубоко вдохнул, попытавшись успокоиться, видя, как перед взором все замыливается, как Ромкины черты становится тяжелее распознать. Антон чувствовал, как мерзкая влага образовывает полосу на щеке, и корил себя за эту секундную слабость. Ромкино лицо сквозило сожалением, но было уже поздно сдавать назад. — Осуждал меня за ложь, — его голос дрогнул, стал сиплым, переходящим в шепот, — за то, что лезу не в свое дело и что я нихера не знаю, чтобы о чем-то рассуждать, но знаешь, в чем загвоздка? — Антон злостно и пренебрежительно усмехнулся, выплевывая яд. — Ты тоже нихера не знаешь, поэтому если ты еще хоть раз вякнешь что-то подобное — получишь в челюсть, сука. И одним резким движением оттолкнул Ромку от себя, разомкнув пальцы, сжимающие чужую олимпийку. Сердце горело, было тошно после этого разговора, тошно контактировать с Ромкой, тошно смотреть на него и радоваться тому, что несмотря на все перипетии, он все равно обращает на Антона внимание. Тошно от себя, такого слабого и безвольного, хотя дело касается его жизни. Все, блять, тошно. Неужели теперь все будет вот так? Неужели Ромка при любом удобном случае будет напоминать ему, что он чертов лжец и что все, что он рассказывал ему до этого — лишь больная фантазия? К черту. Антон не выдерживает. Ему срочно нужно уйти, пока он еще может выстоять, пока может проигнорировать бешеный стук сердца… И Антон уходил. Шагал вперед, мысленно проклиная себя, этот мир, эту любовь. Все. Боже. «И Рома этот тоже — выдумка!» Эта фраза вызвала слишком много боли. Он не лжец! Антон сомкнул веки, утер глаза, набирая темп. Не лжец! — Сука, да что с тобой не так?! — послышалось вслед яростное. Наверняка Ромка взбесился после всех этих угроз и пребывал в смятении, но Антон уже не хотел ничего выяснять. Пусть! Пусть думает, что хочет! — Это что, так важно?! Важно ли? Сука… Да ты хоть знаешь?! Антон замедлился, игнорируя холодные порывы ветра, обдувающие лицо. Он повернулся к Ромке вполоборота, взглянул в его темнеющие глаза… Важно ли? Он — это ты. Но вы не одно и то же. И дороги мне по-разному. А ты… — Какая разница? — спросил Антон ровно. — Тебе ведь проще поверить другим, чем мне, — губы дрогнули, — так нахуя эти вопросы? — Просто ответь, — глухо отозвался Ромка. На его скулах заходили желваки, кулаки сжались. Антон поджал губы. Почему тебе так необходимо узнать? Я все равно в подробности вдаваться не буду, а ты… Ты только и можешь, что обвинять меня во всех грехах! Я понимаю, что это все странно и ты злишься, но мы ведь друг другу уже никто, поэтому отцепись от меня! Антон отвел от него глаза, будто задумавшись. Вспомнил то самое лицо из прошлого. Эту заботу, тепло и поддержку. Эту близость, эти вечера, летние прогулки, велосипеды, дартс и ролики… И сомнений никаких не осталось. — Важнее этого ничего нет, — ответил Антон тихо и, не глядя на Ромку, развернулся и прошествовал вперед. Подальше от него. Туда, где Ромка не сможет его достать. Казалось, что весь мир, в том числе и Антон, стал неузнаваемым, другим… В самом худшем смысле этого слова. По телу будто расползлось что-то мерзкое и липкое. Что-то, что зажимало ему рот, давило на грудь, стискивало сердце, принося нестерпимую боль. «Ты просто ебучий лжец», — пронеслись в сознании Володины сегодняшние слова, и Антон, едва сдерживаясь от того, чтобы не заорать во весь голос от всего накопившегося, начал набирать темп. Быстрее. Быстрее. Беги быстрее. Антон будто не мог дышать. На душе было отвратительно, все серое окрасилось в черное. То, чего Антон так сильно опасался, настигло его. Ком в горле увеличивался в размерах, Антон распахнул рот, попытался словить клочок воздуха, бежал вперед, позволяя порывам ветра зарываться в собственные волосы, тронуть щеки, ударить в глаза… Антон хотел закричать. Хотел буйствовать. Упасть на землю и зарыдать. «Вечно какую-то хуйню придумываешь, а причины для этого никакой нет, блять!» Нет… В глазах стояли слезы, Антон готов был сорваться. «О прошлом своем заливаешь, о принципах, даже, блять, с Соколовым вечно хуями мерились, а ща ты резину сменил и якшаешься с ним». Нет! «У тебя даже своего мнения нет, ты переобуваешься уже на следующий день, и у тебя все выдуманное, блять…» Все было правдой, я никогда не лгал! «И Рома этот тоже — выдумка!» Все настоящее! Почему вы говорите мне такие вещи? Почему я должен все это сносить? Почему вы такие злые? Почему вы все… Все ополчились против меня? Антон сжал зубы от боли, появившейся в груди. Все горело синим пламенем. Все разрушилось. Его отношения с Володей, с Ромой… Больше он не сможет находиться в их компании, не сможет вернуть доверие, не сможет снять прицепившийся ярлык лгуна. Он уже давно погряз во всем этом и никогда не сможет вылезти, никогда не сумеет вернуть все назад и останется в этом мире совсем один… Тогда нужен ли ему этот мир, если все вернулось к исходной точке? Где Ромы нет и Володи нет… Где все тусклое и серое. Где всегда царит напряжение и тревога. Где Антон совсем один. Стоило ли бороться так долго и выстраивать отношения, если он в любом случае снова потерял по неосторожности все самое ценное? Почему он обязан перед этим миром за данное обещание? Почему… Почему он?! Но больше всего Антона штормило от тех слов. Искренних, очень честных, сквозящих болью. Ромка звучал так проникновенно, так… Укалывающе, что было и больно, и приятно единовременно: «Я слушал, я запоминал, я относился к твоей истории серьезно, я же, блять… Мне не плевать было на это, мне на твои чувства и на твои переживания никогда не плевать, я же… Верил тебе.» Антон не хотел признавать этого, но он был