
Пэйринг и персонажи
Метки
Описание
Они ненавидели. Цеплялись друг к другу, как кошка с собакой. Казалось, воздух тотчас тяжелел, стоило двум одноклассникам остаться в одном помещении. И каждый по-своему старался уколоть словами едкими, чтобы задеть за живое, ударить побольнее, когтистыми лапами сжимая душу. Рома бил, оставляя за собой раны не только физические, но и душевные. Антон как никогда был уверен в Роминой безграничной ненависти. Этому не будет конца, он однозначно не выдержит.
Примечания
Что, если вдруг ты попадаешь в совершенно незнакомую для тебя реальность и впадаешь в отчаяние, не зная, что делать дальше? Что, если объект твоего воздыхания начал вести себя странно?
Влюблённый и в то же время отвергнутый Антон, ненавидящий его Пятифан и история о том, как от ненависти до любви отделяет всего один шаг. Или же от любви до ненависти :)
Мистики здесь будет ОЧЕНЬ мало, в основном все будет крутиться вокруг Ромы с Антоном
Пс: автор не поддерживает насилие, это просто история. :3
Кстати по фанфику появился мерч отрисованный и отпечатанный лично мной: https://t.me/backtime123/124
Трейлер к фф: https://t.me/backtime123/66
Автор анимации:efoortt
Еще одна анимация потрясная: https://t.me/backtime123/137
Автор: iyshenery
Песня наишикарнейшая по фф: https://t.me/backtime123/262
Автор: Мать Прокрастинация
Песня ещё одна потрясающая:
https://t.me/backtime123/267
Автор:Галлюцинат
Момент из главы «цена» от которого у меня мурашки: https://t.me/backtime123/143
Автор: iyshenery
Так же в моем тгк можно приобрести дополнительные материалы, такие как «ответы на вопросы от Ромки» и «ответы на вопросы от Антона», где главные герои фф отвечают на вопросы читателей:3 тг:https://t.me/backtime123
Всем тем, кто очень переживает, что закончится банальной комой, или «это был сон», пожалуйста выдыхайте, все реально ;)
❌ Запрещено выкладывать работу на любые сайты без разрешения автора.
Не любовь
21 сентября 2024, 06:05
— Смотри, Кать, — Антон ткнул пальцем в учебник, продолжая объяснять назидательно и неторопливо, — тебе нужно выучить времена, потому что ты очень часто путаешься в них. А какие времена у нас основные? Прошлое, настоящее и будущее, — он старался выкладываться на полную, чтобы Катя не сочла его бесполезным в моменты, когда ей необходимо было объяснить столь простую тему, которую Антон старательно ей внедрял. На самом деле, он не понимал, с чего стоит начать, потому когда поинтересовался у Кати, что ей дается тяжелее всего, она сардонически улыбнулась и проговорила: «все». Поэтому сейчас они начали с самого наипростейшего. Антон нарисовал столбцы в тетради, чтобы в полной мере объяснить сказанное, — Так… Хорошо. — он взглянул Кате в глаза, — Какие в английском есть… — он защелкал пальцами, — Подгруппы? — завидя на лице Кати непонимание, он поспешил спросить, — Я, наверное, плохо выразился, да?
Катя, чуть замявшись, ответила неуверенно:
— Да нет… Паст… — она запнулась, и выглядела крайне растерянно и, при этом, очень неловко, — Континиус и перфект и…
— Перфект континиус, — улыбнулся Антон, внутренне умиляясь с её стараний, — Давай я объясню, когда и как используется определенное время. — Катя кивнула, и Антон продолжил, — Кстати, как ты заметила, у нас получается двенадцать основных времен, — Антон нарисовал таблицу, начиная пояснять, — past simple — это у нас факт о прошлом, — Антон вписал слово «past» в первый верхний столбец, а «simple» во второй нижний, находящийся слева… — он то и дело объяснял, вписывая нужные слова в столбцы, продолжая заглядывать Кате в глаза в надежде найти в них отголосок понимания. И, кажется, она действительно схватывала все на лету.
Когда он закончил объяснять значение каждого времени, то добавил, что образование английских времен происходит с помощью вспомогательных глаголов. Однако в некоторых используется временная конструкция, которая строится с помощью вспомогательного глагола «to be». Антон тщательно выводил для каждого времени конструкцию, чтобы Катя могла увидеть наглядно как образовывается время, затем перешли к примерам и, закончив с этим, начали разбирать неправильные глаголы.
Он уже потерял счет времени будучи рядом с Катей, с которой он не так давно условился встретиться и позаниматься английским у неё дома. Она была столь напориста и убедительна, что Антон даже толком не успел обдумать все перед тем, как заявиться к ней в гости. Становилась более говорливой, более воодушевленной и более заинтересованной, отчего Антон просто не смог ей отказать, да и пообещал он уже, чего отказываться.
— Так, поняла, — Катя хмурилась и казалась настолько непривычно серьезной, когда выглядела такой сосредоточенной и впитывала информацию, что Антон невольно улыбался, — сейчас запишу. — и вывела нужные строчки в своей тетради, заключив некоторые детали в скобки, чтобы не запутаться. На странице вывела схему и ориентировалась по ней. Честно говоря, делала она это так легко и непринужденно, что в Антоне изредка просыпался скепсис, но стоило ей снова задать простейший вопрос, как эти сомнения мгновенно улетучивались. Да и зачем ей так делать? Бред какой-то. Да и с английским у неё явные беды были, чего нельзя было сказать о точных науках: там она уже схватывала все налету. Катя вдруг тяжело вздохнула, — Антон, а давай… Чаю? — она улыбнулась даже немного нервно, будто умоляла наконец отвлечься от учебы и прерваться ненадолго, — Мы просто два часа занимаемся, а подкрепиться уже хочется…
— Я как-то даже не рассчитывал, что я и на чай останусь… — самую малость замешкался Антон и растерялся, потирая шею, — Не хочу тебя стеснять.
— Боже, — закатила глаза Катя, скрестив руки на груди, — иногда ты действительно невыносим, когда такой робкий, — она хмыкнула, и Антон тоже фыркнул:
— Я просто воспитанный, — он закрыл тетрадь, автоматично вставая с места вместе с Катей, которая уже умаялась сидеть и ринулась к кухонной столешнице, — может, мне помочь чем?
— Да ты сиди-сиди, — протянула она с улыбкой, предварительно поставив на плиту чайник, — я сейчас ещё печенья вытащу…
— Ну ладно… — честно говоря, Антон чувствовал себя крайне неловко будучи в гостях, ведь в последний раз он был дома у Ромы, поэтому не мог успокоиться и не понимал, как себя стоит вести рядом с Катей, — Ты скажи, если помощь какая понадобиться, — ещё и диалог толком не клеился. Антон только и мог, что выдавливать из себя реплики, но они, скорее, касались только занятия английским.
Прошла неделя с того злополучного дня, последнего разговора с Ромкой и Володей в том числе. Антон, будучи в полнейшем раздрае, хоть и ощущал себя одиноким, но все же смог снести все невзгоды благодаря поддержке Дениса и присутствию в его жизни. Было тяжело первые два дня полнейшего игнорирования со стороны Володи, однако и Антон, прекрасно понимая что им движет, не мог винить друга за это, ведь и в нем самом прорастали страх, сомнение, и даже нежелание начинать разговор. Им обоим нужно было разгрузить мысли, обдумать произошедшее, переварить все плохое и только потом, с трезвой головой подойти и высказать друг другу все накопившееся.
И даже несмотря на это все, Антон продолжал упорно наблюдать за Ромкой издалека и замечать кое-какие изменения, но вовсе не во внешности, а в настроении, цвету лица, и усталости, которую он не смог скрыть от посторонних глаз, как это обычно получалось.
Антон старательно игнорировал его присутствие и упорно трудился на учебе, исправно выполняя домашнее задание и помогая при этом Кате с английским. Одноклассники оставались все такими же дружелюбными, однако после инцидента в классе, Витя с Колей и Ленкой, чуть забеспокоившись, подошли к нему на следующий день и спросили, как он, и что у них с Ромкой произошло. Антон лишь пожимал плечами и находил нечто оправдательное, чтобы ребята перестали переживать почем зря, но Витя с Колей все равно приободрительно похлопали его по плечам и попросили если что обратиться к ним, если будет совсем худо. Антон был безмерно им благодарен. Все же, становилось тепло от мысли, что он не остался один.
А Полина, Бяша и Катя… Антон договорился собраться всем вместе завтра в столовой и наконец обговорить насущные проблемы, которые беспокоили их до сих пор. Антон морально подготавливал себя к тому, что он собрался сделать, поэтому, чтобы тревожиться меньше, чем обычно — удвоил дозу успокоительных и выпивал две таблетки в день, что действовало на него весьма эффективно. Антон чувствовал безумнейшую апатию, и даже при виде Ромки с Сашей он оставался непоколебимым и спокойным, точно удав. И хотя в сердце все равно тлело что-то давно утерянное и щемящее, Антон старательно отводил взгляд и шествовал вперед, по длинному коридору, игнорируя все происходящее.
С Денисом они, кстати, не прекращали заниматься спортом по утрам. Много отжимались, бегали, подтягивались… Антон ощущал, как потихоньку крепнет его тело, и потому чувствовал себя бодрым и преисполненным сил.
Но, что радовало больше всего, так это то, что его признание не повлияло абсолютно ни на что. Денис все так же спокойно реагировал на него, и даже не пытался как-либо вернуться к той неприятной теме. Хотя… Иногда позволял себе распылиться и вкинуть какую-нибудь глупую шутку:
— Нет, — отвечал Антон на его просьбу сходить в столовую уже, наверное, в пятый раз за день, и Денис, смотря на него каким-то тупым взглядом, поджимал губы и, будто ждал этого момента, выпаливал с жаром:
— Пидора ответ! — и ржал, как умалишенный, не забывая хлопать Антона по спине так, что это порядком уже начинало подбешивать. Денис находил этот ответ крайне уморительным и чуть ли не бился в конвульсиях каждый чёртов раз. Ему тупо не надоедало.
Апрель был достаточно теплым, чтобы сменить наконец куртку на ветровку и вывалиться на улицу наэлектризованным. Солнце заливало поселок светом, Антон не мог нарадоваться началу теплого месяца. И хотя дожди иногда беспокоили его, все же, в преддверии майских дней, ничто не могло испортить его настроение.
Единственное, что его беспокоило, так это то, что Оля внезапно начала пользоваться косметикой очень активно, и наносила макияж хоть и едва заметный, но все равно бросающийся в глаза Антону. Он, конечно, порывался пару раз расспросить маму, с чего это его сестра начала увлекаться косметикой, однако тут же себя пресекал и спрашивал у Оли сам:
— Оля, ты куда такая нарядная пошла? — подловил он ее у выхода из дома.
Оля, слишком уж широко улыбаясь, отвечала ему расторопно:
— Просто все девочки красятся у меня в классе, вот и я захотела… — она выглядела такой счастливой, что Антон тут же терял весь запал для того, чтобы сделать ей замечание и сказать, что ей не нужно прихорашиваться в школу, — Владе ещё очень нравится, когда я наношу макияж, это она меня научила.
— Это так обязательно? — не уступал Антон, подходя к сестре и обхватывая её щеки двумя руками, вглядываясь в её румяное лицо. И ресницы свои светлые накрасила… Стали совсем черными и выделяли светлые глаза… Такими темпами в Олю все дураки из этой злополучной школы повлюбляются! — Оль, ты и так очень красивая!
— Тош, мне это нравится, — мягко, но в то же время требовательно убрав его руки, хмурилась Оля, — да и я подросток, я хочу, как мои одноклассницы… — она звучала так… Будто готовилась выразить протест, и Антон терялся от подобного тона, — Они все красивые, вот и я хочу, как остальные, чувствовать себя красивой, хоть и волосы у меня теперь… — она вздохнула, но не опечаленно, — Мне нравится моя стрижка, но теперь я похожа больше на тебя. — и улыбнулась даже ласково, будто гордясь этим.
Антон отчего-то был тронут и, не сдержавшись, заключал её в тесные объятия, приглаживая короткие торчащие волосы:
— Оль, ты же знаешь, что я тебя люблю?
В последнее время он был щедр на сантименты, и потому в частности обнимал маму, Олю, иногда даже папу, несмотря на его желание сохранить невозмутимость и подобие самого сильного и непоколебимого в семье. Папа таял, как снежный наст во время оттепели, стоило Антону его обнять, и мог выдавить из себя лишь немного растерянное: «ну чего?», а Антон так и отвечал: «ничего, совсем ничего, просто захотелось напомнить, что я вас люблю».
— Тош, ты сказал мне об этом ещё утром, когда мы только встали, — хохотала Оля, сжимая его покрепче в объятиях, — ладно уж, давай выйдем, папа ждёт.
Антон начал осознавать, что Оля неумолимо взрослеет, и ему не удастся это предотвратить или замедлить время. Она мало интересовалась мальчиками, и большую часть времени посвящала самой себе и урокам. Подружки, конечно, её волновали тоже, потому что ей всегда хотелось произвести на них хорошее впечатление.
За эту неделю Антон многое успел переосмыслить, переварить и сделать выводы.
Ранее он был каменно убежден в том, что без Ромки жизнь его станет куда серее, скучнее и хуже, однако стоило ему отдалиться от него и проверить себя, как тут же начал осознавать, что ему необязательно кто-то нужен, чтобы чувствовать себя полноценным и счастливым. И хотя он безмерно скучал, все же, он больше не пытался пересечься с Ромкой целенаправленно в том же поселке по утрам, как случалось первые два дня. Не старался проследить за тем, чем тот занимается на переменах и не наблюдал за ним в столовой… Ромка так и остался в его сердце, как высеченный узор на камне — навечно, но Антон больше не страдал.
Вместо этого он решил сконцентрировать все свое внимание на родных, друзьях… Денис был главным в этом списке, хоть остальных он и не ставил на места ниже. Просто Денис теперь был тем, кто все знает, и кто его принял с распростертыми руками без всяких вопросов и пререканий. Антон ему доверял. И Денис доверял ему тоже. А ещё…
Он предложил Антону помириться с Володей путем рисования. То есть, попробовать нарисовать его портрет и сделать извинительный подарок, чтобы Володя смягчился и позволил подступиться. Антон, который совсем запамятовал об этом, тут же спохватился, проговаривая растерянное:
— Точно, я же забыл совсем, я обещал ему ещё давно!
Ему стало так стыдно, что он ещё долго корил себя за свою забывчивость. Возможно ли, что Володя ещё помнит об этом? А если помнит, то что же думает об Антоне тогда? Наверняка, что он человек, который не умеет сдерживать обещания. Денис на его чистосердечное признание лишь неодобрительно покачал головой, проговаривая безапелляционным тоном, что он обязан нарисовать тем более, раз уж пообещал другу ещё давно.
В общем, все шло более-менее ровно, хоть Антон иногда и спотыкался о всякие неприятности, вырастающие на пути, однако он справлялся с этими трудностями, если сравнивать с тем, что происходило неделю назад.
Правда, чем больше он злоупотреблял успокоительными, тем хуже ему становилось с каждым днем. Кривая его настроения то падала, то резко подскакивала вверх, и он не успевал проследить за своим состоянием в полной мере.
Иногда он терял нить разговора будучи рядом с Денисом, который что-то ему очень эмоционально и долго рассказывал. Улыбка с каждой секундой сползала, и уже через минуту Антон чувствовал себя опустошенно и отвратительно, хотя рассказ Дениса нёс чисто юмористический характер, однако внутренний мир Антона разлетелся в щепки, и невозможно было выдавить из себя хотя бы подобие улыбки.
Но это ещё не самое худшее.
Худшее настигало в те моменты, когда он возвращался из школы домой ощущая жжение в горле, едва находя силы на то, чтобы поздороваться с мамой, а затем поднимался к себе в комнату, прикрывал дверь, и позволял эмоциям выйти наружу. Неизбежно скатывающим слезам. Антон понимал, что это всего лишь побочные эффекты успокоительных, и рад был бы отказаться от них, но было слишком уж рискованно. Осталось совсем немного до выпуска, нужно потерпеть.
Когда Катя поставила кружки на стол, Антон наконец выбрался из гущи мыслей и взглянул на неё немного рассеянно, пока она, улыбаясь, подвинула к нему тарелку с шоколадным печеньем. Он здорово проголодался, на самом-то деле, а шоколадные печенья выглядели очень привлекательно, чтобы Антон сейчас вот так взял и отказался в силу своей застенчивости. Он со сдержанной улыбкой отблагодарил Катю и принялся щедро отламывать кусочек, наслаждаясь крошившимся печеньем во рту, оставляющим сладкое послевкусие.
Это был уже второй раз, когда он наведывался к Кате с желанием помочь, да и ему самому приносило удовольствие проводить с ней время, ведь до этого толком не получалось с ней поговорить тет-а-тет. В частности, они всегда общались в компании, нежели оставались вдвоем. Антон нередко порывался узнать её получше, но вечно что-то мешало, хотя, конечно, когда он наведался к ней в гости в первый раз, было крайне неловко и не о чем было говорить. Ещё и это напряжение, замершее в воздухе, мешало строить диалоги.
И Катя… Она предпринимала попытки узнать о Денисе, и почему он вообще связался с Антоном, на что приходилось заверять её, что чуть позже она обязательно получит свои ответы, а пока придется с этим немного повременить. Антон ожидал, что Катя начнет возмущаться и кидаться обвинениями, но она отреагировала крайне спокойно и даже поблагодарила за честность. Что не стал увиливать и прятаться, а отложил на попозже. Да уж, прокрастинировать Антон любил до одури.
— Ну что? — она это спросила так заинтересованно, что Антон прислушался повнимательнее, продолжая пережевывать печенье, — К баскетболу готовитесь?
Ох, ну тут Антон уж точно говорить ничего не хотел.
В последние дни он принял решение не подходить на пушечный выстрел к помещению спортзала. Придумывал нечто оправдательное и сваливал с урока, либо отсиживался на лавочке, наблюдая за тем, как остальные занимаются. Павел Владимирович, конечно же, был недоволен тем, что он откровенно филонит, но он был чересчур понимающим и сердобольным дядькой, старающимся войти в положение, поэтому хватило состроить умоляющий взгляд и произнести почти что слезливое: «живот болит», и преподаватель сразу пал, как крепости.
— Я не занимаюсь с остальными, — пожал плечами он, отпивая глоток из кружки, но тут же ошпарился и болезненно зашипел, — не думаю, что буду играть.
— Почему? — захлопала глазами Катя, подперев ладонью щеку. У неё, кстати говоря, было освобождение от физкультуры, поэтому, чаще всего, она тоже отсутствовала уже после разминки, а иногда, в очень редких случаях, оставалась и занималась с остальными, — Ты же так хорош в этом, так почему с ребятами не занимаешься? — Антон дунул в кружку, продолжая слушать её, — Я видела, как Витя с Колей там трехочковые забивать начали, вот это правда круто выглядит. — тут Антон не мог не согласиться, ведь Витя с Колей, у которых было явное преимущество в росте, начали играть куда лучше, чем две недели назад и попадали в кольцо, стоило Ромке немного на них рявкнуть, — Раньше не попадали даже толком в кольцо.
Антону перспектива таскаться по спортзалу, где находится Ромка, веселой не виделась вовсе, да и в последнее время из раздевалки разило прогорклым запахом пота и легким флером курева, но куревом уже не из самой раздевалки, а от Ромки: стоило ему пройти мимо, как Антона обдавало этим запахом, ставшим куда более острым и резким, точно Ромка начал злоупотреблять сигаретами, либо тяга к курению усилилась настолько, что Антон стал более восприимчив к табачному дыму.
— Я просто… — Антон вздохнул, отломив кусочек от печенья, — Кать, я не очень в этом хорош…
Антон цепенел невольно, стоило ему пересечься глазами с Ромкой в коридоре, или в спортзале… И взгляд его, словно дуло пистолета, направленное в сторону Антона, напрягал очень сильно: испытующий, пристальный, уничтожающий… Оттого приходится гадать — просвистит ли эта пуля мимо, или войдет ему прямо в череп.
Но каждый раз — холостой.
По ночам ему часто снилось Ромкино лицо и теплые воспоминания… Как они на чердаке самолетики пускали, как страшилки Полинины слушали, как на санках катались, в снежки играли.
На сердце было плохо и хорошо единовременно, когда он вспоминал щекотку на ладони, когда Ромка выводил свой номер на его коже. А улыбка… Та улыбка, которой его часто одаривал Ромка, сейчас казалась такой призрачной и ненастоящей, будто не было этого никогда вовсе. Ромка не мог так ему улыбаться, не мог проявлять столько внимания и не мог… Просто не мог показать свою уязвимую сторону, когда тете Жене стало плохо тогда. Не мог позволить спать рядом на собственной кровати, и с Соней познакомить не мог.
Иногда, когда воспоминания захлестывали с неистовой силой, Антон после чувствовал себя слишком опустошенным, тоскующим и крайне одиноким. Хотелось набрать нужный номер и услышать тот самый хриплый от курения голос, узнать как там тетя Женя и скоро ли её выпишут… Антон хотел знать все, что касается Ромки, и это его жутко беспокоило.
На фоне стресса он стал много есть, и в то же время много отдаваться спорту, чтобы к концу дня вернуться домой уставшим и разморенным настолько, чтобы вырубиться мгновенно, стоит ему коснуться головой подушки.
А баскетбол… На поле, конечно же, безумно хотелось выйти. Желание сыграть с Ромкой перевешивало стремление сохранить невозмутимость, поэтому ему приходилось прибегать к тяжелой артиллерии и повторять себе одно и то же: «либо игра в невозмутимость — либо приступ». Антон не был дураком, поэтому выбор пал явно не на приступ.
А ещё Ромкина позиция в баскетболе была одной из важнейших — атакующий защитник. Его специализация — это точный бросок с любой дистанции, в том числе трехочковый и штрафной. Именно он во многом ответственен за результативность команды.
А Рома, со своим умением вести мяч и четкими, отработанными пасами, приковывал к себе все Антоново внимание. Хотелось цепляться глазами, впитывать каждое его движение. Ромка держался непринужденно и вольготно, потому команда всецело полагалась на его сноровку и находчивость, ведь Ромка — идеальный игрок, и его главным преимуществом являлось нежелание проигрывать и уступать. Этого более, чем хватало для того, чтобы Ромка выложился даже не на все сто — тысячи.
Это ведь даже не соревнования, но «В» класс был слишком зациклен на желании утереть нос «А» классу, и потому на уроках физкультуры они постоянно зарубались, отрабатывали броски, хоть чаще всего и халтурили, нежели относились к этому всему серьезно, однако Антону Ромка виделся таким ярким в процессе игры, что тот иногда даже казался недосягаемым и ненастоящим.
Володя тоже решил поучаствовать немного, но выдыхался быстрее остальных. Видимо, его начала волновать физическая подготовка и собственная выносливость, поэтому он начал относиться к спорту чуть серьезнее, хоть к концу урока и ходил недовольным и бесновался на всех, кто решит хоть как-то пошутить насчет того, как он плетется по спортзалу и не попадает в корзину в силу своего роста… Володя сто шестьдесят восемь сантиметров ровно, и это точно мешает ему передвигаться в игре и отбирать мячи у сопернической стороны. Антон невольно даже улыбался при виде него, такого старательного и злого, точно желал хотя бы разок попасть и получить очки, но пока все тщетно.
Саша приходила, конечно же, чтобы увидеть Ромку, и это самую малость действовало Антону на нервы. Она внимательная и искренняя. И добрая, аж сахар на зубах оседает, и Антона раздражает ревность, образовывающаяся внутри при виде неё. Жутко бесит. Не она, а он самого себя своим детским поведением!
Благо, хоть игра не скоро ещё, поэтому Антон успеет отдохнуть и уговорить Павла Владимировича отправить его на скамейку запасных ещё раз. Там уж он вдоволь отсидит себе все и понаблюдать за Ромкой успеет.
Но больше всего он переживал о записи в альбоме.
Прочитал ли Ромка?
Судя по тому, как он держался перед Антоном — не прочитал.
А лучше бы выкинул.
Либо сжег.
Или выкинул и сжег.
Иначе Антон точно умрет.
Как пить дать.
— Из-за Ромки все, так? — это было как обухом по голове ударить, Антон не думал, что все настолько очевидно, однако его рьяные попытки избегать встреч с Ромкой сильно бросались в глаза. Он мгновенно напрягся, и это не ушло от глаз Кати, — Антон, — она покачала головой, — в любом случае, ты можешь спокойно играть со всеми, Рома не будет в спортзале с тобой отношения выяснять, ты же знаешь, что он не такой.
Антон и так в курсе, что Ромка к нему не подойдет больше, потому что это уже край. Они успели поговниться друг на друга и высказать все, что было нужно, поэтому если Ромка решит подойти и доебаться снова — это будет странно и максимально глупо.
— Знаю, — согласился Антон, потирая переносицу, — но я так же знаю, что не хочу играть.
Хочет.
Очень сильно хочет.
Аж свербят ладони, расчесать хочется, взять в руки шершавый, тяжелый мяч и понестись к кольцу на всей скорости.
Но нельзя.
Там, где Ромки много, Антона должно быть ничтожно мало. Он отказался буквально от всех потенциальных мест, где мог бы с Ромкой оказаться, в итоге они действительно перестали ненароком сталкиваться, что было Антону на руку. Вот его сердце как чертова мина — нажмешь и разорвется.
— Ну… — Катя выглядела недовольной подобным ответом, она сцепила руки в замок, — Это нормально, если ты сам считаешь, что не хочешь, но если ты просто пытаешься обмануть себя… — Антон вздохнул. Боже, вот лучше бы она не начинала эту тему мусолить, — Это не очень хорошо.
— Да, я не хочу, — натянуто улыбнулся Антон, взглянув на Катю, чье лицо темнело с каждой новой фразой все больше, — поверь, если бы я хотел, то без раздумий гонял бы там, с ребятами, но я хочу отдохнуть от этого всего, да и спорт мне не очень близок.
Катя прищурилась так, будто видела его насквозь, и от этого взгляда стало не по себе:
— По моим наблюдениям, я бы сказала, что баскетбол — это практически часть тебя, прямо как рисование… — она запнулась, — Ты, кстати, в кружок начал ходить снова?
Он совсем-совсем недавно попытался сесть рисовать, вечером ещё, когда подумал о том, что соскучился по этому чувству. По эйфории и счастью, когда получал удовольствие от процесса, но тогда… В тот день, он будто разучился, и рука отказала точно — карандаш не получалось удержать так же крепко и уверенно, как раньше. Она начинала дрожать, а при попытке что-то нарисовать, так вообще тряслась, как канатоходец. Возможно то признание оказало на него слишком большое влияние, потому при мысли о рисовании в голове точно проносилась оглушительная сирена, норовившая сказать: «не нужно, иначе ты снова все испортишь. Рисование всегда заканчивалось чем-то плохим. Из-за него ты всегда терял что-то, или кого-то, неужели ты снова готов пережить столь болезненный опыт?». А Антон не хотел, поэтому, пребывая в раздрае, скрепя сердце, отодрал свою любовь, как едва зажившую корку с ранки и спрятал в самую глубь комода.
С глаз долой.
Из сердца вон, конечно же, не получилось.
— Нет. — не стал врать Антон. Он в принципе пообещал себе не врать излишне и старался контролировать эту черту в себе, иначе он снова все усугубит, потеряет…
— Когда вернешься? — Катя действительно выглядела взволнованной и заинтересованной, от этого почему-то стало совестно.
Он ведь правда хотел заявиться в кружок и увидеть двойняшек, но что-то внутри ему мешало, и отторжение присутствовало.
— Я не хочу возвращаться. — прямота ему казалась раскаленной латунью, образовывающей клеймо на коже. И жгло невыносимо, и саднило все… Антону не нравилось говорить все прямо, не увиливая, как есть, потому что привык оправдываться, отвечать уклончиво, потому что боялся расстроить, боялся разочаровать, однако теперь он постепенно начал от этого избавляться, — я лучше сейчас учебой займусь, чтобы поступить в престижный вуз, а там как пойдет…
— Так… — перебила его Катя жестом руки, — Мне кажется, это уже какой-то абсурд.
И понятно уже, что она хочет ему сказать и что хочет донести, но Антону на это фиолетово, ибо любые её попытки не увенчаются успехом, скорее мгновенно потонут в ворохе других, более темных и сумбурных мыслей, не относящихся как-либо к чему-то, отдаленно похожему на хорошее.
Антон слишком устал думать, переваривать, просчитывать каждый свой шаг, и потому он просто перестал… Перестал, как преданная собачка ждать, когда Ромка подойдет к нему снова и начнет втирать что-то про дружбу, ибо им обоим это порядком надоело, однако Антон до этого радовался любому проявлению внимания со стороны Ромки, но сейчас он напрочь пресекал свою тоску и явственный голод. Он никогда не думал, что Ромка окажет на него такое сильное влияние. Такое, что хотелось банального «привет» и привычных глупых шуток, по которым Антон так сильно успел соскучиться. Благо, он научился контролировать боль и даже кое-как поладил с приступами.
— Кать… — он вздохнул устало, — Давай мы просто сейчас отложим это на потом и приступим к…
— Хочешь сказать, что и рисование тебе перестало нравиться? — нахмурилась Катя, полностью позабыв о чае и излюбленных печеньях. Она была сосредоточена только на Антоне и его проблемах, и несложно было догадаться, что она не отступит так просто, что, конечно же, очень сильно мешало Антону, — Я не верю.
Упрямая.
— Дело в том, — Антон начал говорить медленно, с расстановкой, — что у меня сейчас нет на это времени, да и мне как-то… — он чувствовал себя крайне изможденно, объясняя такие вещи. Да и чего Кате неймется? — Надоело, понимаешь? Я не хочу рисовать, я это разлюбил будто, — он щелкнул пальцами, — как если по щелчку: была любовь, и нет её.
На Катю его монолог никак не подействовал, и это отчетливо виднелось по её скептичному лицу и поджатым губам. И Антона уколола так больно следующей фразой, что пришлось вовремя закрыть рот, чтобы не выйти из себя с пустого места:
— Врешь ведь.
Антон громко выдохнул через нос, отводя глаза куда-то в сторону: этим он показывал свое недовольство. Его будто облили ушатом ледяной воды, аж зубы заскрежетали. Хотелось орать от злости и обиды, стоило кому-то как-либо подстегнуть или уличить его во лжи. Просто это больно…
Но он понимал, что она не виновата ни в чем, поэтому раздавив в себе просыпающуюся обиду, поспешил произнести с нажимом:
— Продолжим заниматься?
— Да мы только-только сели отдохнуть! — чуть ли не завыла Катя, мгновенно позабыв обо всех волнующих её вопросах.
— Наотдыхались уже, — хохотнул Антон, отодвигая чашку в сторону, — давай, что там у нас дальше по теме… — он тут же раскрыл тетрадь на нужной странице и начал вчитываться в написанное.
— Антон… — обратилась Катя к нему вкрадчиво.
— Ну, чего? — поднял он на неё глаза, поправляя очки, растягивая гласные с легким подначиванием, — Опя-я-ять халтурить собралась?
Катя на его тон даже бровью не повела. Улыбнулась так тепло и благодарно, что Антон невольно улыбнулся в ответ. Она поправила выбившуюся светлую прядь и проговорила очень и очень искренне:
— Спасибо тебе, правда, что не отказал в помощи, — она ненавязчиво коснулась его руки, лежащей на столе, вглядываясь в глаза. Теплота чужой кожи показалась Антону током. Он изголодался по чужим прикосновениям, но не абы каким, а именно Ромкиным. Хотелось так же, как сейчас с Катей, сидеть рядом с ним и заниматься английским, но Антон поскорее смахнул с себя этот морок тоски и сосредоточился на Кате, — мне это правда очень важно.
Он был очень тронут сказанным. Все же, изначально он не особо горел желанием помогать с учебой, но, как оказалось позже, с Катей было довольно легко найти общий язык, а ещё она все схватывает на лету, поэтому особо пыжиться не приходится.
— Я только рад помочь. — улыбнулся он ответно, аккуратно убирая свою руку из-под чужой теплой, чтобы провести ладонью по раскрытой тетради.
— И… Завтра нужно будет поговорить вместе с остальными. — напомнила она Антону о том, что его напрягало больше всего. Аж воздух заледенел мгновенно, — Ты и сам знаешь о чем, больше с этим тянуть нельзя, Поля там вообще с ума сходит.
— Да, я понимаю. — вздохнул он устало и обреченно, — Думаю, поговорю со всеми завтра в столовой, чтобы свободно и никто не мешал…
— Договорились, — улыбнулась Катя, — так что там дальше…
Последние полчаса Антон только и делал, что объяснял. Катя внимательно слушала, иногда прерывала процесс обучения и задавала вопросы, и Антон отвечал ей совершенно спокойно. Наверняка постоянное нахождение в комнате Оли и помощь с выполнением её домашнего задания сделали его очень терпеливым, поэтому Антона нисколько не напрягали уточнения Кати.
Позже, закончив с занятиями, Антон, стоя у выхода из дома, натянул поверх бордовой кофты легкую ветровку и, обувшись, попрощался с улыбкой: робкой, но искренней.
— Я пойду тогда, — Антон был рад провести с ней время снова, и, если честно, его очень успокаивали эти встречи. Лилия Павловна только немного напрягала, когда она проходила мимо кухни с важным видом, да и не могла скрыть своего сурового выражения при виде какого-то мальчика рядом с Катей. Он здоровался с ней очень нервно, да и старался вести себя максимально сдержанно, чтобы не прослыть в её глазах каким-нибудь разгильдяем, лишенным всякого воспитания, — хорошо посидели. — Катя стояла напротив него с широкой на лице улыбкой. Ей так шла домашняя одежда: белая кофточка и свободные, выглядевшие удобными штаны. Антон привык видеть её в идеально выглаженной школьной форме, с иголочки, с красиво заплетенными волосами и естественным макияжем, который только больше раскрывал её красоту. Поэтому сейчас он чувствовал некий комфорт и уют, глядя на неё такую: немного взлохмаченную и расслабленную, — В следующий раз я принесу словарь, — она посмеялась, и Антон хохотнул вместе с ней, — не знаю, насколько это будет полезно, но лишним не будет. Я часто пробегаюсь глазами, чтобы выучить пару новых слов, это мне очень помогает… — он не знал, что ещё ему стоит сказать, поэтому добавил последнее, приготовившись уже выйти на улицу, — Пока, тогда?
И не успел даже осознать, как Катя, оказавшись непозволительно близко, заставив Антона растеряться, вытянула руки и стиснула его в теплых объятиях. Антон уловил виток аромата сладких булочек и корицы, исходящих от неё. Катя пахла приятно: домом, уютом, в общем всем, что Антону особенно нравилось. Его всегда смущал любой телесный контакт с девочкой, да ещё и такой симпатичной и приятной в общении. Иногда грубая и колючая, но со своими очень мягкая. Лишь спустя пару секунд он осознал, что стоит как истукан, прислушиваясь к шороху собственной куртки. Поэтому более не топчась, неловко обвил её руками, а Катя заговорила очень тихо и проникновенно:
— Спасибо тебе, что помог.