счастлив. Счастлив думать, что Ромка не пренебрегает его чувствами, что ему, сука, не противно, что его тоже волнует все происходящее, что Антон значим для него… Ценен. Что вел себя как паскуда в классе просто потому, что был обижен, как и сам Антон, ведь Ромка не умел разбираться с проблемами по-другому. Он предпочитал язвить и обижать, предпочитал указывать на все его недостатки и проебы, потому что ему и самому было больно. Верно. Они не враждовали, они даже не вернулись к той точке. Антон не ненавидел его, и Ромка тоже его не ненавидел, но поступали они мерзко. Невероятно, вроде ценен человек, но все равно делаешь больно намеренно, потому что думаешь, что это правильно. «А я хочу тебя поцеловать». Антон никогда не был настолько смелым, настолько открытым и настолько прямолинейным. Таким, что Ромка едва сумел выстоять перед ним. И реакция его эта… Бледнеет, чуть ли не отскакивает от Антона, но все равно трещит, что ему не мерзко. И дотронулся же… Спустя столько времени дотронулся сам. Ухватился за его руку, несмотря на ту откровенную фразу, дернул на себя, хотя ему плохо было, и заверял, что не противно ему, что Антон делает неправильные выводы, но о чем еще он мог думать после подобной реакции? Запястье до сих пор горело от его касаний… Хватка была крепкая, болезненная даже, но Антон был даже рад. Очень рад, что Ромка не брезгует, что он может прикоснуться. Мысленно Антон даже надеялся на то, что Ромка будет сжимать его запястье чуть подольше, хотя бы еще немного, потому что Антон жутко скучал и устал наблюдать за тем, как Саша непринужденно обнимает Ромку, гладит по щеке, по волосам… Антон страшно завидовал. Было так тошно от себя. Так горько. И так невыносимо. Он даже не успел понять, куда бежит, как ворвался в уборную и завидел Дениса, вдруг заметившего и улыбнувшегося ему своей самой радушной и светлой улыбкой, отчего Антона автоматично повело вперед… Будто мотылька к свету. Он думал, что сейчас вцепится в него как в спасательный круг. Что будет без конца задавать ему вопросы, которые, возможно, повергли бы его в шок. Антон едва дышал, тело сковало, язык будто к небу прижало, а по горлу точно прошлись наждачкой. — Тоха, прикинь, че сегодня случилось… — начал Денис достаточно эмоционально, и Антон попытался… Правда попытался притвориться снова, улыбнуться, поддержать разговор. — Я сходил короче за сухариками, а их скупили уже, я негодую пиздец как, че мы жрать-то будем? Антон попытался. Он улыбнулся. Криво, неестественно, но улыбнулся все же. Однако Денис прекрасно подмечал меняющееся настроение собеседника и будто читал Антона, как раскрытый пергамент, словно просочился сквозь кожу и узнал, что находится там, в его сознании. И это качество заставляло Антона теряться и бояться оказаться пойманным на лжи или на эмоциях, которые хотел бы спрятать далеко-далеко от посторонних глаз. — Все хорошо? — поменялся Денис в лице очень быстро, шагнув к Антону решительно. Нет… И этот вопрос… Этот чертов вопрос все мгновенно испортил. Оборвал последнюю нить самообладания, которую Антон пытался сохранить всеми силами. Все очень плохо. Володя знать меня больше не хочет, Рома перестал мне верить, девочки не очень теперь мне доверяют, Бяша тоже относится немного с опаской. Я всех разочаровал, всех подвел, всех расстроил! И на уроке вел себя как мудак перед всем классом, лишь бы защититься! Я ничего не стою, и мои слова тоже для всех теперь не иначе, чем пустой звук. Потому что мне больше никто не верит! Антон улыбался. Я беспринципный, я эгоистичный, я не смог даже сегодня стать честнее, чтобы помириться с Володей. У него было такое лицо, будто он вот-вот расплачется, и голос еще охрип… Он дорожил мной, дал мне шанс высказаться, а я… Я все равно не смог быть честным в полной мере, но я хотел, правда хотел! Он больше никогда не позовет меня гулять, никогда не купит мне булочку или пирожок в столовой, никогда не поинтересуется, в порядке ли я, никогда не будет трепетно относиться к моим чувствам. Теперь ему плевать, а я даже не смог сказать ничего в ответ, когда он послал меня нахуй, потому что не хотел разреветься перед ним! Я идиот. Я самый худший. Я лгун. Я придумываю сказки. Я сам порчу себе жизнь! Я ненавижу себя за все! Антон ощутил, как глаза застилает пелена и как ком к горлу подступает с неистовой силой. Этот ком ждал своего часа, весь сегодняшний день ждал, чтобы Антон наконец выплеснул эмоции наружу, а сейчас он все усугубил, и стало лишь хуже. Намного хуже. Антону казалось, что его сейчас разорвет от нахлынувших чувств. Темных и злых, а еще, еще больше… Болезненных. Уголки губ задергались в нервном тике, глаза жгло. Антон сделал несмелый глоток воздуха… А затем… Затем проговорил дрожащим от переживаний голосом очень быстро: — Нет, нет! — он прошептал это так отчаянно, что в любой другой ситуации мгновенно пожалел бы об этой слабости, но сейчас Антон нуждался в разговоре. Нуждался в поддержке и честности. — Я больше не могу, не могу! — горячие мерзкие слезы образовывали мокрые дорожки на его покрасневших щеках. Сердце дубасило как проклятое, а голос повышался с каждым новым словом, срываясь на крики. — Можно я больше не буду притворяться, что у меня все нормально?! — Денис молча смотрел на него, переваривая резкий всплеск эмоций Антона, который ему не повезло застать сейчас. Антону было стыдно, безумно стыдно перед Денисом за это проявление слабости, но слова выливались без остановки, а сам он то орал, утирая глаза руками, то сипло шептал. — Я не лгун, — просипел Антон, — я не хотел так поступать, я не придумываю сказки, — голос становился хриплым, надломленным и дрожащим. Антон давно так себя не вел. Как ребенок не жаловался на такие, по его мнению, мелочи, но сейчас все настолько его сломало, что было плевать на построение предложений и на реакцию самого Дениса. — И все, все что было со мной — все настоящее! И он… — он грубым движением утер противные слезы. — Он тоже… Тоже настоящий! — голос внезапно перешел в шепот. — Почему мне никто больше не верит? — он поднял на Дениса красные от слез глаза. — Почему я должен так… — и снова вскрикнул. — Почему?! Он даже не понял, что происходит, как Денис мгновенно оказался напротив и заключил его в очень тесные братские объятия, от которых вдруг стало так тепло и комфортно, что Антон позволил себе свободно разрыдаться, утыкаясь новому другу в плечо. Сжал его в ответ посильнее, стискивая в кольце рук, и Денис позволял использовать себя как спасательный круг безоговорочно. Все плохо. Все сломалось. Антон сам все разрушил. — Почему Володя… — голос стал надтреснутым, тихим. Антон закашлял надрывно. — Володя тоже… Он не хочет меня больше видеть и назвал меня лжецом. — Денис ободрительно похлопывал его по спине, и Антон сжал его посильнее. — Но я ведь не врал, я не врал! Я хотел рассказать, так почему мне никто больше не верит? Почему ему больше никто не верит? Он этого не хотел! Антон всегда правду говорил, практически всегда! А врал только тогда, когда не было другого выбора, потому что он один такой, в этом мире, другой. Один он знал всех этих людей еще задолго до того, как здесь оказался, один он хранит воспоминания, один он страдает от ежедневных вопросов. Один он старается выкрутиться из глупых ситуаций, чтобы не вызвать подозрения! Выдумывает всякое, оправдывается, врет! Один он… Только он! Разве новая жизнь перевешивает это все? Антон слишком долго носил все это в себе. Слишком долго мыслил позитивно. Прививал себе, что все не так трагично, ведь он снова жив, и Ромка тоже жив! Он безмерно счастлив этому, но возникшие сложности напоминают о том, что все это не просто так. Почему он должен каждый день терпеть приступы при виде Ромкиного лица? Почему должен бояться за свою жизнь? Почему он не может просто… Свободно любить? Я хочу быть обычным. Я хочу перестать врать. Я хочу, как и все, маяться всякой дурью, а не обдумывать план того, как мне выжить! Я не хочу трястись над каждой мелочью. Не хочу пить успокоительные, не хочу бояться, не хочу избегать! Я просто обычный школьник… Хоть кто-нибудь… Кто-нибудь… Примите меня. Я не хочу быть один! Слова Дениса, зазвучавшие следом, показались Антону мягким облаком, которое обволакивало и укутывало, вызывая тепло и комфорт: — Я верю, я верю тебе, Тох. — Он произносил это так осторожно и трепетно, что Антон сжал его посильнее, продолжая выливать на него все, следом коря себя за это: — Я мерзкий, я беспринципный, я выдумываю всякую ересь, разве ты хочешь дружить с таким?! — он внезапно отстранился, всплеснул руками эмоционально, озлобленно утирая собственные слезы. — Посмотри только на меня! Сам все заварил, и сам, блять, стою и жалуюсь на все! Денис нахмурился, черты лица под светом холодной лампы, образовывающие жесткие тени, стали острее. — Слушай, давай сделаем глубокий вдох и попытаемся мыслить рационально. — Антон оцепенел, когда заслышал его твердый, суровый тон. Будто готовился донести до него что-то свое. Будто желал… Достучаться. — Мерзкий, беспринципный, выдумываешь всякую ересь… — перечислил Денис, оттопыривая пальцы, и невесело усмехнулся, взглянув Антону в глаза. — А теперь вспомни, как я поступал с тобой, со всеми… — его взгляд приобрел самое настоящее сожаление. Антону ещё не доводилось заставать подобное выражение на его лице. Именно сейчас. Прямо сейчас Денис начал звучать настолько искренне, что захватывало дух, учащало сердцебиение, — Тох… Я до сих пор думаю об этом всем, — Денис прикусил губу и выдохнул, — о том, что сделал. То, что натворил… Я ж, блять, поступал, как настоящее хуйло. Я ж, блять… Тох… — он прикрыл лицо руками и в них же завыл, — Я тебя там, толпой, в снегу… Еще и сигарету… — он качнул головой, словно желая вытряхнуть воспоминания наружу, избавиться от них, — Прости меня, пожалуйста, — Денис произнёс слова сожаления так надтреснуто и так… Тихо, что в груди от чего-то все сжалось. Да, они и до этого обсуждали эту тему, но никогда не относились к прошлому с такой серьезностью. Возможно, они просто не хотели возвращаться в те времена: темные и холодные. Но теперь Денис решился, он раскаивался по-настоящему, и сам Антон понял, сколь сильно нуждался в этой прямоте, чтобы не завуалировано, а прямо, с чувствами, с жаром… — Мне очень жаль, мне правда, очень… Это было сильно. Антону внезапно захотелось его обнять, дать поддержку, сказать, что все хорошо… Его переполняли эмоции светлые, они были огромные и приятно давили на грудь. — Спасибо тебе, — проговорил Антон хрипло, сжав его плечо ободрительно. Чтобы показать, что все хорошо, что теперь-то он может всецело доверять Денису, быть уверенным в том, что он прекрасный друг, — я даже не думал, насколько мне это было необходимо. — Так ты… — Денис звучал робко, заглянул в его глаза, — Прощаешь меня? — Ну конечно! — Антон и сам проникся этими эмоциями. — Спасибо, Антон, — Денис потер веки, продолжая тихо, — что прощаешь. — Антон открыл было рот, как Денис продолжил, — Но знаешь, вот я действительно соткан из всего, что ты перечислил, — темные глаза становились еще чернее, и Антон в них тонул, не зная, что сказать. Ему пришлось задуматься и переварить его реплику. — и я от этого никак уже не отмоюсь, но я рад, что смог хотя бы… Хотя бы