Губы сами по себе вытянулись в улыбке. Как-то она расщедрилась на благодарности!
— Делов-то. — и, окончательно попрощавшись, аккуратно отстранился и, улыбнувшись, вывалился наружу.
Он пришел домой уже ближе к вечеру уставший. Сил не хватило даже на ужин, поэтому он тут же завалился к себе в комнату и плюхнулся на кровать.
Там, под плотно закрытыми веками вырисовывалось Ромкино лицо и последние фразы, сказанные им в тот злополучный день.
«И Рома этот тоже — выдумка!»
Антон заворочался на кровати, сомкнул веки до звезд перед глазами и выдохнул. Слишком сильно эти слова саданули по сердцу, и даже после целой недели полнейшего игнорирования Антон так и не оправился. Заболел совсем.
Попытавшись сосредоточиться на чем-то хорошем, он невольно вспомнил лицо Кати: улыбчивое, радушное, обрадованное. И на душе стало так хорошо. Так здорово, что кто-то остался на его стороне и не отречется так просто от всплывших сложностей.
Добрая, красивая, умная, волевая, бойкая.
Ну просто идеальная.
О такой девушке Антон и мечтал с самого детства. Если бы он влюбился в неё, все было бы хорошо, верно? У него была бы вполне нормальная жизнь, такие же нормальные отношения. Мама с папой были бы очень рады ей, ведь Катя та самая девушка, о которой они твердили ему с самых младших классов.
«Нужна неглупая, и чтобы помогала тебе, была опорой в трудные дни… Ну и чтоб давала правильные и полезные советы, когда ты не сможешь принять решение» — твердила мама неустанно, параллельно заглядывая в поваренную книгу.
«И красивая!» — подхватывал папа, на что мама отвечала, что красота — второстепенное, и вообще — важны мозги.
Что ж, Антон пролетел по всем фронтам. Хотя Ромка, может и красивый, хоть и не отличник, но все же и не девушка вовсе.
Не девушка.
На Антона внезапно нахлынула тоска. Стало так тяжело и больно на душе.
Потому что жаль свои чувства, отданные кому-то другому.
Очень жаль.
Нет… Не нужно думать, иначе Антон снова расклеится и начнет загонять себя по новой.
Он попытался вытряхнуть ненужные, негативные мысли. Это помогало в трудные моменты, когда все заходило в такие дебри, что нужно было в срочном порядке привести себя в чувство. Он позволял себе думать о чем-то другом, о чем угодно, чтобы не дать своему состоянию скатиться вниз. Он за эту неделю приноровился и более-менее начал контролировать собственное сознание. Оказывается, мысли можно укротить, если очень постараться.
Он понял, что сейчас так не уснет, если не отвлечет себя перед этим чем-то другим. Может, попробовать сесть за портрет Володи? Будет здорово, если он закончит его побыстрее.
С этими мыслями, Антон встал с кровати, накинув на себя одеяло и прошел к столу, старательно игнорируя неприятный холодок, просачивающийся сквозь оконные ставни. Апрель называется, вечерами все равно прохладно. Усевшись на стул, он аккуратно вытащил простой карандаш из нижнего ящика комода и, раскрыв свой старый альбом, замер.
Что-то было не так. Возникло неприятное чувство отторжения, будто пустая страница прямо сейчас поглотит его без шанса спастись. В груди странно тянет, но Антон резво сглатывает подступающий ком и, длинно выдохнув, сжимает карандаш покрепче, параллельно натягивая очки.
Он прекрасно помнил Володины черты, и их хотелось запечатлеть на бумаге как можно скорее. Веснушки, ямочки на щеках, ровный нос и довольно пухлые губы… Антону не нужно было прилагать особых усилий для того, чтобы изобразить его, но он все же робел.
Так, ладно, просто проведи грифелем по бумаге и всё пойдет как по маслу.
Вдох.
Антон усилием воли заставил себя сделать первый несмелый штришок, и уже в тот момент понял, что ничего не выйдет. От того, каким получается первая линия, зависел сам процесс и результат. И чем чернее и обрывистее штрихи, тем хуже будет в дальнейшем.
Но он не сдавался несмотря на то, что хорошо себя знал.
Попытался ещё раз — полоса оказалась практически волнистой. Рука дрогнула и вышло куда хуже.
И чем дальше Антон заходил со своими стараниями, тем больше нарастало болезненное жжение внутри, как если бы его силком усадили за этот стол, заставив склониться над альбомом и творить под дулом пистолета.
Рука начала дрожать уже спустя пять минут, и Антон ощутил, как собственный лоб покрывает испарина.
Почему так тяжело? Он ведь совсем недавно делал это так легко и просто, что вдруг произошло за эти несколько недель?
Крутилась в сознании навязчивая мысль:
Я не хочу.
И это шокировало куда больше.
Антон уже не помнил себя в тот момент, когда начал с избытком давить карандашом на альбомный лист, не в силах проконтролировать давление, хватку, и концентрация куда-то испарилась вовсе. Он не рисовал… Он уничтожал бумагу, себя и то, что изображает. Это был не Володя, а полнейший сумбур из линий, которые не пересекались вовсе, не соединялись в логичную картинку, а образовывали беспорядочные линии, иногда походившие на пружины, иногда зигзаги, но никогда — черты лица.
Антон уже даже не пытался нарисовать Володю. Им двигало отчаянное желание изобразить хотя бы что-то.
Я не хочу рисовать.
Антон задышал чуть громче. Каждая мысль ощущалась молотом, упорно ударяющим по голове со всей силы. Ему было плохо, омерзительно. Он никогда в жизни не чувствовал такого отвращения в процессе рисования.
Не хочу.
Внутренний протест был громким, и крики разносились в голове очень яростно. Антону казалось, что голова скоро взорвется.
Брось карандаш.
Я ненавижу это!
Сердце горело, бумага начала стремительно покрываться слоем серого грифеля, глаза заволокло черной поволокой, и Антон ощутил себя вымотанным, а еще… Крайне несчастным. Это не приносило ему того удовольствия. Нет… Это больше походило на желание избавиться, разорвать, уничтожить…
Почему у меня ничего не получается?
Что не так? Он ведь все делает, как обычно, верно? Так почему?
От кисти до предплечья растеклась тупая боль, до этого Антону незнакомая. Ему было тяжело смириться с тем, что ничего не выходит, и потому продолжал мучать себя попытками разрисоваться, чтобы выдать нечто путное до тех пор, пока впоследствии не надавил грифелем карандаша посильнее и бумага безбожно порвалась.
Антон сомкнул веки и выронил карандаш, который приземлился на пол со стуком и отлетел чуть дальше от его стола.
И только сейчас начал замечать, как тяжело и порывисто он дышит в попытке перевести дыхание, а сердце галопом стучит в ребрах, подступая к горлу, а затем и ухает вниз.
Антон утер вспотевший от напряжения лоб оценивая то, что сотворил. Это был какой-то ужас. Он ещё никогда, наверное, так сильно не ненавидел процесс рисования. Вовсе нет… Он в жизни не испытывал подобных чувств к тому, что так самозабвенно любил. А сейчас… Сейчас от отвращения хотелось швырнуть альбом в урну, а карандаш разломать на две части, отправив следом к остальным принадлежностям.
Он вплел пальцы в собственные волосы и хорошенько сжал, прикрыв веки на пару секунд, чтобы привести себя в чувство. Его до сих пор потряхивало от пережитых эмоций. Метался от состояния обескураженности, до полнейшего отчаяния и на весь этот эмоциональный коллапс упала всеобъемлющая ненависть, перекрывающая всю ту любовь и нежность, которую Антон испытывал к этому увлечению.
Он откинулся на спинку стула, воззрившись в потолок.
В какой момент он начал чувствовать себя так?
Неужели после признания на него нахлынул такой шквал безумного отторжения? Так уж это его травмировало, что он не может теперь выдавить из себя ничего адекватного? Он словно разучился, перестал любить…
А затем его осенило.
Он ведь отказался от всего, что касалось Ромки. Даже та нить, которая связывала его с рисованием… Она неизбежно порвалась. Антон запечатал свой «зеленый» сразу же после разговора в раздевалке. Он пообещал больше не прикасаться и не вытаскивать то, что как-либо, хотя бы отдаленно напоминало о Ромке. И, кажется, тот разговор стал фатальным. Это ведь Ромка привил ему желание рисовать, это ведь он дал начало этому. Он поддержал его, когда Антону было необходимо. Именно Ромкины слова оказались катализатором. А теперь, когда его нет рядом, они больше не имели никакой ценности.
Антон прикрыл лицо руками, пребывая в полнейшем раздрае от неизвестности дальнейшего будущего. Ведь он утапливал себя самолично в чернильной тьме, и этого избежать было уже нельзя, механизм был запущен еще задолго до осознания.
Рисование не приносит удовольствия.
Ничего, связанное с Ромкой, больше не приносит никакой радости и стремления стать лучше в чем-то столь родном и любимом.
Личность Антона рушится медленно и болезненно.
Такими темпами от него ничего не останется.
Эти мысли были последними.
Антон завалился спать сразу же, как только негатив начал пускать корни глубже. Это стало своего рода рутиной: контролировать свое состояние и пресекать чувства в моменты, когда становится особенно опасно. Это происходило почти что по щелчку пальцев: отнимались эмоции, притуплялись боль, обиды, ревность и непонимание. Антон ощущал себя бездушной куклой, снующей по дому автоматично и бесцельно. Он просто научился быть сдержанным, смирившись с происходящим.
Иного выхода не было.
***
Утро выдалось довольно тяжелым, а ночные потуги позабылись достаточно быстро, оставляя за собой лишь обманчивое чувство того, что этого не было. Антон собрал рюкзак, позавтракал с родителями и Олей и, лишь после этого, воспрянув духом, вывалился на улицу. Его очень сильно беспокоила невозможность разрисоваться, а вчерашнее месиво все ещё мелькало перед глазами, вызывая одну лишь тошноту. Когда все пошло не так? Антон прикрыл веки, сидя в салоне автомобиля и вскинул голову. Когда он признался и Ромка отверг его именно в тот момент, когда он наконец осмелился его нарисовать? Когда Ромка начал листать его альбом, переполненный одними лишь его портретами, меняясь в лице столь стремительно, что сердце дубасило, как проклятое? Когда сам… Сам Антон решил отречься от этого? Вариантов более, чем достаточно, но он не думал, что страх взять карандаш после всего пережитого будет таким явственным и мерзким… Пальцы леденели во мгновение, и Антон хотел лишь спешно убрать принадлежности обратно в комод, пока ладони не сразил тремор по новой. Антон отчаянно улыбнулся. Это была смесь желания разрыдаться и принятие ситуации в целом, потому что он и сам… Не хотел возвращаться к этому. А пока его сознание подвержено одним лишь отторжением и нежеланием — ничего не выйдет. Как бы Антон ни пыжился, как бы ни старался, на страницах альбома будет кишеть точно такая же непонятная каша из сумбурных линий, как и вчера. Оставалось лишь принять это и дотерпеть до выпуска, потому что как только он переступит ворота школы и уедет в другой город, оковы спадут с него моментально. Он в это верил. Потому что не хотел допускать какой-либо мысли о том, что ему придется оставить рисование. Навсегда. Поездка прошла достаточно мирно и тихо. Оля, отчего-то ставшая довольно сдержанной и спокойной, изредка дергала ногой, выглядывая в окно. Опять накрашенная, с аккуратно причесанными волосами, в новой черной ветровочке, которую купил ей папа совсем недавно, и пропавшим блеском, ранее искрящимся в её светлых глазах. Антон взволнованно наблюдал за тем, как она неминуемо переступает черту, переходя с беззаботного детства к неизбежному взрослению. И отчего-то он не испытывал никакого восторга от этого, отнюдь нет, ведь Оля вовсе перестала выглядеть счастливой. Когда машина затормозила у ворот школы, Оля, спешно попрощавшись с Антоном, упорхнула к своим подружкам, которые ждали её на крыльце с широкими улыбками. Наблюдая за этим, Антона грызла какая-то странная тоска. Оля обняла Владу, а следом ещё и девочку, которую звали Лера. Сестра в их компании выглядела куда более развязной, как рыба в воде, и, что вызывало какую-то крошечную обиду — счастливее. Оля помахала ему и, поздоровавшись с охранником, юркнула внутрь помещения на пару со своими подружками. Антон вздохнул, грустно улыбнувшись. Ему, вообще-то, стоило бы поторопиться тоже, и так прогуливал часто, нужно везде отстреляться. Когда он обогнул ворота и поздоровался с охранником, на душе даже стало куда легче: — Здравствуйте, дядь Алекс, — кивнул он мужчине, который стоял на крыльце и курил. Табачный дым уносило ветром и рассеивался в воздухе, и Антон невольно засматривался, — сегодня, я смотрю, без книги сидите, — хмыкнул он. Алексей Николаевич последнюю неделю скрашивал жизнь Антона всякими историями и байками, когда он, будучи с Денисом, выходил из школы и сталкивался с ним на крыльце с книгой и сигаретой, и, чаще всего — хорошим настроением. Раньше он казался суровым и грозным, будто подойди к нему Антон, так сразу окажется огрет порцией пререканий и нравоучений с пустого места, как любили делать взрослые. Но Алексей был не такой. Он был очень-очень искренним и при виде Антона с Денисом даже невольно расплывался в улыбке. Он оказался очень умным и начитанным мужчиной, с которым грех было не посидеть часик с термосом под рукой и сладостями, когда Алексей начинал вдаваться в подробности своего прошлого, когда в красках рассказывал о своей любимой немке, с которой пришлось расстаться в силу некоторых проблем… Антон с Денисом заслушивались и теряли счет времени, ведь кто же знал, что их охранник окажется такой разносторонней личностью. Да и фамилия была у него интересная — Гайдаев. — Говорил же не называть меня Алексом, мы что, в Америке, оболтус? — хохотнул Алексей, спешно начиная тушить сигарету о стенку и выкидывать в урну бычок. — Да просто Алексей как-то длинно, — улыбнулся Антон, направляясь к нему, чтобы пожать руку: это стало своего рода традицией, — а Алекс — в самый раз. — В тридцать пять лет Алексом нарекли, тьфу, — потер он глаза устало. У Алексея была выбрита одна бровь, и на затылке красовалась татуировка в виде якоря. И глаза у него такие же черные были, как у Дениса, — докатился. — он оглядел Антона с головы до ног, — че ты, стиль поменять решил? Ветровочка-то интересная. Закупился? — Это папина, — хмыкнул Антон, довольный собой. Папу не пришлось долго уговаривать, чтобы он безо всяких сопротивлений отдал свою излюбленную курточку Антону. А ещё долго сетовал, что это семейная реликвия, и что ему жалко с ним так расставаться, на что мама смеялась, качая головой и приговаривая: «какая семейная? Кому ты врешь-то, Борь?». Антону нравилась ветровка хотя бы тем, что она была яркая. Синие и белые цвета так хорошо гармонировали с его холодной внешностью, что он буквально влюбился в куртку с первого взгляда, хотя обычно он не особо-то интересовался одеждой. Единственное, что напрягало, это то, что фирма была «адидас», но Антон спешно откинул эти мысли, потому что ветровка уж слишком сильно ему понравилась, — мне идет? — Идет, я такие в девяностых носил, моднявый по дискотекам шлялся, девушек прекрасных влюблял, — он улыбнулся, отчего его морщинки на лице стали куда выраженнее, — и тебе советую, пока молодой. Антон рассмеялся, поправляя лямку рюкзака на плече: — Дядь Алекс, я сейчас больше в учебе заинтересован… — не успел он даже договорить, как ощутил, как кто-то резким и грубым движением накидывает руку на его плечи и сгребает в объятия, становясь рядом: — Утро доброе, Петрушка, — сталкивается с довольным лицом Дениса Антон, отчего мгновенно в выражении меняется и пытается скинуть его руку с плеч, но Денис сжал его так, что хрен ты от него отделаешься, — о, кто тут у нас, дядь Алекс! — восторженно чуть ли не пропел он. Алексей закатил глаза: — Никакой я вам не Алекс! Денис выпустил наконец Антона из своей хватки и неестественно широко улыбнулся, отчего Антон почувствовал что-то неладное. — Ты чего это, как больной лыбу давишь? — с подозрением протягивает Антон, на что Денис отвечает тут же с жаром: — Я припер пирог с мясом, это ж охуеть как мы сейчас нажремся! — торжественно изрекает он, громко хлопая в ладони. — Не выражайся, оболтус! — осадить пытается Алексей, качая головой, — а если и выражаешься, то хоть не при мне, ей Богу. Денис переключает свое внимание на Алексея: — Дядь Алекс… — Алексей, — по слогам цедит охранник, на что Денис лишь пожимает плечами и перебрасывается смешливыми взглядами с Антоном. — Хотите пирог попробовать? — спрашивает Денис со всей осторожностью, на что Алексей мгновенно тает, даже морщинка между бровями разглаживается, — С говядиной, — протягивает Денис, — м-м-м, объедение, — заканчивает он, уже начиная шариться в рюкзаке в поисках пирога. Антон наблюдает за этим с глуповатой улыбкой. — Ладно, взятка принимается, — бубнит Алексей, забирая из рук Дениса кусочек пирога и откусывая, — только не говорите никому, что я вам тут все разрешаю, — с набитым ртом проговаривает он, — а то увольнения не очень хочется, знаете ли. — Ни в коем случае! — хохочет Денис, похлопывая Антона по плечу, — Мы пойдем тогда, а то на уроки опоздаем. — Идите уж, — махнул рукой Алексей, продолжая уминать кусок пирога с явным удовольствием на лице, — и чтоб никаких… — До встречи, Алекс! — действуя на опережение, проговаривает Антон, стараясь сдержать смешок, и Денис подхватывает: — Доброго дня, Алекс! — Хорошего вам настроения, Алекс! — откровенно смеется Антон, в то время как Денис терпеливо улыбается, как дурак: — До свидания, Алекс! — и, завидя, как темнеет лицо Алексея, ретируются в сторону дверей школы: — Давно по носу не получали, — доходит до ушей Антона, пока они, смеясь, заваливаются в помещение. Антон весь вчерашний день просидел за уроками, всерьез начав заниматься учебой, чтобы подготовиться к поступлению, поэтому приготовился к тому, что на истории он будет очень активным, ибо оценок по этому предмету у него было куда меньше, чем по остальным. А ещё его здоровье, что было достаточно предсказуемо, действительно улучшилось. Он стал высыпаться, и кошмары перестали мучать его вовсе. Сон был крепкий, а сны — хорошими. В тот день, после разговора с Денисом, как только Антон переступил порог дома, так сразу обнял родных. Он тогда тут же сел пить горячий чай, ещё и имбирный, его любимый. Разморенный и уставший сделал домашнее задание, а после решил порадовать себя и раскрыл сборник стихов, подаренный Денисом, жадно вчитываясь в каждую строчку, сам не замечая того, как улыбается. Кривая его настроения полетела вверх, и он с теплом, разраставшимся в груди, лег спать, уснув практически сразу же, стоило голове коснуться мягкой подушки. В общем, все было хорошо. Единственное, что его напрягало — это Бяша и девочки, которые хоть и продолжали общаться с ним как ни в чем не бывало, но все же Антон чувствовал напряжение, образовавшееся между ними. Их отношения начали рушиться от частых недопониманий и недосказанностей, поэтому Антон решился на весьма серьезный, и даже страшный шаг… Он решил заняться этим сегодня, не откладывая больше на потом, ведь прокрастинация вещь достаточно проблематичная, и не дает Антону разрешить все дела, которые только копились и всплывали по вечерам, вгоняя его в тоску. Ещё очень сильно расстраивали вопросы мамы о Володе, который стал захаживать к ним реже, да и Антон прекратил как-либо его упоминать, отчего мама заволновалась и стала очень усердно расспрашивать, что у них случилось, и поссорились ли они. Глаз у неё конечно орлиный, острый, и подмечает любое мало-мальское изменение, поэтому Антону хоть и было тяжело увернуться от её вопросов, все же, он смог придумать нечто оправдательное, чтобы заверить окончательно и отвязаться от неё. Володя игнорировал его, но, что утешало, не смотрел на него как до этого — волком. Они, конечно, не разменивались приветствиями, но и не вели себя так, будто они друг друга теперь презирают, ведь это было совершенно не так. Благо, Володя хоть на уроках спокойно передавал листочки после контрольной, и в такие моменты частенько пересекался с Антоном взглядом. И не прослеживалось в его глазах той злобы, которой он полыхал неделю назад, будто костер окатили водой, оставляя за собой полупрозрачные клубы дыма. А Рома… Антон не успел обдумать, как Денис, оказавшись рядом, ткнул его пальцем в щеку, привлекая внимание к своей персоне: — Какой стих прочитал последним? — поинтересовался он с улыбкой, на что Антон, не сдержавшись, улыбнулся в ответ, направляясь вместе с ним в сторону класса: — «Заметался пожар голубой», — ответил Антон, прислушиваясь к приятному шуршанию уже любимой ветровки, — стих красивый, любовь через строки чувствуется, очень хорошо передано… — он перехватил надоедливый палец Дениса, продолжающий назойливо тыкать ему в щеку, отнимая от лица и продолжая терпеливо, — Как хулиган этот ради неё готов был бросить писать стихи, так как в первый раз, как там и написано было, запел про любовь… — Этот стих я тоже знаю, он довольно популярный, — махнул рукой Денис, который не особо-то и был впечатлен, — у Есенина есть стихи и получше. Антон выгнул бровь. — Это какие ещё? — «Письмо к женщине», например, или «Шаганэ ты моя, Шаганэ», — как на духу ответил Денис, останавливаясь вместе с Антоном возле класса. — До них я ещё не дошел, но, мне что-то кажется, что они тоже на слуху… — задумчиво ответил Антон, игнорируя подозрительно широкую улыбку Дениса, — Но я почитаю и выскажу свое мнение, — хмыкнул он, на что Денис одобрительно похлопал его по плечу. — Ладно уж, иди давай, — Денис протяжно зевнул, напяливая на себя свои квадратные очки, которые, честно говоря, мгновенно поменяли его внешний вид, и теперь он казался куда более приветливым и умным… Антону стоит искоренить эти глупые стереотипы, — мне тоже на урок пора. — Ага, бывай, ты три корочки купить успел? — когда Денис было развернулся и шагнул вперед, Антон спешно выкинул вслед, — А то Алексу тоже надо будет чего принести, чтобы он снова стал разговорчивым. — он действительно успел немного за эту неделю сдружиться с охранником, да и он был слишком умным и начитанным, чтобы оставить такого любопытного человека вот так… Антон многое узнавал из его историй, и они скрашивали его жизнь, — Истории у него интересные. Денис немного замолчал, но ответил почти сразу же: — Это-то да, — кивнул он, потирая шею, — но он ест больше меня, тот ещё… — добавил немного возмущено, — Бля, проглот. — Антон прыснул от того, что Дениса бесил сам факт делиться своей едой с кем-то другим. Хорошо хоть, что с Антоном такое не работало, — Ладно уж, куплю на перемене, все равно нехуй делать. — Отлично, тогда встретимся на большой перемене, и… — Антон подвел аккуратно, склонив голову набок, — Ты же не забыл, о чем мы договаривались? — Да не забыл, не забыл, — закатил глаза Денис, махнув рукой, — расслабь булки, все по красоте будет. — он показал большой палец. — Насчет красоты сомневаюсь, — фыркнул Антон со скепсисом, — давай остановимся хотя бы на адекватном. — Окей, — проговорил Денис последнее, после чего трель звонка их чуть ли не оглушила, — так, все, я почапал, — он помахал Антону в последний раз, и поспешил вперед быстрыми шагами, переходящими в бег. Антон улыбнулся ему в спину, а затем, немедля, прошел в класс, где его сразу же захватило несколько рук… — О, Антон, приветик, — его схватили за плечи, оказавшись сзади, и дернули на себя так резко, что от неожиданности он чуть ли не потерял равновесие. Это был Коля. Странно радостный и непривычно активный, — как дела у тебя? Антон не успел ничего ответить, как рядом оказался ещё и Витя, похлопывавший его по спине очень активно: — Небо сегодня голубое такое, птички поют, а? — ухмыляется ещё, тоже странно. Антон не поспевал за их действиями, его чуть ли не крутили на месте, как юлу, — Сегодня контрольной не будет, красота… — а затем резко перевел тему, — Расскажи, каково быть таким белым? Ты как ворона белая, знаешь, среди нас… Смекаешь? Антон смотрел на него отуплено и долго, точно секунд пять, будто пытался решить в уме сложный пример, но смог выдавить из себя лишь заторможенное: — А… Ага? — Ну ребята, ну что вы делаете? — деланно возмутилась Лена, смеясь и направляясь в их сторону, — Ну что за празднество без… Витя с Колей прыснули со смеху, когда ребята из класса начали усиленно пулять в Антона клочки бумаги, вырезанные в форме квадратиков, которые использовались, видимо, в качестве серпантинов. Антон наблюдал за этим так растерянно, точно попал в какую-то комедийную сцену, где каждый знал сценарий, а его решили не посвящать в подробности. Его глаза блуждали по лицам улыбающихся ребят, по школьным партам и зеленой выцветшей доске, которую до сих пор не протерли и покрытой разводами от тряпки, а затем зацепился за острый, внимательный взгляд, обращенный прямо на него. Антон тут же ощутил себя Ганзелем, пойманным в ловушку ведьмой. Пряничный домик перестал казаться милым и приятная атмосфера тут же перекочевала в полнейший негатив, о котором ему решили ненавязчиво напомнить. Ромка следил за этим спектаклем хоть и не особо заинтересованно, но внимание на происходящее обращал. Сидел за своим местом, подперев рукой щеку, будто пребывая в прострации, нежели концентрируясь на самом Антоне. Отчего-то неловкость возникла в груди, особенно, когда его без каких-либо объяснений повели вперед, подталкивая в спину и усаживая на свое место. — Антон, ты что, до сих пор не догадался? — рассмеялась Катя, оказавшаяся рядом и поправляющая свою косу, — Вот ни капельки? О чем он должен был догадаться? Антон чуть ли не взвыл обреченно: — Что происходит? Скажи мне, ради Бога. — У тебя спина белая, — пошутила Катя с абсолютно невозмутимым лицом и, столкнувшись с точно таким же, тут же расхохоталась, — Господи, ты невыносим, первое апреля же! Антон глупо моргнул, а затем ответил рассеянно: — Ох, и правда, что-то я не подумал… — У тебя такое растерянное лицо было, уморительное. — продолжала подначивать Катя, двинувшись и приобняв его со спины, попутно укладывая голову на плечо. Антон чувствовал вибрацию её грудной клетки, когда она так звонко смеялась, и ему самому захотелось рассмеяться вместе с ней, — Ты бесподобен в своей наивности. — А ну перестань, — якобы возмущенно ответил Антон, аккуратно скинув с себя её руки и поправив очки на переносице, — ну не слежу я за праздниками, тем более, такими! — Ой, все, не горячись ты, — подняла она руки в примирительном жесте, широко улыбаясь, — просто я хотела сказать, что это мило. — Антон фыркнул. Очень мило, да! Как дурака повертели из стороны в сторону, пока он не мог понять, что происходит, — Я-то сразу просекла, как только зашла и ребята начали вокруг меня виться. — она самодовольно ухмыльнулась. Ой, воображала! — Это, знаешь ли, подозрительно. Я подумала, что они сошли с ума. — Они так и выглядят, — хохотнул Антон, подперев ладонью щеку, — Коля с Витей такие рожи корчили, что я аж испугался и уже хотел поинтересоваться, не нужно ли им к врачу. — он всплеснул руками, — А они так просто прикалывались! — он запнулся, спохватился, резко переводя тему, — Эй, комедиантка, ты домашнее задание выполнила? — Обижаешь, конечно! — она кокетливо подмигнула, и Антон обрадовался: — Я проверю чуть позже, — блин, а не прозвучало ли это несколько странно? Они же одного возраста, а он корчит из себя… Откинув эту мысль, Антон начал постепенно вытаскивать учебник по истории, продолжая интересоваться, в то время как Катя проводила пальцем по его парте, — хоть разобралась в теме? Тяжело? — Совсем нет, — она мотнула головой, улыбаясь, — ты очень хорошо объясняешь, да и записи понятные. — Я рад, а то переживал, — облегченно выдохнул Антон, открывая учебник на нужной странице. Какой там параграф… — что бесполезный из меня репетитор получился. — Вовсе нет, весьма сносный. — поспешила проговорить она с жаром, на что Антон хотел было ответить в очередной раз смущенно и обрадованно, но голос на фоне прервал его мысли куда быстрее: — Тоха, у тебя спина белая! — зашелся в очередном приступе смеха Витя, и Антон, закатив глаза, перевел на него внимание, отвечая с напускным раздражением: — Спасибо за предупреждение, стендапер ты несчастный! Витя с Колей посчитали этот ответ крайне уморительным, так как они заржали чуть ли не как кони, хватаясь за собственные животы: — Ой-ой, да он у нас из обидчивых, — протянул противным, даже заискивающим голосом Коля, состроив на лице чуть ли не настороженность, — да не злись ты, че ты… — Давай не будем его дергать, — якобы тише проговорил Витя, пихая друга локтем, — а то сейчас как разозлится… — Да, бэзумно страшно, — Коля демонстративно сцепил руки в замок, прижал их к груди, выпятил нижнюю губу и поспешил ткнуться Вите в плечо носом, имитируя дрожь в теле, будто барышня из романтических сериалов, которые смотрела мама. Весьма посредственные, честно говоря, — защити меня, Витек! Витя, охотно подыгрывая своему лучшему другу, сгреб его в объятия и начал с крайней нежностью проводить по его спине ладонью, проговаривая успокаивающим голосом: — Все хорошо, никто тебя не тронет, пока я жив. Антон чуть ли не заржал при виде этой сцены. Это выглядело так смешно и нелепо, что было невозможно сдержать в себе приступы смеха. — Витя… — отстранившись от друга, слезливо произнёс Коля, прижав руки к губам, будто тронутый его словами. Класс откровенно смеялся, комментируя происходящее, поэтому и Антон, подхвативший всеобщее хорошее настроение, не мог скрыть улыбки на лице. Он всячески старался контролировать собственный взгляд, так и норовящий перекочевать в сторону Ромки. — Да что вы тут устроили?! — взвыл Иван, — Сядьте уже, актеришки несчастные! Коля с Витей зыркнули на него так, будто он прервал нечто действительно важное: — Завидуешь нашей чистой любви? — выгнул бровь Коля, обняв Витю покрепче. Так, чтобы окончательно выбесить Ивана. Боже, он же сейчас взорвется такими темпами: у Ивана было до того красное от злости лицо. — Как пить дать, — рассмеялся Витя, — девственник же! — Блять! — гаркнул Иван, и было хотел добавить что-то ещё в отместку, пока в класс не впорхнула Лилия Павловна, отчего ребятам пришлось расступиться, а затем и ринуться на свои места. Лилия Павловна прошла вперед под всеобщий гомон, стараясь игнорировать перелетающие над партами бумажные самолетики, которые, конечно же, запускали Витя с Колей, подписав один как «Ивану-болвану», и «ещё не все потеряно» — видимо, тут уже говорилось о его девственности, которую стоило бы уже потерять. Антон, на самом деле, не очень понимал подобных вещей, так как его не очень-то и тяготили собственные разбушевавшиеся гормоны, поэтому не всегда находил подобного рода шутки смешными, однако Витя с Колей были теми самыми шутами класса, и могли выкинуть любую несусветную дичь, но преподнести так, что это покажется крайне уморительным. В общем, они действовали Ивану на нервы весьма эффективно, тот аж побагровел от злости. Выглядела Лилия Павловна немного изможденной и не очень собранной, будто её голова была забита другими насущными проблемами, отчего все остальное стало второстепенным. — Так, ребята… — прочистив горло, проговорила Лилия Павловна, остановившись у доски и сцепив руки в замок. Она долго не церемонилась, тут же выпаливая, — С завтрашнего дня я ухожу в отставку, — она сдержанно улыбнулась, в то время как класс заметно напрягся, так как Лилия Павловна была их классным руководителем и многие успели к ней привязаться. Антон растерянно прислушивался к тому, что она хочет сказать, изредка переглядываясь с Катей, лицо которой оставалось бесстрастным, точно уже была осведомлена обо всем, поэтому подобная новость не оказалась для неё неожиданностью, — я проработала в этой школе целых пятнадцать лет, годы идут, здоровье уже не то, да и я не успеваю уследить за такими активными оболдумями, как вы, — Коля с Витей тихо хохотнули, в то время как Полина, Бяша и даже Ромка глядели на неё с отрицанием на лице и нежеланием отпускать её вот так, — я просто хочу попрощаться, как следует, чтобы вы не думали, что я ушла, пустив вас в свободное плавание. Я понимаю, что это немного сбивает с толку и, возможно, даже кого-то расстраивает, ибо поступление не за горами, как и выпускной… Но с этого дня меня будет заменять новый, весьма компетентный и ответственный преподаватель… — она вздохнула, но её слова звучали проникновенно и честно, будто вкладывала душу в собственные фразы, прощаясь тем самым очень сдержанно, но в то же время стараясь показать, как много одиннадцатый «В» значит для неё, — Аристарх Вениаминович… — произнесла она тише, повернув голову в сторону входной двери, — Проходите, пожалуйста, познакомьтесь с классом, — она тепло улыбнулась, и Антон даже успел удивиться тому, что суровая и всегда строгая Лилия Павловна умеет так улыбаться. Зазвучали легкие, неторопливые шаги, и в класс с сияющей на лице улыбкой ступил тот самый Аристарх Вениаминович… Антон, наверное, сломает себе язык, если попробует произнести его имя вслух. Он спешно пробежался глазами по новому преподавателю, оценивая его внешний вид. Светлые волосы поблескивали под светом солнечных лучей, а темные глаза показались Антону точно стеклянными. Рубашка белая, поверх которой надет бордово-черный жилет с узорами-ромбиками. Черные джинсы и, что ещё страннее — белые кроссовки, которые создавали впечатление несерьезного и безответственного распиздяя. Антон старался не делать поспешных выводов и не вешать ярлыки, отталкиваясь от внешнего вида человека, но этот Аристарх был таким… Странно расслабленным и улыбчивым, что Антон раньше времени сформировал собственное мнение и начал относиться к учителю предвзято. В их школе никто не позволял себе выглядеть так неподобающе, все ходили в рубашках и классических штанах, с уложенными волосами, иногда даже в смокингах, а этот скорее походил на школьника, нежели на человека, стремившегося втолкнуть в головы учеников новые знания. Ещё и молодой… Ему лет двадцать пять, что ли? Откуда он взялся? — Всем привет, — проговорил Аристарх Вениаминович с широкой улыбкой на лице. На щеках преподавателя появились ярко выраженные ямочки, — я надеюсь, что мы сможем с вами поладить, ведь планы на вас у меня исполинские… Девочки затаили дыхание и смотрели на него с явственным восхищением, в