извиниться перед тобой. Денис ужасный? Антон задумался. Считал ли он его ужасным? Нет. Не считал. Совершал ли он плохие поступки? Да. Злится ли Антон на него? Нет, теперь нет. Да, Денис совершил много плохих деяний, но стоило Антону подступиться ближе и заглянуть в его душу самую малость, как оказалось, что за жестоким человеком все это время прятался обычный парень, обожающий сосиски в тесте, отличник и очень смышленый, безмерно любящий свою младшую сестру, и отличный друг. Он умеет любить, он очень честный и всегда признает свою вину не колеблясь. Он весьма терпеливый и искренний, а еще охотно соглашается помочь с учебой, когда Антон чего-то не понимает. У него родинка под глазом, кудрявые черные волосы и прокол в ухе, что отличает его от многих в этой школе. Он жаворонок и его знак зодиака — телец… Антон успел и об этом узнать в процессе разговора с ним. Денис любит спорт и готов каждое утро нарезать круги с Антоном, при этом совершенно не жалуясь на ранний подъем. Он всегда отвечает на звонки, всегда угощает своей едой и частенько носит термос в рюкзаке на случай, если Антон захочет попить чай. Он внимательный, смешно шутит и очень смелый. Сомнений никаких не осталось. Ужасный и Денис — вещи несопоставимые. Стыдно ли Антону за то, что он общается с ним? Ни разу не стыдно. — Это не так… — всхлипнул Антон, приготовившийся оспаривать слова Дениса. — Я так не считаю… Денис качнул головой, задумался немного. — Так почему ты тогда себя поливаешь говном? — вздохнул Денис, отчего-то разговаривая слишком уж строго. Антон поджал губы. Почему? Может потому что он виноват? Потому что не заслуживает доверия? Потому что лгал всем и утаивал всякое? Наверняка он понимал, что сейчас Антона стоит немного встряхнуть, чтобы успокоить его, и догадывался, что жеманничать, осторожничать излишне и оправдывать его тоже не стоит. — Я просто не хотел этого всего… — Антон ощущал, как в горле все еще пульсирует, — Я просто хотел дружить с тобой, и я знаю, что виноват, что не рассказал остальным, но я правда хотел! Денис почему-то улыбнулся мягко, взглянул Антону в глаза и проговорил вкрадчиво: — Думаю, Володя уже жалеет о том, что сказал… — Антон внимательно слушал и впитывал все, что он может сказать. Весь мир будто замер, и лишь Денис, оставшийся рядом с ним, казался ему чуть ли не спасителем в сложившейся ситуации. — Я сегодня разговаривал с ним, ты просто подожди, когда он успокоится: сам припрет и будет извиняться. Разговаривал? Антон удивился. Неужели он правда ради Антона пошел разбираться с Володей? Хотел поменять его мнение и желал помирить… На душе вдруг стало чуточку теплее. — Так ему не за что, — замотал головой Антон, продолжая дрожащим голосом, — это я… — Нет, есть за что, — прервал его Денис побыстрее, вскинув руку. — Он много хуйни наговорил, но знай, что это просто на волне эмоций. — Денис вздохнул так, будто его самого тяготила эта тема. Неужели Володя тоже успел наговорить ему всякого плохого? — Он никогда бы тебе не сказал все то, что наговорил сегодня. Поверь мне, я очень хорошо его знаю, и то, каким ты его сегодня видел, то, что он тебе наговорил — это все неправда. — Антон смотрел на него внимательно, тронутый тем, как Денис пытался его разубедить в собственных мыслях. Как спешно успокаивал, как подбирал слова и осторожничал, как убеждал, что все устаканится. — Он просто… Хотел заглушить ненависть к себе, просто был обижен и зол. — Антон понимал, что просчитался, считая, что Володя действовал на топливе эмоций, но его слова были штыками и вызвали слишком много боли. — Он очень… — Денис защелкал пальцами, — агрессивный, когда его штырит не по-детски, но это проходит спустя немного времени, и когда сознание его проясняется, он начинает очень сильно сожалеть и страдать, поэтому просто потерпи, не трогай его пока. Антон слушал и запоминал, будто слова Дениса — неоспоримая истина и в них уж точно не стоит сомневаться. Интересно, как прошел их разговор с Володей? Так же цапались, как ненормальные, или Денис старательно пытался внедрить в его голову, что Антон не плохой и что он не хотел так поступать? А Володя? Он слушал его? Вряд ли слушал… — Он сказал, — Антон выдохнул громко, — что чувствовал себя обделенным в нашей компании, что старался ради меня, что всегда ждал, что я буду честным. Я разочаровал его, — он взглянул на Дениса, игнорируя вновь подступающие слезы. В любой другой ситуации Антон бы уже успокоился, но сейчас слезы лились сами по себе, и он игнорировал их усиленно, стараясь не думать о том, каким выглядит со стороны. — Не замечал, что над ним издеваются, только на своем был зациклен. Денис не стал его в этом разубеждать. Он проговорил как самый настоящий ответственный взрослый, понимающий масштаб проблемы и осознающий, что Антон не везде оказывался прав, не везде поступал по совести и не всегда делал все так, как стоило бы сделать: — Тут ты да, немного ошибся, но с кем не бывает, ну? — он улыбнулся, положив руку на плечо Антона и ободрительно сжав. — Все люди совершают ошибки, вот и ты совершил. — Антону будто было необходимо подтверждение того, что он провинился, но в то же время, чтобы его убедили в том, что эти ошибки не конец света. Что все в порядке, что все устаканится. — Но ты не поступил непростительно, ты всего лишь человек и имеешь право на ошибку. — Антон затаил дыхание, по коже пронеслись мурашки, и сам он задрожал, замерзнув после пережитого стресса. — Только роботы не ошибаются. А ссадины… — глаза Дениса блеснули. — Будь ты даже самым честным и идеальным человеком, Володя бы все равно о них не рассказал, потому что