то время как парни — с настороженностью. Его голос был ровным и уверенным, а движения плавными, будто уже знал, как себя стоит вести перед учениками, и находил подход. Антон смотрел на Лилию Павловну с капелькой протеста. Хотелось сказать, что не нужен им никакой новый преподаватель, а классный руководитель — тем более. Да и кто к концу одиннадцатого класса так резко бросает свою работу и ставит вместо себя кого-то другого и незнакомого? Возможно, не заслуживающего доверия. — А откуда вы? — зазвучал голос Ленки. Какой-то тихий и робкий. Аристарх мгновенно перевел взгляд на неё, продолжая все так же широко улыбаться: — Я приехал из Краснодара с намерением вбить знания в новые умы, — ответил он назидательно, вскинув указательный палец, — Да и моя мама здесь жила раньше, вот я и подумал: почему бы не попробоваться преподавать здесь? Я, может, и молод, но у меня достаточно знаний и опыта, чтобы научить вас чему-то новому. — А вы правда будете заменять нам классного руководителя? — поинтересовалась Полина, сцепив руки в замок и сдержанно улыбнувшись. Почему-то Аристарх вызвал у девочек повышенный интерес, и это нельзя было не заметить. — Верно, оставшиеся месяцы я буду вашим классным руководителем, а так же учителем истории. — у него была такая грамотная, но в то же время простая речь, что невольно хотелось вслушиваться. — Я очень надеюсь, что мы поладим, а так же на ваше понимание, и так же знаю, что с Лилией Павловной вам не хочется прощаться, — он одарил Лилию Павловну ободрительной улыбкой, и от этого, казалось бы, незначительного проявления внимания и доброты, проникся даже Антон, который так или иначе все ещё относился к нему со скепсисом. Однако взгляд его… Был открытым и искренним, а слова — западающими в душу, поэтому Антон пришел к выводу, что его предвзятость основана на том, что не хочется так легко и резко прощаться с Лилией Павловной — привычной и полюбившейся за столько лет учебы, — ведь она, за столько лет, скорее всего, вам полюбилась и, возможно, вы не видите кого-то другого на её месте, и это нормально. — он выглядел уверенным, и смотрел каждому присутствующему в глаза, — Но я и не претендую, и не стремлюсь её заменить. Я хочу занять отдельное место в ваших сердцах, поэтому я очень надеюсь на то, что вы позволите мне проявиться как следует, и мы придем к взаимопониманию. — он снова улыбнулся, заканчивая хоть и сдержанно, но не сумев скрыть восторга и энтузиазма на лице, — Давайте повеселимся как следует до вашего выпуска. Лилия Павловна, закивав, проговорила: — Как вы, наверное, заметили, Аристарх Вениаминович настроен серьезно по отношению к вам, поэтому ведите себя хорошо и… — её взгляд остановился на Ромке, и она, едва ли не вздохнув мученически, произнесла чуть с нажимом, — Пятифан, хватит ворон считать. Ромка, хоть и не сразу, но поднял взгляд, наверняка вымученный, уставший, и растерявший всякую концентрацию. Антон видел лишь его спину, но был каменно уверен в том, что Ромку, мягко говоря, не интересует новый преподаватель, а нечто другое, скрытое от посторонних глаз. И на сердце стало совсем тягостно, когда Аристарх Вениаминович произнёс немного строго: — А имя есть у этого считателя ворон? — хмыкнул Аристарх Вениаминович. Лилия Павловна кивнула: — Да, Роман. — Что ж, Роман, — протянул Аристарх Вениаминович, чуть ли не вкушая каждую букву. И Антон был уверен, что от подобной интонации Ромкино лицо скривилось от презрения, — на моих уроках халтурить ты не будешь, — глаза Аристарха оставались холодными, а улыбка все так же цвела на лице, однако теплоты в ней не прослеживалось. Он сразу же переключился и стал разговаривать более формально, более строго, и более… Жестко, не собираясь делать поблажек. Наверняка он был из того контингента людей, которые к работе относились со всей ответственностью, и прибегали к любым методам, чтобы получить нужный результат. Антон восхищался такими людьми, но что-то кольнуло внутри от осознания, что Аристарх прямо сейчас делает замечание Ромке. Не грубо, не резко, придерживаясь выстроенных рамок, но все же… Антону претило это всё, хоть Ромка и заслужил оказаться отчитанным за свое поведение, — поэтому в ближайшем будущем буду настойчиво требовать от тебя повышенной концентрации. Надеюсь, мы поняли друг друга? И какое же странное скребущее чувство возродилось внутри, когда Ромка, даже не пытаясь защититься и воспрепятствовать новому преподавателю, произнёс сдержанно и очень, очень равнодушно, будто его не заботили чужие слова: — Да, понял. — от звучания его голоса по коже пронеслись мурашки. Слабый, негромкий, и какой-то неестественный. Сказал для галочки. Для того, чтобы отстали как можно скорее. Это никак нельзя было сопоставить с его характером: буйным, не умеющим отступать и принимать чужое мнение. Упрямый, грубый, нетерпеливый и очень вспыльчивый. Поэтому Антон крайне удивился, но постарался проигнорировать происходящее как можно скорее, чтобы не вдумываться и не анализировать поведение Ромки, потому что ему не должно быть до него дела. Как и Ромке до него. Вместо этого Антон покрепче сжал ручку и приступил к проверке собственного домашнего задания по русскому, мало-помалу отдаляясь от реальной жизни в попытке успокоить свои распаленные мысли. В висках появилась неприятная пульсация, буквы перед глазами забегали по страницам тетради, расплываясь и превращаясь в сплошные синие кляксы. Антон спешно сомкнул веки. В чувство его привел голос обеспокоенный и тихий, а ещё ладонь, упавшая на его плечо: теплая и крепкая. Антон поднял глаза, пересекаясь взглядом с Аристархом, смотревшим на него взволнованно, и непонимающе моргнул: — Молодой человек, у вас все хорошо? — его голос зазвучал так осторожно и мягко, что Антон мгновенно растерялся. — Ой, все нормально, я просто… — Антон вздохнул, не ожидав такого резкого появления преподавателя рядом. Наверняка опять отвлекся и не заметил, как тот подошел, — Задумался, — он неловко поджал губы. Не хотелось бы прослыть в первый же день дохляком со слабым здоровьем, хоть он в частности и показывал себя с такой стороны, — извините, что прервал… В такие моменты от неловкости хотелось зарыться с головой в песок, чтобы избавиться от столь щекочущего, неприятного ощущения, будто все на него смотрят. Антон не любил излишнее внимание к себе, а сейчас ему казалось, что на него направлено с десяток пар глаз. — Нет-нет, ты что, — перебил его Аристарх спешно, глядя на Антона уже удивленными глазами, несущими тревогу. Голос стал вкрадчивым, и успокаивающим, — если что-то беспокоит, обратись ко мне, — проговорил он как самый настоящий ответственный взрослый, — болит что-то? Ох… Крошечный стыд разродился где-то внутри. Он выглядел таким встревоженным, что Антону, создавшему о нем совершенно иное впечатление, стало даже немного стыдно за свои мысли. За предвзятость, за скепсис… Антон слишком осторожен и недоверчив, а новое всегда кажется хуже старого. Новое не хочется принимать, потому что люди застревают в зоне комфорта, и предпочитают сидеть в своей норе, без шанса выйти к свету. А ведь надо всего лишь позволить чему-то ворваться и дать волю изменениям. Лилия Павловна хороший учитель, но по ней было заметно, как она устала трудиться каждый день и сколько проблем приносят за собой её попытки обучить и заставить прислушаться. Она слишком вымоталась от каждодневных уроков, да и глаза её больше не сверкали желанием внедрять в их головы новые знания. Она хотела уйти ещё очень давно, и сейчас как раз появилась возможность, от которой она не стала отказываться. А у этого глаза другие. Они горят желанием, они прямо говорят о своих намерениях, и невозможно это подделать, или скрыть. Аристарх Вениаминович явственно хотел учить. И Антон не мог этого не признать. — Нет, все нормально, — мотнул головой Антон, совершенно не пытаясь врать, или умалчивать о своем состоянии. Боль была незначительная, чтобы так трястись над своим здоровьем, ведь это скоро пройдёт, — голова просто чуть-чуть, но это пустяки, правда. Под пристальным и анализирующим взглядом Аристарха хотелось сжаться, ибо его глаза, точно состоящие из стекла, будто видели его насквозь. — Точно? — поинтересовался Аристарх участливо, ободрительно сжав его плечо, в то время как Антон, стараясь не пересекаться сейчас с ним глазами, оглядывал остальных в классе, пытаясь зацепиться хотя бы за что-нибудь… И сразу же пожалел об этом, когда столкнулся глазами с Ромкой, повернувшемуся к нему вполоборота и вперившему в него свой невозмутимый взгляд. Антон мгновенно отвел взор, ощущая, как от волнения по телу проносятся горячие волны. — Точно. — пробормотал он, улыбнувшись хоть и слабо, но убедительно. Аристарх закивал, снимая свою руку с его плеча, все так же сдержанно улыбаясь. Антон ощутил запах кофе, исходивший от него, и от взгляда так же не ушла его мятая рубашка. Настолько мятая, будто до этого она находилась, прости Господи, в заднице. Да уж… Антону придется долго к нему привыкать. Хотя, может, он хорошо преподает? Надо подтянуть оценки… — Ну хорошо… — проговорил Аристарх, заканчивая, — Но ты если что скажи, если совсем невмоготу будет. — Хорошо, спасибо… — тише ответил Антон, возвращая внимание на свою парту, стараясь не поднимать голову, чтобы не дай Бог, не столкнуться с Ромкиными глазами снова. — Ладно, мои дорогие, я вас покину уже, а то время поджимает. — Лилия Павловна аккуратно прошлась ладонью по своему пиджачку, словно смахивая видимую лишь ей пыль, — Надеюсь, что вы поладите с Аристархом Вениаминовичем. — она улыбнулась: тепло, искренне, и даже немного грустно. Сбоку послышался неестественный всхлип, и последовало слезливое: — Лилия Павловна, мы жэ будем скучать! — проговорил Коля так громко, что Антон аж поморщился от его низкого голоса. — Не уходите! Антон хмыкнул, закатив глаза. Спектакль снова начинается. Наверняка сейчас и Витя подтянется… — Как же вы нас так оставите на растерзание этому? — а вот и Витя, кивнувший в сторону Аристарха, и строивший щенячьи глаза. Эти слова показались Аристарху камнем в собственный огород, поэтому скрестив руки на груди и вскинув подбородок, он произнёс твердо: — Этому? — Витя тут же вытянулся по струнке, — Вот это наглость, а вы довольно смелый, молодой человек. Недолго пришлось давить на Витю, потому что из него буквально сразу же вышло сконфуженное: — Извините. — он потупился на свою парту, и Антон с ребятами из класса прыснули со смеху. — Какое быстрое принятие поражения. — изумился Аристарх, поднимая брови. — Простите. — ещё раз вторил Витя, выглядя действительно виноватым, и от этого было слишком потешно. Видимо, Аристарх подумал, что погорячился и слишком рано решил сделать ему замечание, так как из него тут же вышло заверяющее: — Парень, ты ничего не сделал, лучше давай ты наконец займешь свое место и мы начнем урок. — Лилия Павловна кивнула ему и, окинув класс в последний раз ободрительным взглядом, поспешила на выход. Антон посмотрел на Катю в надежде получить объяснения, на что она лишь с улыбкой пожала плечами, — И так потеряли двадцать минут на знакомство, — высказывал свое недовольство Аристарх, — а я не очень люблю тратить время попусту. — Совсем? — промолвил удивленно Витя, — А как же радоваться безделью? Одноклассники в частности помалкивали. Им, в отличие от Ромы и Антона с Володей, было интересно узнать нового преподавателя получше. Ленка смотрела с восхищением, Коля с Витей старались не терять возможности завалить его вопросами, Полина с Катей заинтересованно переглядывались, обмениваясь безмолвными комментариями, которые были понятны им самим. — Безделью радуются только бездельники, а умные люди стремятся к вершине. — назидательно ответил Аристарх, указав пальцем наверх, имея в виду ту самую вершину. Он обернулся на доску и, подхватив тряпку, провел ей по ровной поверхности, стирая разводы и уже ненужные вчерашние записи по английскому языку. Закончив с этим, он вновь вернул свое внимание Вите, растирая руки в надежде избавиться от белых пятен мела, — Вот расскажи мне… — он ожидающе посмотрел на Витю, и тот, доперев, что от него хотят, быстро представился: — Витя. Аристарх кивнул: — Витя, какие страны входили в состав СССР? Витя стушевался, посмотрел на Колю с мольбой, на что тот лишь пожал плечами, мол, извини, сам выкручивайся, поэтому пришлось ему выдавить из себя лишь: — Эм… — Что, совсем не знаешь? — деланно удивился Аристарх. Витя мотнул головой. На что тот закивал задумчиво, но не оставлял попыток выпытать из него хоть что-то, — Так… Ну ладно, — он потер подбородок, — сейчас будет вопрос скорее проверочный, чтобы я понял, с чего начать… — Витя тут же стал образцом паники, — Кто руководил раньше: Ленин или Сталин? Это было слишком легко, но, как оказалось, не для Вити точно. Из Вити буквы выходили так тяжело, будто из него выжимали нужный ответ: — С…Та… — уже на этом моменте Антон понял, что Витя совсем в истории не смыслит и ему стоит подучить хотя бы базу, чтобы так больше не позориться. Аристарх, заволновавшись от выражения его лица, начал помогать ему, выговаривая так же тяжело, и начиная усиленно жестикулировать, будто это поможет Вите додуматься до правильного ответа: — Л…Ен… — Сталин! — как на духу выпалил Витя, и по классу пронеслись смешки. Не издевательские, вовсе нет. Аристарх сцепил руки в замок и, не сумев скрыть недоумение на лице, поджал губы, расширил глаза и закивав: — А что-нибудь по второй мировой ты знаешь? Ну, хоть что-то? Витя обреченно и медленно мотнул головой. Аристарх так же обреченно вздохнул. — Оказывается, у меня много работы. — сказал он скорее для себя, бормоча себе под нос, — Нужно будет усложнить… — его взгляд заметался по лицам присутствующих, а затем… — Роман, — Ромку собственное полное имя явно покоробило. Он дернулся на месте так резко, что Антон был каменно уверен в одном — Аристарх попал в Ромкин черный список, и явно на пожизненно, — может, ты что-нибудь расскажешь? — Антон видел лишь Ромкину напряженную спину, однако был уверен в том, что ему претит как-либо отсвечивать на сегодняшнем уроке, — Например, о причинах Второй Мировой войны? — А, да… — рассеянно проговорил Ромка, при этом оставаясь все таким же задумчивым и невозмутимым. Он поднялся с места, что было совершенно не в его характере, и, потерев переносицу, выдохнул немного хриплым голосом, подняв глаза на нового преподавателя, — Самое очевидное — это экономическая нестабильность, — он изредка запинался, чтобы сформулировать предложение, — которая была вызвана мировым кризисом, но причин на самом деле много, че уж… — Ромка неопределенно тряхнул рукой, — Там, из-за проблем во Франции ещё какие-то мутки были… — Аристарх внимательно прислушивался к тому, что он говорит, и явно был удовлетворен, и даже, кажется, удивлен, как и Антон в принципе. Ромка действительно перестал халтурить на уроках, — Ну так-то там много причин, но я сейчас все прям не вспомню. — Неплохо. — закивал Аристарх Вениаминович, обхватив подбородок ладонью, — Ещё не все потеряно, оказывается. — он вдруг раскрыл свою сумку, лежащую на столе, и вытащил оттуда ворох разновидных, переливающихся и поблескивающих на солнце бумажек, а затем, двинувшись к Ромке легкими, пружинистыми шагами, протянул одну из них, проговаривая с гордостью, — Молодец. — Антон не совсем понял, что он пытается дать Ромке, но, судя по тому, как тот застыл — явно что-то нетипичное. У Антона все внутри засвербело от любопытства, но он всячески старался это не показывать: опускал глаза, делал вид, что чем-то занимается, однако все равно не мог унять свой интерес. Ромка отмер лишь спустя несколько секунд, поднял глаза на преподавателя, и проговорил почти что с нервным смешком: — Не, я такое… — он запнулся, даже оторопел немного, — Мы ж не в детском саду… Аристарх улыбнулся очень тепло: — Это мое тебе поощрение за старательность. Собирай такие, отвечая на моих уроках чаще, — продолжил он вкрадчиво. Антон тщательно следил за его эмоциями на лице, пребывая в смятении от мысли, что Аристарх действительно выглядел человеком радушным и желающим помочь. Заметно было ещё, что он любит свою работу, — и как только наберешь пятнадцать звезд, я автоматом поставлю тебе пятерку в годовой. У Антона брови тут же взметнулись вверх. Ого… Что это? Ромку, похоже, это зацепило. Причем эти слова повлияли на него весьма благотворно, так как сразу же, протянув неуверенно руку, все же забрал ту самую вещь. По классу разнеслись разрозненные шёпоты и смешки. А Ромка, более не топчась на месте, сел обратно на свой стул, кладя на угол парты… Антон прищурился. Блестящую картонную звезду? Что? Антон даже не успел переварить происходящее, как зазвучал пренебрежительный голос Вити: — Аристарх Вениаминович, а вы уверены, что оно нам надо? — он дернул плечом, — Это ж, ну, для младшеклашек. Аристарх нисколько не растерялся, одарил Витю смешливым взглядом, и проговорил по-доброму: — А ты не дите, что ли, Витька? Витя немного растерялся: — Ну… — А каждому можно будет получить звезду, если отвечать чаще? — подала голос заинтересованная Полина, подняв руку. Антон наблюдал за ней с явственным волнением. Странно было смотреть на подругу, с которой свел контакт почти к нулю. Все, что они делали последнюю неделю — это обменивались неловкими приветствиями. Иногда, конечно, Полина заботливо клала на его парту какие-то булочки, купленные в столовой, не игнорировала и незаметно от учителя помогала с ответами на самостоятельных. В такие моменты Антон чувствовал себя капельку счастливым и виноватым одновременно. Эта смесь противоположных друг другу эмоций образовывала небольшой ком. Хотелось подойти и обговорить все, но Антон не знал, как подвести к нужному разговору, и потому оттягивал его до последнего. — Верно. — закивал Аристарх. — Это что-то вроде стимула, чтобы вы были более старательными на уроках. — Антон заметил его выбившуюся торчащую прядь на макушке, которую Аристарх старательно приглаживал рукой, но прядка все равно упрямо вскакивала обратно, — Довольно действенный метод, честно говоря. — Пятнадцать звезд, и пятерка в годовой… — мечтательно протянул Коля, игнорируя тычки Вити, сидящего рядом, — Это ж всего пятнадцать раз нужно руку поднять… Пятнадцать раз… А у Антона туго сейчас с запоминанием новых тем по истории, или обществознании… Где приходилось напрягать извилины, чтобы впитать информацию. Он чаще витал где-то в другом месте, а потому знания от него ускользали, как песок между пальцев. — Я смотрю, ты энтузиазмом запылал, Коля. — хохотнул Аристарх. Он скрестил руки на груди. — Ну ещё бы, это ж, охе… — Коля запнулся, исправляясь спешно, в то время как одноклассники тихо рассмеялись, — Круто! Аристарх сцепил руки в замок, начиная расхаживать по классу. — Ну, раз мы все поняли друг друга, надеюсь, что вы будете более инициативными и не придется каждый раз самому выталкивать вас к доске. — не успел он закончить свою мысль, как зазвучала трель звонка. Зычная и нестерпимая. Антон даже не заметил, как скоротечно прошел урок, и как невольно проникся новым преподавателем тоже. Он не мог не признать, что Аристарх Вениаминович все же, выглядит довольно компетентным и умным учителем, — Оу, как быстро кончилось время. — проверив свои наручные часы, промолвил Аристарх с досадой, — Значит, поболтаем в следующий раз. Ребята ответили новому преподавателю громким «да», и начали спешно собираться, чтобы поскорее вывалиться из класса. Антон, в отличие от них, был довольно медлительным и клал учебник с тетрадью в рюкзак так нерасторопно, что мог бы выбесить того же Володю, если бы он сейчас находился рядом с ним. — Что-то не нравится он мне, — Катя, оказавшаяся рядом, заставила Антона вздрогнуть и воззриться на неё. Она поняла, что стоит пояснить, и кивнула в сторону учителя, проговаривая тише, — больно мутный. Да и от взгляда его мурашки… Вот значит как. Оказывается, не одному Антону он показался странноватым… На вид обыкновенный преподаватель, просто немного расслабленный. — Да нормальный, вроде, — пожал плечами Антон, а затем добавил шутливо, чуть склонившись, чтобы услышала только она, — ты что, расстроена, что Лилия Павловна в отставку ушла? Катя тут же вспыхнула. — Это не так! — Антон тут же прыснул, пока она старательно начинала оправдываться, — Мама меня предупредила об этом ещё неделю назад. Просто… — она дернула плечом, — Говорю о своих ощущениях. Антон, закивав со скепсисом, переспросил с натянутой улыбкой: — Расстроена, да? Катя тут же рассмеялась, начиная легонько колотить его сжатыми кулаками. — Ой, да замолчи уже, бесишь! Антон, смеясь вместе с ней, поднял руки в примирительном жесте. — Тебя слишком легко выбесить, — он выпучил глаза и сделал голос намеренно выше, продолжая подначивать, — поработай над своим гневом, Катерина Смирнова. Катя фыркнула, закатив глаза: — Ты сейчас попляшешь у меня, Антон Петров. — Увы, я в танцах не очень хорош. — развел руками Антон. — Зато я вальсирую отлично. — ответила Катя с самодовольной улыбкой, протягивая руку, якобы приглашая потанцевать, — Не подарите ли вы мне свой первый танец, миледи? Антон, устав подыгрывать, рассмеялся, мягко надавливая на её ладонь: — Ой все, прекрати, комедиантка. Но, если честно, — Антон говорил искренне, — мне тоже грустно, что Лилия Павловна ушла. Она хорошая учительница. Катя, грустно улыбнувшись, откинула свою косу за спину: — Ладно уж, я побежала за журналом, — обреченно протянула она, — а то Светлана Махтиевна как взяла, так и не отдает. — Как же тяжело нашей старосте. — надув губы, ответил Антон отвратительным заискивающим голосом, — Давай-давай, ты справишься. — Не делай такое страшное лицо, — сухо ответила Катя, добавив со смешком, — никогда! — Да знаю я, что не красавец! — съязвил Антон в шутку. Катя, чуть замявшись, ответила нерасторопно: — Да красавец ты, просто кривляешься, что аж сил нет! — Антон даже не успел переварить подобного рода комплимент от самой Катерины Смирновой, как она промолвила громко, торопливо направляясь в сторону выхода из класса, — Ой, все, я побежала! И только он помахал ей вслед, как заметил знакомую фигуру, проходящую мимо. Володя, не оборачиваясь, спешно вышел из класса. Его спина казалась такой же угрюмой и недружелюбной, а сам Володя — изможденным. Круги под глазами стали ещё выраженнее, а выражение так и пылало раздражительностью. Антон вздохнул, на сердце было всё ещё тяжело, нужно было подгадать момент для разговора, а он ещё, судя по всему, не остыл. По крайней мере, так сказал Денис, который знал Володю хорошо. Хоть бы поскорее наступило это «подходящее» время. Антон умаялся ждать… Он скучает по другу. Антон закинул лямку рюкзака на плечи и двинулся вперед, а затем замер, завидя, как Аристарх подзывает Ромку к себе: — Пятифан, остановись-ка на секунду. — Ромка не без нежелания подошел к нему, однако вида не подал. Он выглядел очень спокойным, и оттого непривычно другим. Аристарх виновато улыбнулся, — Я был слишком резким? — он взглянул на Ромку, как посмотрел бы провинившийся отец на сына, — Если что, извини, если перегнул. Ох. Это он сейчас извинялся за случай на уроке? За то, что сделал Ромке замечание? Так Аристарх ведь правильно поступил, чтобы Ромка начал его слушать внимательнее… Его поступок немного тронул Антона. Все же, зря он нарек нового преподавателя распиздяем несерьезным. Он поступает как самый настоящий взрослый. Такой взрослый, у кого стоило бы поучиться. Антон даже не понял, как остался стоять, молча наблюдая за ними. — Да не, все… — Ромка, кажется, растерялся. Он махнул рукой, — Все нормально, это ж я ворон считал. Говорит совершенно бесстрастно, как если бы разговор был ему не важен, и как если бы был просто опустошен, и ни капельки не обижен. Ромку тяжело обидеть подобным способом, он довольно терпеливый, либо ему в частности просто плевать, поэтому и не тратит энергию на всякие пустяки. Антон понял, что пора уже ретироваться на выход, а то он и так уже простоял тут достаточное количество времени, подслушивая чужой разговор, когда одноклассники уже давно ушли в другой кабинет. Он шагнул вперед, в сторону выхода… — Иногда неплохо ворон посчитать. — дошло до его ушей вкрадчивое, а затем и в спину громкое, — Эй, Петров, — Антон оцепенел, приготовившись к тому, что его сейчас отчитают за подслушивание, но зазвучало следующее, — у тебя какая-то бумажка на спине… — указал Аристарх пальцем на свою спину. Антон, немного замешкавшись, потянулся рукой за спину, тут же ощутив кожей шорох бумаги, которую он мгновенно отклеил от своей кофты и поднес к лицу. А затем взмок под собственной одеждой. Ох. На клочке бумаги, которую, судя по всему, в качестве подколки наклеили Коля с Витей, было выведено кривым почерком то самое слово, которое Антон предпочел бы не видеть больше никогда: «Обосрыш» Сердце забарабанило в грудной клетке. Первые всплывшие в сознании мысли показались Антону убийственными, а затем и следующие, вереницей выстроенные, вызвали неистовый стыд: «Я до сих пор ходил с этим?» «Я не хотел вспоминать» «Я ведь только… Только отошел от этого» А последнее вызвало внутри Антона жуткую панику: «Рома видел это…» Видел… И отчего-то Антону этого не хотелось до одури. Не хотелось читать написанное прямо перед Ромкой, от глаз которого нельзя было скрыть явившиеся эмоции на лице. Утапливающие, жгучие… Антон, чувствуя, как горят щеки, поднял глаза на Ромку, тут же пересекаясь с ним взглядом, но ничего не прочитав на чужом, невозмутимом выражении, ощутил себя совсем уж глупым, нелепым… Он один об этом переживает. Он один думает о вставшей неловкости между ними. И он один… Тоскует. И от этого так тошно. Он поспешил рассеянно кивнуть Аристарху Вениаминовичу, едва справляясь с нахлынувшим стыдом… А затем яростно, будто от этого зависела его жизнь, скомкал бумажку и ринулся на выход. Адреналин в крови делал его движения резкими и быстрыми. Внезапно захотелось исчезнуть. Боже. Господи. Почему так стыдно? Антону не хотелось как-либо показывать, что Ромка все ещё трогает его сердце, что даже такие мелочи могут пошатнуть его тщательно выстроенную стену, его подобие равнодушия… А тут вот так легко попался. Прямо перед ним. Когда он выбежал из класса, то прошел в сторону уборной, а затем, вытащив скомканную в шарик бумагу, сжал его в ладони посильнее, впитывая всю скопившуюся злобу. И выкинул в первую попавшуюся урну. С глаз долой. Чтоб отпустило. Чтобы забылось, как страшный сон. Антон прижался спиной к двери уборной, вскинул голову и простоял так не более двух минут, пытаясь перевести дух. И когда сознание очистилось от назойливых мыслей, потянул дверцу на себя, выходя из уборной. Чувства притупились. Антон начал отходить от всего куда быстрее, чем раньше.***
— Это обязательно делать? — Денис, набравший себе еды в столовой, топтался у окна, всем видом показывая свое нежелание учавствовать во всей этой авантюре, — Я жопой чую, что добром это не кончится. — Но ты обязан это сделать, — не терпел возражений Антон, нахмурившись и поправив очки на переносице, — расхлебывай давай. — За что ты меня так ненавидишь? — вымученно протянул Денис, оглядываясь по сторонам. В столовой было шумно, особенно на большой перемене, когда школьники собирались в кучу и лезли без очереди, чтобы успеть прикупить себе чипсы, булочки, или те же сосиски в тесте, — Это из-за того, что я полез в твой рюкзак? Ну так нехер было от меня кириешки прятать! — Так я тебе купил эти кириешки, дурень! — прошипел Антон, легонько саданув его по взъерошенному кудрявому затылку, — А ты, нетерпеливый дофига, полез и выкрал, как Жулик из мультика! — Виноват, каюсь, — тут же поднял руки в примирительном жесте Денис, — но ты должен меня понять, я же голодный был, а тут у тебя чета в рюкзаке шуршит, вот я и не сдержался. Иногда Антон удивлялся тому, какой друг у него наглый, однако это его никак не беспокоило. Пусть шарится, господи, все равно там ничего важного нет. А если и будет, то Денис даже внимания на это не обратит, потому что в приоритете у него только «хавчик», как он выражается. Но как он умудрялся расслышать и понять, что это именно кириешки, Антон никак ума не приложит. — Псина ты прожорливая, — закатил глаза Антон, вновь перехватив руку Дениса при очередной попытке ткнуть его в щеку, — да ты задрал! Хватит уже! — Ага-а-а, — протянул Денис совершенно неубедительным голосом. Задорным таким, аж бесит! Потому что он всё-таки ткнул Антона в щеку! Всё-таки ткнул! — сорян, братан, рука сама как-то… Антон длинно и предостерегающе выдохнул, а затем процедил грозно: — Я тебе этот палец сейчас… Не успел он договорить мысль, как Денис коротко вскрикнул и юркнул за его спину: — О нет, они идут! — он схватил Антона за плечи и начал трясти, как куклу, на грани паники, — Че делать-то, блять?! Антон завидел, как в столовую заходят Полина, Катя и Бяша, направляясь в сторону одного из свободных столиков. Он, конечно, понимал, что Денису будет не по себе, но не думал, что настолько. — Для начала отпусти меня, — вздохнул Антон как-то обреченно, наконец выпутавшись из чужих рук, — а теперь… — Антон и сам нервничал достаточно сильно, но оттягивать уже этот разговор было нельзя, — Давай подождём, пока они возьмут себе что-нибудь, а потом попробуем… — Я чета передумал, бывай давай, братан, корабль тонет, сам понимаешь. — решил было свалить Денис, как Антон схватил его за ворот толстовки и потянул обратно. — Ну уж нет, настоящий капитан уходит на дно вместе со своим судном, поэтому давай, капитанишка, хватит сдавать назад! — Свистать всех наверх? — кисло спросил Денис. В его голосе, как и на его лице, не проскальзывала и толика энтузиазма. Было даже потешно наблюдать за ним: взвинченным и взволнованным. — Свистать всех наверх, — повторил Антон, закивав и похлопав его по плечу в качестве поддержки. Денис вдруг скорчил глупую рожицу, и, сделав голос намеренно ниже, промолвил нарочито хриплым голосом, как у какого-то деда: — Йо-хо-хо. — Не переигрывай. Полина, кажется, заметила их, но не стала заострять внимание, занимаясь своими делами настолько невозмутимо, насколько она это умела. Катя, зато, не скрывала своего осуждающего, и преисполненного отвращения взгляда. Она так и норовила сказать Денису этим выражением: «ну ты и дерьма кусок». Положение у него было крайне неутешительное, но робеть было поздно. И только Бяша думал только о своей булочке с брусникой… Антон вдруг занервничал. Что, если они возненавидят его, если Антон решится поступить таким образом? Что, если они поругаются? Антон бы очень хотел этого избежать. Он лишь желал все исправить и прийти к перемирию, ничего больше… — Они сели уже, — зазвучал голос Дениса над ухом, вытащив Антона из вороха мыслей, заставляя снова сконцентрироваться на своих друзьях, — че делать будем? Антон немного колебался, но не хотел больше убегать. Он сжал ладони в кулаки и, длинно выдохнув, проговорил: — Пошли, — он зашагал вперед, к ребятам. Неуверенно, медленно, но все же шел прямиком в пасть к плотоядной акуле. Казалось, что его сейчас возненавидят, прогонят, даже не станут слушать, и Антон действительно переживал… Хотел остановиться, развернуться и уйти, лишь бы не встречаться лицом к лицу с неизбежной реальностью. Денис шел за ним, но посмелее, чем сам Антон. По мере приближения к ребятам, сердце билось все чаще и громче. Особенно, когда Полина, отвлекшись от разговора с Бяшей, подняла на них глаза и улыбка её: радушная и теплая, спала тут же, как дешевая маска. Она выглядела такой… Расстроенной, и одновременно с этим недоумевающей, что хотелось тут же рассеяться в воздухе, как полупрозрачная дымка. Антон очень любил и дорожил Полиной, и потому искренне не хотелось разочаровывать её, когда она доверяла и терпеливо ждала объяснений. Бяша сидел спиной к ним, и потому не сразу заметил их приближения, а вот Катя старалась испепелить… Антон даже не заметил, как встал напротив стола и, наполнив легкие кислородом, заговорил, немного срываясь на фальцет: — Привет, ребят… — как только он заговорил, все трое тут же обратили на него свое внимание. Их взгляды казались обычными, не несущими чего-то негативного, но стоило им завидеть Дениса, стоящего рядом, как лица тут же начали сквозить пренебрежением и враждебностью, — Я поговорить хочу, вы не против? Боже, он звучал так глупо… То, как он нервничал, видно было невооруженным глазом, потому что сейчас произойдет одно из двух: либо его пошлют, либо попытаются понять. Он больше склонялся к первому, но не хотел так легко сдавать позиций. — А он присутствовать должен в этом разговоре? — проговорила Катя таким холодным, резким и в то же время ядовитым тоном, что Антону стало совершенно не по себе. Она хмурилась, видно не ожидала, что Антон приведет Дениса, когда решит поговорить с ними, и потому эта перспектива казалась ей крайне утомительной, — Антон, ты зачем его-то притащил? — Так, Кать, — Антон сделал голос твердым и уверенным, — давай попробуем поговорить без всяких… — Антон… — заговорившая следом Полина вызвала в Антоне куда больше страха, нежели Катя с её суровым тоном, и ощущалось хуже, — Слушай, я готова поговорить, но не в его присутствии… Он может, хотя бы, уйти? — и посмотрела на Антона предупреждающим взглядом. Мол, если он сейчас не уйдет, путного разговора не выйдет. И черт. Антон понимал это. Но разрулить ситуацию по-другому не получится. Денис обязан присутствовать. К слову о нем… Стоит нервный, край толстовки мнет, будто пришел на расстрел, и Антону хочется его подтолкнуть вперед, чтобы он наконец начал чувствовать себя увереннее, но не решается. — Полин… — терпеливо продолжил Антон, стараясь не мямлить, — Попробуйте выслушать его, он не желает никому зла. Он не будет вести себя, как идиот, слово даю. — Тебе-то я верю, — проговорила Полина достаточно терпеливо, но когда её взгляд упал на Дениса, то тут же нахмурилась, излучая явственное отторжение, — а вот ему — нет. — Тоха-на, — проговорил Бяша немного растерянно. Он явно не ожидал, что Антон решит