привык терпеть все один, в этом вы немного, как мне кажется, похожи… Разве Денис может заявлять такое, когда знает Антона от силы недели две? Разве может утверждать, что он и потрясающий Володя похожи? — Ты меня знаешь мало, чтобы так рассуждать… — он утер глаза. Слезы заканчивались, а щеки покраснели от раздражения. — Достаточно, чтобы понаблюдать и сделать выводы, — расторопно ответил Денис. — Вы правда очень похожи, только Володя очень… Импульсивный. Наговорит много, а потом жалеть начнет, как все поутихнет. — Антон смотрел на него неотрывно, в то время как Денис сжал его руку и заглянул в его глаза, проговаривая так уверенно и твердо, чтобы никаких сомнений не осталось. Чтобы выветрилось все плохое, все ужасное и темное… Чтобы Антон снова задышал. — Вы помиритесь в скором времени, вы снова будете проводить время вместе, Володя не ненавидит тебя, и поверь… Никогда не смог бы тебя возненавидеть. — Антон задрожал всем телом от вспыхнувших эмоций. Слова Дениса, сам он, как кризализм, запали в душу. — Он очень дорожит тобой и ценит тебя, и ты не должен в этом сомневаться… Нет, ты не можешь сомневаться. Антон верил ему. Его словам, этому взгляду, вкрадчивому тону… Антон ощутил себя легким перышком, парящим в воздухе, подхватываемый ветром. Ему было важно… Действительно важно услышать эти заверения. Важно знать, что Володя все еще его ценит и любит, что эта глупая ссора когда-нибудь перестанет их беспокоить, что они помирятся… Антон правда надеется на подобный исход. Денис улыбнулся, и Антон, мысленно благодаря его за поддержку и за столь прекрасные слова, проговорил охрипшим от волнения голосом: — Денис… — Что? Не только ведь Антон должен получать — он и отдавать что-то взамен должен. Он обязан высказаться, обязан быть искренним и честным, обязан сказать Денису, что он прекрасный человек. — Ты хороший друг. — Слова вылетели из уст так легко и плавно, что Денис взглянул на него немного растерянно и от неожиданности хотел выпустить руку Антона из своей, но тот сжал ее посильнее. — Правда, очень хороший друг. И я не буду от тебя отказываться, — Денис замолчал, поджал губы, — я не буду их слушать. Мне не нужны чужие слова и не нужно прислушиваться к другим. Я сам сделал свои выводы и понял, что ты правда… — он вторил снова, будто должен был повторить это еще и еще, пока Денис не примет это полностью, ведь Антон знал, что он считает себя худшим, что он виноват, что никогда не отмоется от всего, что сделал. — Прекрасный друг. Да, ты совершил много плохого, но ты ведь стал лучше… — Глаза Дениса странно заблестели, и Антон, подумавший о том, что сейчас произойдет самое неожиданное из всего того, что происходило до сих пор будучи с Денисом, поспешил добавить. — Ты и дальше стараешься меняться, а это очень важно, ты растешь… На глазах Дениса стояли слезы, но они не были горькими, не были отчаянными и грустными. Он улыбался… Улыбался благодарно и так радушно смотрел на Антона, что хотелось сказать еще хоть что-нибудь, что поддержит и поднимет ему настроение. Прекрасный друг. Больше не враг. Ненависть и правда — подавленная симпатия. Иначе Антон не смог бы подружиться с таким человеком. Не смог бы высказаться ему. Не смог бы расплакаться перед ним. Не смог бы быть честным. — Знаешь, так странно слышать это от кого-то, помимо моей сестры. — Слезы все же ринулись наружу и стекли по чужим щекам. — Спасибо, Антон… — он прикрыл лицо руками, и вторил дрожащим голосом. — Большое спасибо. Я… — он спешно утер влажные глаза и попытался проговорить в своей манере. — Мне это правда было очень важно услышать. Антон улыбнулся. А еще… Хотелось рассмеяться от этой нелепой ситуации. Пришел, выпалил ему все, разрыдался, а затем и Дениса до слез довел… — Я просто начал замечать, что ты никогда не заступаешься за себя, когда тебя начинают поливать говном… — проговорил Антон мягко. — Ты будто… Принял это, свыкся, что ли, — он вздохнул. — Но я не хочу, чтобы ты думал, что все поголовно считают тебя ужасным человеком. Ты помог мне с математикой, у меня улучшились оценки, подтянул еще и в английском, и русском… Я стал больше понимать, я стал более… Уверенным в себе, перестал бояться сказать что-то не так… — Антон улыбнулся достаточно широко, в то время как Денис невольно улыбался в ответ. — Твое общество повлияло на меня в исключительно положительном ключе, так почему я должен отказываться от тебя? — Антон добавил последнее твердо. — Я не откажусь от тебя, потому что я-то знаю, какой ты на самом деле. — Как это мило… — после недолгой паузы фыркнул Денис, притворно прослезившись. — Дурак, — рассмеялся Антон, мгновенно позабыв обо всех проблемах, что только тяготили его, — я же говорю искренне! — Подобная искренность меня смущает! — рассмеялся Денис. Антон снова рассмеялся, а затем, чуть помедлив, задумался. Ему было страшно. Безумно страшно открываться. Страшно, что о нем подумают. Страшно, очень страшно. Сможет ли он быть честнее хотя бы с ним? Хотя бы с Денисом… Почему-то Антон не колебался при мысли о том, что ему придется раскрыть все карты. Отчего-то он был уверен в том, что тот примет его любым. Денису, в отличие от Володи, рассказывалось все с удивительной легкостью, будто где-то в сознании Антона крепко-накрепко уложилась некая убежденность, что Денис — один из самых расслабленных, пофигистичных и простых людей. Тех, кто примет что угодно. Тех, кто поймет и не осудит. И сейчас, глядя в его лицо, Антон воспылал решимостью. И больше… Не боялся. — Денис, я бы хотел быть честнее с тобой, — начал Антон достаточно ровно, и Денис, кивнув, прислушался повнимательнее. Ох, нужно начать