подойти к ним вот так, на пару с Денисом, и потому был капельку ошеломлен. Антон не хотел поступать так, без предупреждения, но по-другому их не получилось бы собрать в одном месте, — ты ваще понимаешь, че делаешь? Нах ты его приволок? — их даже не останавливало присутствие Дениса, и громкость голоса понизить не стремились вовсе. Они показывали все свое пренебрежительное отношение, все свое непринятие и отторжение, и почему-то от этого Антону стало неприятно. Да, Денис провинился, но в груди заныло от мысли, что новый друг все слышит, но не спешит за себя вступиться, — Ты же знаешь, что Катька… — Так, — Антон вскинул руку, тем самым прервав Бяшино набирающее обороты раздражение, — давайте просто… — он рвано выдохнул, попытавшись держать негативные чувства в узде, — Поговорим. Вот что случится, если вы просто выслушаете? — он свел брови к переносице, чувствуя, как Денис его похлопывает по плечу в качестве поддержки, и это не было лишним. Антон нервничал, как если бы находился на олимпиаде неподготовленным. Катя и Полина недоверчиво переглянулись, а Бяша, буравя Антона каким-то нечитаемым, осуждающим взглядом, вызывал лишь желание начать нелепо объясняться, — Я просто хочу все прояснить. — Антон, — когда он снова заслышал Катин голос, ему тут же стало не по себе. В этот раз она выглядела больше огорченной, нежели разозленной, — он поступил по-скотски со мной, а ты его привел и выгораживаешь, как я должна на это реагировать? Ком к горлу подступил, ведь Катя была права. Она обижена, задета, а ещё готовится ощетиниться. Антон выдавил из себя: — Кать… — Да, я поступил хуево, — проговорил Денис уверенно, ступив вперед, и взгляды остальных запылали ещё большей враждебностью, но Денис не робел, что было достойно восхищения, — за тот случай… — он поднял на Катю сожалеющие глаза, и голос его стал таким робким и тихим, что Антона это малость тронуло, ведь он говорил искреннее, отрывая от сердца, и не проскальзывало в его тоне никакого нежелания, — Прости меня, Смирнова, — Катя оцепенела, её губы сжались в тонкую полосу. Антон наблюдал за её меняющимся лицом с явным волнением. Не хотелось бы, чтобы Денис вызвал у неё какие-то негативные чувства, — я просто еблан, растерялся и… — Денис неловко взъерошил свои волосы, — Вышла такая параша. Я не хотел, правда. — он вздохнул, — Тем более, с девочкой так поступать… — он качнул головой, — Не по-мужски это. Полина с Бяшей недоверчиво переглянулись, однако можно было заметить так же на их лицах нечто, похожее на принятие, однако уступать они пока не собирались. Катя отмерла лишь спустя секунду, переварив сказанное. Её голос зазвучал немного возмущенно, а предложения становились более обрывистыми по мере того, как она набирала темп и выговаривала слова слишком быстро: — Нет, это даже звучит как бред. Ладно я! — она прижала ладонь к сердцу, — Но ты… — она запнулась. И нервничала явственно. Возможно ли, что она все ещё боялась Дениса? Может, потому ей было немного тяжело разговаривать с ним? Скорее всего, — Ты же ещё Володю… — она перевела дыхание, переводя взгляд уже на Антона, — И Антона… Я не понимаю, как он вообще смог простить тебя. — у Антона все внутри сжалось. Кате не нравилась перспектива того, что он общается с Денисом, хоть она и знала об этом, но старалась не упоминать, когда они находились у нее дома. Избегала и наотрез отказывалась говорить о нем, — Я же помню, как ты его побил, — её голос окреп, и она немного повысила тон, становясь смелее, — и он с ссадинами расхаживал, — у Антона закололо в висках. Ему казалось, что шум, образовывающийся вокруг, становится невыносимо гулким, а голос Кати — зычным. Ему хотелось попросить её замолчать. Не хотелось вспоминать тот день. Ту улицу, тот морозный холод, бешеных собак, собравшихся разорвать его в клочья. Дышать становилось тяжело, от картинок перед глазами стало совсем тошно, и тело пробил мелкий тремор. Денис, явно заметивший перемену в его состоянии, положил ладонь на его плечо и ободрительно сжал, — и в заброшенную улицу завел и оставил его там одного! Совсем! — Не оставлял. — зазвучал голос Дениса рядом, и Антон замер, прислушиваясь повнимательнее к тому, что он хочет сказать, — Я действительно ждал его на той стороне, — глаза Антона расширились. Разве он не обманул его? Разве не бросил там? Разве не желал ему смерти? — а когда его долго не было, заволновался и пошел его искать. — Денис украдкой взглянул на Антона и криво улыбнулся: виновато и сожалеюще, — Все же, блять, даже если я и говно, но совесть хоть какая-то у меня имеется. — дрожь в теле стала куда слабее, и Антон почти успокоился, — Но я его не нашел, — его тон стал ниже, — и потому начал искать Рому, — по телу пронеслась тревожная волна при упоминании Ромки в разговоре, — ведь чет поговаривать начали, что он и сам меня ищет. — Денис, скорее всего, не понимал, насколько сильно переживал Антон по этому поводу, сколько вопросов возникало у него при каждой встрече с ним после всего пережитого. Каждый раз хотелось спросить: «неужели ты действительно хотел избавиться от меня?». Но Антон боялся услышать ответ, не хотел разочаровываться. И какое же исполинское облегчение возникло в груди, когда Денис отмел несколькими предложениями его мысли, — Скорее всего, прознал, что я хуйню натворил. — Антон посмотрел на него удивленно, в то время как Денис закончил твердо, — Поэтому нет, я его не оставлял, и не собирался даже. Полина вдруг заговорила так… Непривычно. Столько желчи зазвучало в её голосе, что Антон совсем растерялся: — Я видела, как ты его постоянно у школы поджидал, и не давал ему прохода, вечно лез к нему и разборки устраивал. — она нахмурилась, — Весело было потешаться? Денис замер, не зная, чем парировать. Он не спешил спорить или отрицать сделанного. Только виновато взглянул на неё, не находясь с ответом. Антон поспешил вступиться за него, пока они совсем не заклевали его втроем, хотя Бяша был самым терпеливым и спокойным слушателем: — Хватит, девочки. — Антон потер переносицу. Голова гудела, хотя разговор, по сути, только начался, однако если все так и продолжат плеваться ядом, то они точно ни к чему не придут. Возможно он выбрал не самый удачный момент для разговора, либо просчитался где-то… — Мы уже с ним все это прояснили, не кидайтесь на него, он извинился давно ещё. — Антон устало выдохнул. Денис стал ему другом, и он не хотел, чтобы другие, такие же близкие ему друзья поносили его прямо на его глазах, — Вы лучше скажите, чем он вам насолил? Ладно, Катя, это я знаю, а тебе, Полин? — Полина не выглядела растерянной. Она держала спину, и все так же смотрела на Дениса и Антона с прищуром. Не доверяла, но и не спешила разражаться тирадой. Просто сдержанно отвечала, — Ничем? Просто за подругу впрягаешься? — Катя поджала губы, и Антон поспешил вставить. Он не хотел никого обижать и расстраивать, — Я понимаю, но дайте вы ему слово хоть вставить… — Он вставил и не одно. — парировала Полина. Она откинула свои блестящие волосы за спину, — Антон, — она проговорила тише, будто не хотела заявлять во всеуслышание. Ведь это довольно личное, не касающееся её, и раны тоже нанесены чужие. Но она хотела заступиться, — Володя его видеть не хочет, а он наш друг, как ты не поймешь… Блять. Что за бред. Ну что это? Почему она так говорит? Сама же ничем ему не помогла, когда надо было! Антона захлестнула крошечная злоба. Ему хотелось поддеть, ткнуть носом в правду, поэтому, поправив на переносице свои очки, он заговорил ядовито: — Когда ему сложно было, вы не очень-то и охотно играли в друзей. Взгляд Полины изменился, словно её только что сильно задели. И глаза, похожие на васильки, стали куда темнее. Антон не успел среагировать, поэтому не смог вовремя просечь, что было не так в его фразе. Катин возглас только и заставил протрезветь: — Антон! — Разве я вру? — Антон не хотел оставлять это вот так. Бесит чужое лицемерие. Бесит, что об этом никто не говорил позже, не упоминал и убегал от этой темы. Бесит, — Вы ничем ему не помогли. — Это неправда-на, — обиженно проговорил Бяша, взглянув на Антона непонимающим и оскорбленным взглядом, — мы бы никогда так не поступили, мы че, хуилы какие? — Ты же не знаешь ничего, — качнула головой Полина. Она выглядела немного разочарованной и опечаленной, — почему ты так говоришь? Антон и сам не понимал, почему. Потому что он действительно ничего не знает? Потому что никто не удосужился рассказать ему? Он даже не успел рта раскрыть, как зазвучал голос Володи, и у Антона кровь стыла в жилах от этого тона: — Что это у вас происходит? Че вы столпились? — когда он заметил Дениса, взгляд его враз стал враждебным, пылающим ненавистью, — А ты… Блять. Антон хотел избежать подобной встречи, но как назло… — Я уже ухожу. — Денис реагировал на Володю совершенно спокойно. Он вскинул руки в примирительном жесте и заулыбался. Широко так, и глупо, — Ветерок, — он проговорил это так… Ласково и тихо, что Антон тут же удивленно на него воззрился. Ветерок? Это он про Володю, что ли? Кстати говоря… Володя начал выглядеть куда хуже, чем секундой ранее, скривился аж. Не стоило Денису так делать, — рюкзак проверь чуть позже, ладненько? Катя с Полиной и Бяшей смотрели на него непонимающе, а Володя, сжав зубы, выдавил из себя низким тоном: — Блять, ты… — Тоха, позже свидимся. — Денис похлопал Антона по плечам и махнул рукой, поворачиваясь к ним спиной и двинувшись вперед. Только через секунду Антон понял, что он ретируется не из-за того, что на него могут накинуться по новой уже на пару с Володей, а ради Володи. Ради того, чтобы ему не было некомфортно рядом с ним. Антон был восхищен его внимательностью и заботой, — Пусть все остынут сначала и мы ещё раз поговорим. Это, конечно, хорошо, но таким образом Денис оставил Антона одного на растерзание всем остальным! И он не ошибся на этот счет, так как Полина не собиралась менять начавшуюся тему, и обвинение Антона игнорировать уж точно не стремилась. — Антон, ты зря это всё сказал, — проговорила Полина ровно, продолжая глядеть на него хмуро, — мы никогда от него не отказывались… И не отказались бы. Антон хотел сказать что-то в ответ, но Володя опередил его быстрее: — Верно, — он плюхнулся на стул рядом с Катей, продолжая так, будто произнесенное не имело никакого значения, — я сам от всех отказался, и в помощи не нуждался. Наговорил им ещё много всего, чтоб отстали, — он поднял на Антона осуждающий взгляд. Медовые глаза стали светлее под светом солнца. Антон не знал, что сказать. Неужели это все, что Володя скажет ему после недели полного игнорирования? — поэтому хватит говниться на них. — Володя, вздохнув, начал шариться в рюкзаке, а затем, резко изменившись в лице, выудил знакомую желтую пачку бананового сока. Сколько в его взгляде было скепсиса… Он процедил почти обреченно, — Блять, заебал. — и с какой-то глухой злобой кинул сок обратно в рюкзак. И опять же Антон ни о чем не знает. Никто так и не решился полностью рассказать историю Володи. Ни сам Володя, ни остальные. В итоге он сам выставил себя полнейшим дураком, накинувшись на них. Полина с Катей выглядели более спокойными и невозмутимыми после того, как пришел Володя. Наверняка обрадовались его приходу, однако в глазах их читалось сожаление. Хотели помочь, но не смогли… Антон молча сжимал кулаки, не зная, что делать дальше. Возможно, ему стоит уйти? Все равно Володя не смотрит на него, да и говорить не хочет. Полина посмотрела на него и улыбнулась очень слабо: — Поговорим в следующий раз, хорошо? Мы не злимся на тебя, но ты как-то внезапно… — она вздохнула, — Нельзя так, мы же не были к этому готовы. Они были правы, и от того Антону стало тошно от самого себя, несмотря на то, что хотел сделать как лучше, а в итоге чуть снова не усугубил ситуацию. Он ведь и так ото всех отгородился, а с Полиной так тем более толком не контактировал, поэтому прийти на пару с Денисом, ожидая, что никто не будет огрызаться и наезжать на него, было довольно глупо. Антон понимающе закивал: — Ладно, простите, это моя вина. — ему просто хотелось поскорее закрыть эту тему, так как атмосфера резко поменялась с приходом Володи в компанию. Было неловко смотреть ему в глаза. А ещё… Володя выглядел крайне раздраженным и вымотанным, он спит хоть иногда? У Антона все засвербело в груди от желания расспросить, — Я просто подумал, что если я скажу, то вы тем более не захотите говорить… А мне все это… — он протянул почти мученически, — Правда надоело уже. — Просто то, что ты сказал… — протянула Полина нехотя, стараясь не пересекаться с ним глазами, — Меня очень огорчило. — Да, я… — Антону стало вдруг стыдно за свое поведение, — Я не знаю, почему так, но я так взбесился… — Полина понимающе закивала, в то время как Катя пододвигала купленную булочку Володе, робко ему улыбаясь. А Бяша, будто переваривая сказанное Антоном, сидел молча. И по этой причине Антон почувствовал себя виноватым ещё больше. Бяша ведь с самого начала сохранял нейтралитет, и в частности подбадривал Антона в моменты, когда ему это было необходимо. А сейчас… Он был очень расстроен, — Я не хотел говорить ничего, да и кидаться с обвинениями тоже не хотел, но вы… — Антону пришлось наполнить легкие кислородом и замолчать на пару секунд, прежде чем продолжить твердо, не боясь последствий, — Денис мой друг. — Володя заметно напрягся и это не ушло от его глаз. Он понимал, что делает другу больно. Возможно даже бесит его, но Антон больше не хотел врать ни ему, ни остальным. Осталось лишь признать все честно, — Такой же друг, как и вы, поэтому я буду за него заступаться. Полина, закивав, немного помолчала, а затем проговорила с робкой на лице улыбкой, чтобы развеять напряжение: — Чего стоишь? — она выглядела довольно спокойной и… Будто желала понять Антона, принять то, что он говорит несмотря на внутренние метания. Словно… Ценила его больше, и потому хотела избежать каких-либо моментов, которые могут ухудшить их отношения, — Садись с нами. Антон не смог скрыть своего удивления. Он так давно не проводил время со всеми, что для него подобное предложение оказалось своего рода неожиданностью. Разве он имеет право? Разве его теперь все… Не ненавидят? А правда ли его ненавидят? Об этом не было речи никогда. Ни разу и никто не сказал и даже не намекнул на это как-либо вскользь. Ни Полина, ни Бяша, ни Катя, и даже ни Ромка с Володей. Никто. Никогда. Его не ненавидел. И Бяша тогда развеял его сомнения на этот счет, когда задал вопрос: «Тох, с чего ты взял, что тебя все ненавидят?» Потому что не ненавидели его никогда. Он сам себе это навязал, сам обманул, сам создал ошибочные воспоминания и собственные предположения. Думал, что от контакта с Денисом его начнут рьяно избегать и обвинять во всех грехах, но как оказалось позже… Это он был тем, кто отдалился. Он бегал от них, и он свел контакт к минимуму. Он так и застыл на месте, а затем проговорил немного растерянно: — А можно, разве? Катя, Полина и Бяша, переглянувшись, расхохотались, и Антона уж совсем кинуло в краску. — Тоха, как обычно-на, умеет удивлять. — прыснул Бяша, — Падай давай, че сиськи мять. Антон, ощущающий себя последним дураком, ещё несколько секунд топтался на месте, тронутый тем, что сможет вновь окунуться в те спокойные дни, когда он мог вдоволь проводить время с друзьями. Друзья. Антон переживал о том, что они больше так не считают, однако их желание подступиться и разрешить некоторые недопонимания явственно говорили о том, как Антон им важен и дорог. Это отозвалось теплом в сердце. — Ох, я… Я тогда на чуть-чуть… — он нерасторопно сел на свободный стул, прямо напротив Володи, и стало тут же очень… Очень тревожно. Ему хотелось отвести взгляд, но в то же время изнывал от желания смотреть на него непрерывно. Впитать заново знакомые черты: веснушки, ровный нос, медовые глаза и рыжие ресницы, дрогнувшие в моменте, когда тот поднял на него взгляд. Антон вздрогнул, как дурак, в то время как друг продолжал сверлить его глазами очень напряженно. И было неловко ему так же, как и Антону. Это читалось по его лицу, по тому, как он нервно кусал губы и проводил большим пальцем по ладони второй руки, поглаживая. Хотелось заговорить, но речь отняло будто, Антон враз забыл все слова, которые подготовил для того, чтобы наконец помириться и решить все. К горлу ком подступил. Володя отвел глаза первым, и Антон, подумавший, что это последний шанс, заговорил робко, — Володь… Володя так и оцепенел на месте, лишь заслышав его голос. Антону хотелось проговорить ещё пару слов. Пару сотен. От невозможности высказаться прямо сейчас ему становилось все хуже. Время, которое он провел будучи без Володи, показалось ему слишком долгим и непривычно странным. Антон уже привязался к нему, поэтому не мог смириться с тем, что никто его не кормит булочками в столовой, что никто не заботится и не трясется о его здоровье, что не подшучивает над ним… Он уже не представлял свою жизнь без нового друга. Володя, чуть замявшись, ответил, стараясь не пересекаться