издалека и подвести к самому главному плавно. Получится ли у Антона? Не станет ли он снова убегать и скрываться? Нет, нельзя… Иначе снова появится риск потерять. — Я до сих пор не мог открыться Володе, потому что меня мучали мысли, что он отвернется от меня, если узнает мое отношение к подобному… — он немного занервничал, но не мешкал. Назад дороги нет, и Антону придется идти вперед, возможно, выбить нового друга из колеи, но сказать… Быть честным хотя бы с одним человеком. — Но ты удивительный, с тобой мне проще быть честным, и угождать мне тоже тебе не нужно, ты все воспринимаешь легко… — Антон ощутил, как сердце начинает колотиться сильнее, как потеют ладони, как тремор одолевает тело. Страх, притаившийся внутри, потихоньку увеличивался в размерах, и голос растерял твердость, но Антон больше не будет притворяться и врать… — Поэтому… Денис… — он выдохнул тише, глядя в чужие глаза, преисполненные волнением. — Помнишь, мы обсуждали Есенина сегодня утром? — Помню, — кивнул Денис уверенно, совершенно не пытаясь его перебить и вслушиваясь тщательнее, будто от того, что сейчас скажет Антон, зависела его жизнь. Антону было отрадно от подобного отношения к себе. Все же его давно не воспринимали всерьез настолько, чтобы так резко поменяться в настроении и впитывать каждое слово, вылетающее из его уст. Благодарность, засевшая внутри, стала сильнее и больше. Антон едва сдерживался, чтобы не поблагодарить Дениса сразу же, так и не договорив все то, что обдумывал столь тщательно и к чему подошел со всей ответственностью. Его не упрекнут. Его не возненавидят. Антон не колебался. Больше не страшно. — И ты сказал, что он, возможно, влюблялся и в мужчин тоже… — голос Антона становился все тише с каждым новым предложением, будто дальнейшее может шокировать собеседника, или, более того, планета расколется на части, если он произнесет те самые слова… Несмотря на уверенность в том, что его никто не осудит, все же внутри крылось маленькое сомнение, которое постепенно поглощало все самое светлое. — Верно… — Денис немного занервничал, но взгляда не отводил. Похоже, переживал, что Антон сейчас выпалит нечто дикое и не поддающееся логике или скажет, что убил человека. От мыслей об этом, Антону даже становилось чуточку веселее и легче. Хоть бы сейчас… Стать честнее. И Антон, влекомый уверенностью и самыми теплыми в мире чувствами, улыбнулся с трепетом и выпустил те самые слова, за завесой которых находилась правда. Тяжелая, ужасающая, временами укалывающая и заставляющая страдать. Но правда. Такая, как она есть. Антон еще никогда не был настолько честен, как сейчас. Легкое, неторопливое и выговоренное шепотом: — Мы с ним похожи. Денис замер, в его глазах будто что-то заискрилось, взгляд стал… Пронзительным, и впервые Антон при свете дня смог завидеть в глубинах темных глаз едва заметные сужающиеся зрачки. Антон весь взмок под одеждой. Занервничал. Испугался самую малость. Что же будет? Вдруг Денис отвернется? Вдруг уйдет! Но разве думать так не бред? Денис будто не дышал, точно боялся прервать Антона. Боялся, что он передумает и не станет продолжать начатое. Но Антон продолжил смелее. Он будто толкал снежный шарик по огромному заснеженному полю, становившийся все больше и тяжелее, отчего он замедлялся, но ни за что не прекращал: — И с тобой тоже похожи. — Лицо Дениса сразу же скрасила слабая, понимающая и даже немного сочувствующая улыбка. Антону хотелось расплакаться снова от подобной реакции на его искренность. Он ожидал чего угодно, но только не безоговорочного и мгновенного принятия, и от этого на душе заворочалось что-то мягкое и теплое. Наверняка Денис понимал, как это плохо… Как тяжело быть таким в обществе, как Антону будет сложно с этим ужиться долгое время. Наверняка Денис долго свыкался… Долго пытался смириться и страдал… Очень много страдал, злился на себя и, возможно, даже ненавидел. Поэтому, глядя на Антона так прямо просветленными глазами, будучи тронутым, он точно узнал в нем себя. Забитого, неуверенного и очень… Очень напуганного. — И я… Я не могу принять это, я не могу смириться, не могу жить спокойно с мыслями о том, что я такой. — выпалил, как на духу Антон, стараясь не отводить взгляда. — Я знаю, что это не болезнь, ведь Володя такой и ты тоже… — он чуть замялся. — Такой, но мне очень… — он прикрыл лицо руками и завыл. — Очень тяжело, я не знаю, что мне делать. Ты… — Антон поднял на него взгляд и спросил робко. — Ты будешь меня ненавидеть, если я скажу, что я не могу принять себя таким? Это ведь звучит… Уебищно, как минимум. Презираю себя, но не осуждаю других за то же самое… В воздухе повисло молчание, но оно не было напряженным и гнетущим. Оно, скорее, несло комфорт, так как Денис просто задумался над собственным ответом, и что ему стоит произнести в первую очередь после всего вышесказанного. Ладони Антона вспотели, а глаза забегали по чужому лицу. К виску будто приставили дуло пистолета, и все, что Антону оставалось делать — это молиться, чтобы все обошлось. — Как я могу тебя ненавидеть за такое? — Первый вопрос, вышедший из Дениса, не сквозил осуждением и пренебрежением. Денис, скорее, искренне недоумевал, почему вообще должен испытывать ненависть за подобные вещи. — Не принял и не принял, значит, сможешь принять потом. — Глаза Антона снова защипало, ну сколько можно реветь? Это уже действительно край, нужно успокоиться! — Ты считаешь себя ненормальным, — продолжал Денис с улыбкой. Он принимал, все-все принимал и понимал. Антон не ошибался на его счет — его страхи не оправдались, и от этого хотелось разреветься от облегчения, повторяя сиплое: «спасибо», — но ты здоровый, нормальный, просто другой. Вот и все. — Антон улыбнулся дрожащими губами. — Ты не должен этого бояться, не должен стыдиться, — Денис положил руки на его плечи и легонько потрепал, явно стараясь тем самым поддержать его. — Ты это просто ты, и никто не может осудить тебя за любовь. На глазах Антона вновь скопились слезы, но он не позволял им выйти наружу в этот раз. Он улыбался так широко, что наверняка выглядел крайне глупо со стороны, но был так счастлив, что хотелось заорать в огромном пустом поле, чтобы выпустить шквал ярких чувств. — С тобой так легко рассуждать… — тихо проговорил он дрожащим голосом. Он так боялся. Так дрожал… Но все хорошо. Его приняли, несмотря на то, что он сам не принял себя. Его поддержали и сказали, что все нормально и что он просто другой. Господи. Это то, в чем Антон нуждался все это время. Камень, давящий на плечи, резко раскололся и рассыпался. Антону стало легче дышать. Хотелось еще столько всего сказать, но наружу не выходило ни звука, поэтому Денис, внезапно сделавшись серьезным, проговорил нарочито обреченно: — Но есть одна проблема, Тох… — Антон взглянул на него непонимающе, даже испугавшись того, что следующие слова разрушат все то хрупкое и ценное, родившееся в данный момент, однако Денис поспешил добавить и развеять все его опасения одной фразой. — Теперь мы оба с тобой пираты. Антона прорвало на смех, и Денис тоже взорвался мгновенно. Ох, это чувство внутри так обволакивает и вызывает смешинку… Антон счастлив, как никогда. Он не стал отставать и ответил так же назидательно: — Денис, есть проблема: два корабля в школьном дворе явно не поместятся. — Денис рассмеялся, и Антон следом за ним тоже. Они оба, содрогаясь от смеха, стояли в уборной и били друг друга по спине при любом удобном случае. Антон был преисполнен сил. Он снова получил заряд энергии и встал на ноги. Все будет хорошо. Они еще где-то минут пятнадцать болтали о неважном, и Антон, позабывший обо всем плохом, трещал без умолку, в то время как Денис вытащил свой термос и налил им с Антоном чай в пластиковые стаканчики. Черный горячий чай под светом солнца становился миндальным и ярким, и Антон невольно сравнил его с Денисом. Такой же черный, пока не взглянешь на него с другой стороны. Пальцы замерзли, и сам Антон тоже замерз, поэтому горячий чай, разлитый Денисом, показался ему чуть ли не благословением. На душе было хорошо: тучи развеялись, и укалывающие внутри шипы куда-то исчезли. Как и ком в горле, мучавший его весь сегодняшний день. Когда они вывалились на улицу, Антон сомкнул веки, подставляя лицо под прохладные порывы ветра. — Я так хотел три корочки поесть, а в столовке их уже разобрали! — негодовал Денис снова. — Сложно было, что ли, хотя бы одну пачку оставить, блять? Антон рассмеялся. — Завтра попробуем урвать парочку, хватит ныть уже, — они спустились вниз по ступенькам, и Денис поспешил сказать: — Ты сказал, что Володя послал тебя нахуй, да? — он поинтересовался об этом так осторожно, что Антон совсем не почувствовал отторжение и дискомфорт, поэтому ответил кивком головы, на что тот усмехнулся. — А он тебя действительно очень любит, раз его хватило только на это. Антон не знал, что сказать, однако считал, что Денис был прав во всем, что говорил, поэтому Антон доверял безоговорочно. Они сейчас будут стоять у ворот школы и дожидаться Владу с Олей, и за это время Антон успеет несколько раз прокрутить самые важные фразы, которые Денис сказал ему сегодня. «Как я могу тебя ненавидеть за такое? Не принял и не принял, значит, сможешь принять потом. Ты считаешь себя ненормальным, но ты здоровый, нормальный, просто другой. Вот и все. Ты не должен этого бояться, не должен стыдиться. Ты это просто ты, и никто не может осудить тебя за любовь». Ты это просто ты. И никто не может осудить тебя за любовь. — Ой, бля, чуть не забыл со всей этой ебаниной, — спохватился внезапно Денис, начиная усиленно шариться в своем рюкзаке, выискивая что-то весьма старательно. А затем вытащил какую-то книжку и протянул Антону с широкой на лице улыбкой. Антон взглянул на обложку и замер растерянно, а затем быстро поднял обомлевший взгляд на Дениса. — Я тут подумал… — замялся немного Денис, улыбаясь. — А нахуй ждать твой день рождения, если я могу подарить это сейчас? Антон смотрел на книгу с коричневым переплетом, на которой золотыми буквами вырисовывалось «Сергей Есенин», и чуть ли не растрогался от того, что Денис запомнил. И мало того, что запомнил, так еще и решил найти и подарить! Но где? Где он смог достать… — Денис… Спасибо огромное, — немного дрогнувшим голосом проговорил Антон, нервно поправляя очки. — Я… Очень тронут, — Денис вручил сборник Антону, и он прижал книгу к груди, — где смог достать вообще? — Да… — он махнул рукой, широко улыбаясь и довольный собой. Наверняка его порадовала такая реакция. — У библиотекарши скупил. У Антона чуть глаза на лоб не полезли: — Чего?! Разве так можно?! — Ну да, а че? Когда деньги есть — все можно! — заявляет Денис слишком уж торжественно. — Да и, блять, ну не хотел я ждать следующего года, я хотел сейчас! — Ты так запарился… Из-за меня, — Антон смотрел на него с такой теплотой и благодарностью, что от самого себя даже было немного неловко. Просто он был так счастлив, что кто-то запомнил, что ради него пошли на такое… — Делов-то, — фыркнул Денис, — мы же друзья. Друзья. На лицо упорно налезала улыбка. Какое же это прекрасное слово. Друзья. Вот, оказывается, какой бывает дружба… Антон о такой и мечтал в детстве, когда наблюдал за героями в книгах или в фильмах, где дружба была показана очень трепетной, честной и искренней. Антон думал, что в реальной жизни такого нет, и с завистью читал и смотрел, смирившись с тем, что у него так никогда не будет. Однако… Володя такой, как в тех самых мультиках, фильмах и книгах. Такой же заботливый и внимательный. Поддерживает и дает совет, когда надо. Просто сейчас ему очень тяжело, и Антон ни капельки не обижен на него за это. Володя замечательный. Антон действительно преисполнен любви к нему, ценит его и будет стараться исправиться, просто не сейчас… И Денис… Он и правда хороший друг. Он тоже замечательный. Антон прошелся пальцем по твердому и гладкому корешку, раскрыл книгу, полистал страницы, вдохнул приятный аромат… Тот самый, когда покупаешь новую книгу и спешно срываешь упаковочную пленку и нос начинает щекотать запах бумаги… Такой головокружительный, что Антон, как кот, одержимый мятой, не мог толком надышаться им. Глаза непроизвольно упали на строки: О верю, верю, счастье есть! Еще и солнце не погасло. Заря молитвенником красным Пророчит благостную весть. О верю, верю, счастье есть. Антон, будучи на топливе эмоций, не сдержался и накинулся на Дениса с крепкими и дружескими объятиями, не зная, куда девать столько чувств, бушевавших внутри. Хотелось обнять маму, папу и Олю, хотелось каждому сказать, как он их любит и ценит. Хотелось быть честнее и смелее. Денис на подобные неожиданно крепкие объятия ответил растерянным: «Ну чего…», а затем, закатив глаза, обнял его в ответ, похлопывая по спине. Наверняка он уже устал сегодня обниматься с Антоном так часто, но пусть уж потерпит немного. Они шли вперед, в сторону ворот, и Антон раз за разом обдумывал все произошедшее за сегодняшний день. — Скажи, а есть кто-то, кто тебе, ну, нравится? — вдруг спросил Денис чуть тише, и не было в его голосе и толики насмешки. Не было желания задеть и подшутить. Он выглядел заинтересованным и немного даже взволнованным. Антон печально улыбнулся. Но больше не колебался. — Есть, — ответил он крайне честно, хоть и не собирался произносить то самое имя, от которого сердце заходилось все чаще. Оно казалось слишком личным, сакральным… Антону хотелось спрятать имя «Ромка» куда-нибудь в карман или в сундучок и хранить его там долго-долго, чтобы никто и никогда не смог увидеть его. Денис замялся немного, но взгляд его пылал какой-то даже… Радостью? И в то же время сочувствием. Судя по выражению лица Антона, он понял практически сразу, что это невзаимно, и потому не спешил его поздравлять или расспрашивать кто это. Вместо этого Денис спросил осторожно: — Он для тебя так важен? Антон улыбнулся, готовый горланить на всю улицу и трещать без умолку о том, насколько сильно он влюблен. — Важнее ничего нет. — Антон ощутил легкость, когда смог это признать. Свою любовь… Высказал Денису почти все, открылся, был честнее, и мир ведь не рухнул. Когда Ромка спросил, важно ли ему это все, Антон имел в виду вовсе не того Ромку. А его. Только его. Но выразился он двояко, непонятно, но он и не стремился дать Ромке это осознать. Ведь в его голове и так крутилось сокровенное: «Важнее тебя никого нет». Все шло как обычно, хоть и изменилось кое-что: взгляд Дениса. Денис смотрел на него с такой глуповатой улыбкой, будто понимал, о чем идет речь, будто чувствовал то же самое. — И для меня нет, — ответил Денис тише, направляясь вместе с Антоном к школьным воротам. Антон еще раз потер горевшее огнем запястье, и стало тяжело дышать. Он слишком сильно нуждается в Ромкиных прикосновениях, точно свихнется такими темпами. «Если любишь — не теряй». В сознании до самого конца всплывала эта фраза, и Антон с благоговением прокручивал ее снова и снова, вкушая каждую букву. А еще… Ох. Он вдруг оцепенел на месте. Интересно, Ромка хранит его альбом или уже выкинул? А если хранит… То просмотрел ли каждую страницу? Он впервые задумался об этом так сильно. Запылали щеки. Потому что в альбоме, в самом конце, Антон расписал о своих чувствах слишком откровенно, совершенно позабыв об этом… Господи! «Ты мне нравишься. Я знаю, что это не взаимно, но я не могу об этом молчать. Я каждый день смотрю на тебя, стараясь не проморгать все, что происходит вокруг тебя. Ты волнуешь меня, делаешь счастливым. И мне нравится… Безумно нравится, когда ты треплешь меня по голове, когда улыбаешься, когда смотришь на меня… Когда играешь в баскетбол или хвалишь меня. Ты красив, даже когда злишься, даже когда уставший и недовольный. Я, наверное, уже сошел с ума, потому что мне плевать, как ты выглядишь, я все равно буду тебя любить любым. Я прежде никогда не испытывал подобного. Я стараюсь рассказать о своих чувствах хотя бы здесь, чтобы наконец избавиться от этих мыслей. Я слишком много думаю о тебе. Я о многом мечтаю. Как мы катаемся на роликах, купаемся в речке, воруем яблоки вместе, выгуливаем Соню… Я много мечтаю, и мне правда очень стыдно, но и не желаю врать о том, что мне это не нравится. Мне нравится. Недавно я прочитал в одной книге по греческой мифологии, кто такой Икар, и сравнил его историю с нашей. Ты — солнце, а я тот, кто не долетел. Интересно, если бы ты прочитал, что здесь написано, смог бы понять, что я имею в виду? Ох, чуть не забыл. Знаешь, Ром, что такое зеленый? Зеленый — это весь мир». Сейчас, когда Антон вспомнил все в подробностях, захотелось заорать на всю улицу. Ромка же не видел?! Он ведь не видел это?! Боже мой! Нет, ну пожалуйста, этого не может быть! Но окончательно его добило последнее: неаккуратное, совершенно кривое сердце, нарисованное в уголке альбомной страницы, внутри которого красовалась буковка «Р». Сердце колотилось как ненормальное.