с ним глазами, и его голос, больше не сочившийся отторжением и ненавистью, вызвал внутри Антона трепет: — Дай мне ещё немного времени, ещё совсем немного, и я… — Володя будто проглотил последние слова. Замолчал мгновенно, потирая уставшие глаза. Он выглядел изможденным, но не был раздражен. Однако после этих слов появилась надежда. Антон не понимал, что случилось, но на душе стало чуточку легче. Возможно, они действительно совсем скоро смогут снова… Верно? Смогут ведь? Володя же не станет говорить, что их дружба закончена? У Антона все сжалось в груди от этой мысли. Он улыбнулся очень слабо и кивнул, стараясь не говорить ничего лишнего, чтобы не спугнуть, чтобы не потерять эту нить, ведущую к примирению. А ещё потому, что страшно боялся того, что Володя действительно сможет все вот так оборвать. Антон этого не хотел: — Хорошо… Он даже не успел переварить толком все, как повернул голову к выходу из столовой, и тут же встрепенулся. В помещение зашел Ромка, и он направлялся прямо к их столу. Антон от переполняющих чувств ощутил себя кинутым в котел с кипящей водой, а затем и в леденящий холод. Ему стало страшно. Он же сейчас подойдет. И им придется заговаривать? Нужно будет здороваться? Нет, этого нельзя допустить! Антон подорвался с места так резко, что стул, на котором он сидел, опасно качнулся назад, грозясь упасть. Стараясь лишний раз не оглядываться на Ромку, он резво накинул лямку рюкзака на плечо и выпалил ребятам: — Ох, ну, думаю, я всё-таки пойду. — Полина растерянно посмотрела на него, Катя выгнула бровь, Володя даже не одарил взглядом, а Бяша не знал, что сказать, — Мне по делам надо. Полина было открыла рот, но тут же пресекла себя, когда заметила надвигающегося Рому, тут же улыбнувшись и подыграв: — Да, хорошо. Тогда позже встретимся? — и столько надежды плескалось в её глазах, столько радушия… — Ага, — Антон был безмерно благодарен ей за понимание. Он едва улыбнулся в ответ, — бывайте. Он тут же двинулся к выходу, проходя мимо Ромки, который, кажется, даже обратил на него свое внимание, но так же быстро растерял весь интерес, направляясь к ребятам с усталой, вымученной улыбкой. И отчего-то стало плохо. Шаги Антона казались очень медленными, будто он пытался ускорить темп находясь в морской воде, пока волны неминуемо замедляли его, иногда норовя сбить с ног. Когда он прошел ещё немного дальше, то не смог пересилить себя вовсе. Он обернулся. Дыхание перехватило, словно он пробежал кросс или собирался прыгнуть с обрыва. Чего ты хочешь, глупое сердце? Не услышав ответа, Антон шагнул в сторону обрыва. Под подошвой кроссовок точно оказались камушки и хрустнувшие ветки. Антон больше не собирался оставаться здесь. Потому что он умирал от тоски. От зависти. От горечи. Ромку обняли, стоило ему лишь подойти. Обвили руками и, пригласив присесть, начали что-то очень бурно с ним обсуждать. Они выглядели куда более оживленными и сплоченными, нежели минутой ранее, когда усадили Антона рядом. Даже Володя заулыбался слабо, но очень искренне. Он слышал тиканье часов. Но разве на фоне всеобщего галдежа можно было уловить тиканье? Нет. Однако оно отзвуком рикошетило в сознании Антона. Фантомное тиканье, которое можно было принять за ход часов, оказалось бомбой, отсчитывающей время до взрыва. Антон понял, что ему нельзя оставаться здесь дальше. Едва справившись с чувствами, переполняющими его, он сумел выйти из столовой, больше не оглядываясь назад. Зато сердце оставалось все таким же равнодушным и спокойным, как штиль. Хоть бы удалось избежать надвигающийся ураган.***
— Антон, можешь сходить в магазин, за хлебом? — высунув голову с кухни, спросила мама, готовившая домашнюю пиццу, на которую её уговорили Оля с папой. Пахло ароматной колбасой, которую родители обычно покупали в очень редких случаях… Антон не мог надышаться этим ароматом. Живот жалобно заурчал, но он стоически держался, стараясь лишний раз не мешаться маме в процессе готовки, — У нас закончился, а завтра что на завтрак есть? Я бутерброды хотела перед школой приготовить… Антон, честно говоря, не очень хотел выбираться на улицу после очередного тяжелого дня. Его настроение падало и поднималось, как американские горки, и он не мог проконтролировать собственное состояние. В школе ему было особенно тяжело, а дома он чувствовал себя в безопасности. Однако на просьбу мамы не осмелился бы сказать «нет». — Хорошо! — ответил он достаточно громко, спускаясь вниз по лестнице, — Ещё что-то брать? — Мне шоколад, пожалуйста, — донесся бодрый голос Оли с кухни, и внутри точно во мгновение разрослась надежда на лучшее. Почему-то сам факт того, что Оля его наконец попросила о чем-то сама, его безумно обрадовал, — я так давно его не ела… — И шоколад, — вздохнула мама, и Антон фыркнул, направляясь к ней. Мама выглядела очень уютно в своем фартуке, заляпанном кетчупом. Красные пятна на пару с желтыми… Это, кажется, горчица? — вот тебе деньги, — она вручила Антону купюры, — и пожалуйста… — взмолилась она, — Не съедай горбушку по пути обратно. Антон рассмеялся. Да, он частенько этим помышлял, но что поделать, когда ты очень голоден, а под рукой находится свежеиспеченный горячий хлеб. Ему не хватало выдержки, поэтому домой возвращался с искусанным местами хлебом, отчего мама сразу начинала негодовать. — Очень постараюсь, — запаясничал он, — это будет довольно тяжело! — Ты уж не подведи, — хмыкнула мама, в то время как Антон, сунув деньги в карман, двинулся к выходу, попутно снимая с крючка свою излюбленную ветровку: — Я пошел! — и вывалился на улицу. Хорошо было то, что он подхватил с собой наушники и плеер, который одолжил ему Денис, сказав, что ему стоит послушать все песни, лично записанные им на диск, который он точно так же одолжил. Погода стала часто портиться, и если утром Антон щурился от ярких лучей солнца, то оказавшись дома, выглядывал из окна, обрадованный тем, что успел вернуться, чудом не попав под ливень. И без того тёмное небо полностью затянула непроницаемая завеса чёрных грозовых туч, в воздухе висел запах дождя и сырого асфальта. Антон вдыхал этот аромат, позволяя ветру встрепать его светлые пряди. Свежий воздух шел ему на пользу, и хоть он не любил дождь, но все же обожал прохладу, которая появлялась уже после. Засунув капельки в уши, он нажал на кнопочку «play». Интересно было узнать, что именно предпочитает Денис, хотя Антон догадывался, что, скорее всего, их вкусы будут отличаться разительно, но ему очень хотелось узнать друга получше. Удивило конечно то, что у Дениса имелся компьютер, хоть Антон уже и был осведомлен о том, что его семья живет в достатке. Однако, черт возьми, как он умудрился самолично записать песни на диск?! Антон наконец прислушался к звучанию… И тут же сбавил звук, как только в уши ударило невыносимое звучание электрогитары. Так, эта песня точно уже в пролете. Антон переключил первую песню, переходя к следующей… Эту он знал. «Браво — любите девушки» Ну слава Богу, хотя бы так. Антону нравилась эта песня, было в ней что-то теплое и знакомое… Папа частенько ставил её, когда они ехали куда-то вместе с семьей. Настроение у Антона было, в принципе, нормальное. Не сказать, что хорошее, но и плохим не назвать. Сразу же после уроков, не сумев увильнуть от нового преподавателя, который почему-то решил с ним поговорить, он стоял и выслушивал о том, как сильно у Антона страдают оценки по истории. Беседа его сильно утомила, поэтому Аристарх Вениаминович, заметив, как он уже начинает клевать носом, фыркнул и наконец пустил в свободное плавание, добавив следом, что будет часто дергать Антона на уроках, чтобы подтянуть оценки. Конечно же, Антон был от этого не в восторге, но был согласен с тем, что оценки действительно по истории у него начали страдать с недавних пор. Он, конечно, ещё не преисполнился всеобщим обожанием класса к Аристарху, но все его слова принял во внимание. С Алексеем успел немного поболтать зато, когда вышел из школы на пару с Денисом, который и сам был не прочь провести время с охранником. Попили чай под занимательные истории, посмеялись со слов директора: «Алексей, вы себе в компаньоны никого моложе не нашли?», когда она вышла на улицу, чтобы немного проветриться. В общем, сплошная благодать. Антон чувствовал себя достаточно хорошо, и мысли о друзьях перестали его терзать так уж сильно. Он просто старался не думать о них лишний раз. Когда папа подъехал, Антон впервые в жизни позвал Дениса сесть в машину вместе с ним. Он привык предлагать, но в частности получал отказ, поэтому думал, что и Денис начнет робеть и искать причины не ехать. Но нет. Денис согласился очень охотно и позволил подвезти себя прямиком к его дому. Папа с интересом обсуждал с ним книги, ту же музыку, даже, черт возьми, «Гордость и предубеждение» успели обмусолить. У Антона от этих заумных вещей уши начали сворачиваться в трубочку, однако мысль о том, что папе явно понравился Денис, его очень радовала. Дом Дениса, кстати говоря, выглядел довольно большим. Коричневая черепичная крыша, бежевые чистые стены, и при этом огороженный железным забором, верхушки которого напоминали острие копья. Но, что больше привлекло внимание Антона, так это, черт возьми, стрельчатые окна! Обычно такие окна Антону доводилось увидеть лишь в книжках с графическими рисунками, или в учебнике истории, который знакомил его с архитектурой прошлого. Антон старался не выдохнуть слишком уж удивленно. Он, конечно, осознавал, что семья Дениса живет в достатке, но увидеть вживую двухэтажный дом, сильно выделяющийся среди других стареньких одноэтажек с ветхими накренившимся деревянными заборчиками, оказалось слишком уж неожиданным. Папа, судя по растерянному выражению, разделял его мнение. Такие дома редко можно было встретить в их захолустье, а если и встречались, то папа с уверенностью изрекал, что в таких живут либо юристы, либо никто. На вопрос: «а бизнесмены?», папа лишь отмахивался своим: «какие бизнесмены в поселке?». А прокуроры, значит, вполне могут здесь находиться! Антон уже успел прослушать много песен, и, честно говоря, ему мало что зашло, потому что Денис оказался ярым фанатом рока, а это было невыносимо, а когда всплыл… «Король и Шут», он едва удержался от удивленного выкрика. Серьезно?! Ну это точно не его… «Говно какое» Думал он, пока не зазвучала песня «лесник», и он тут же воспрянул духом, покачивая головой в такт песне. «Неплохо» Будь как дома, путник Я ни в чём не откажу Я ни в чём не откажу Я ни в чём не откажу! Хэй! Множество историй Коль желаешь — расскажу Коль желаешь — расскажу Коль желаешь — расскажу! Он даже не заметил, как успел проникнуться песней и как мурашки бегут по коже при каждом звучании припева. Его мало что впечатляло, потому что с музыкой он особо близок не был, однако были песни, которые трогали за душу и оставались в сердце очень надолго. Наверняка и эта найдет отдельное место в его душе, чтобы чуть позже сесть и переслушать её, разбавляя унылую тишину в комнате. Можно будет позвать Дениса в гости и поделать домашнее задание сидя в наушниках. Подобная мысль очень сильно взбодрила Антона. Стало так хорошо. Когда закончился «Лесник», Антон переключился на следующее, и по одному лишь звучанию гитары понял, что это снова та же группа, но песня уже отличалась от предыдущей. Он хорошо знал её, так как мама частенько напевала строчки, пока готовила, а папа, бывало, даже подхватывал вместе с ней, заполняя кухню синхронным пением, гармоничным звучанием женского и мужского голоса… Оля с Антоном любили наблюдать за ними… Такими счастливыми и довольными, что было огромной редкостью для них. «Дурак и молния» заставила сердце Антона забиться чаще, однако что-то было не так… Звучание, и немного… Нет, очень отличалось от того, что он слышал ранее. На фоне играла мелодия электрогитары: очень звонкая и дубасила по барабанной перепонке довольно усиленно, но Антон почему-то не спешил сбавлять звук. Он вслушивался в звучание гитары… Игра показалась ему донельзя знакомой, словно существовал определенный стиль, который он не мог ни с чем спутать ни в коем случае, и стоит тому самому человеку тронуть струны, как в сознании всплывало одно лишь имя. А потом последовал голос, и все сомнения вмиг улетучились, как разлетевшиеся от яркой полосы света летучие мыши: Грохочет гром, Сверкает молния в ночи… Антон оцепенел на месте, не совсем понимая, что происходит. Это же не то, о чем он думает? Не то ведь? А на холме стоит безумец и кричит: "Сейчас поймаю тебя в сумку, И сверкать ты будешь в ней» Боже, это безумие. Не может быть. Мне так хочется, чтоб стала ты моей! Антон бы никогда не спутал этот голос ни с чем другим. Это был Володя. Володя, который попадал на все ноты и пел больше в своем стиле, нежели пытаясь перепеть в оригинале. Он не делал голос намеренно низким, наоборот — целенаправленно использовал свое преимущество и умение выдерживать высокие ноты при этом так чисто… Антон ощутил, как россыпь мурашек покрывает кожу, как потеют ладони, и как от эйфории сердце заходится чуть чаще от восхищения. Казалось, что песня выходит не из капелек наушника, а из самой души. Она однозначно пела голосом Володи, позволяя Антону насладиться чем-то настолько родным и прекрасным. То парень к лесу мчится, То к полю, то к ручью. Все поймать стремится Молнию! Иногда образовывались помехи, и голос Володи казался то приглушенным, то выравнивался и становился отчетливо громким… Антон понял, что записывали, скорее всего, на диктофон. И Володя звучал довольно обрадованным и наэлектризованным, а ещё преисполненным энтузиазма. Изредка доносился чужой знакомый смех, едва слышный, но Антон с явственным удивлением на лице осознавал, что этот смех безошибочно принадлежит Денису. И сколько же вопросов поселилось в сознании, сколько не озвученных слов… Антона разрывало от любопытства. Насколько же близки они были? Насколько крепка была эта связь? Ну не могут люди, ненавидящие друг друга, так смеяться! Весь сельский люд, Смотреть на это выходил, Как на холме безумец бегал и чудил. "Он, видно, в ссоре с головою, Видно, сам себе он враг, Надо ж выдумать такое — во дурак!» Интересно, при каких обстоятельствах у Дениса оказалась эта запись? Возможно ли, что Володя знал, что тот записывает и все равно продолжал петь? А если… Если вдруг он намеренно пел для него, потому что Денис попросил? Вариантов было много, и Антон не мог поверить ни в одну из существующих, однако он был слишком сильно поглощен в пение Володи, чтобы думать об этом слишком долго. То парень к лесу мчится, То к полю, то к ручью. Все поймать стремится Молнию! Может, Денис забыл об этой песне? Не мог же он так просто поделиться с Антоном нечто настолько важным и сокровенным. И, отчего-то возникло стойкое чувство, что стоит промолчать, когда придется вернуть Денису плеер. Скорее всего, Антон унесет эту тайну в могилу, потому что ни спрашивать об этом, ни как-либо намекать уж точно не стоило. Однако… Это так тронуло Антона, и заставило поверить в любовь Дениса ещё раз. Он правда был… Привязан к Володе и относился к нему настолько трепетно. Антон ещё раз убедился в этом. Утром по сельской дороге, Медленно шел ночной герой, Весь лохматый и седой, И улыбался... Песня подошла к концу, и Антон успел даже расстроиться из-за этого, ведь отчаянно хотелось оттянуть ещё немного, чтобы услышать голос Володи ещё разок. Он почти что увяз в своих мыслях, но тут же отвлекся на знакомый магазинчик, показавшийся вдали. Единственный, наверное, продуктовый в их поселке, до которого идти нужно было не больше десяти минут. Миновав последние несколько метров, он поднялся по низкой ступеньке и отворил дверцу магазинчика. Пришлось вытащить наушники перед тем, как поздороваться с продавщицей. Осведомив о причине своего визита, уже спустя пару минут он вышел из помещения с небольшим полупрозрачным пакетиком, который уже через несколько секунд начал покрываться паром изнутри благодаря горячему, только недавно испеченному хлебу. Живот жалобно заурчал, и он едва удержался от того, чтобы не надкусить самую соблазнительную часть — твердую верхушку. Но собрав всю волю в кулак, лишь сглотнул скопившуюся слюну и шагнул вперед, вновь засовывая наушники в уши. Долго переключать не пришлось, его тут же обдало приятным чувством тепла и восторга, когда в очередной раз зазвучала песня. «Воспоминания о былой любви» Ему захотелось рассмеяться от того, что она опять же принадлежала той же группе. На этот раз она звучала более… Спокойно и печально, а голос солиста казался отчаянным, и последующие строчки показались Антону нехарактерными этой группе, непохожими на предыдущие песни «Короля и Шута». Дремлет за горой мрачный замок мой Душу мучает порой царящий в нём покой Я своих фантазий страждущий герой А любви моей живой все образы со мной Отчего-то радость сменилась грустью, тоской… Такая музыка всегда вызывала какую-то тяжесть в груди, будто сердце сковало цепями, обжигая холодом, и становилось совсем-совсем тяжело дышать. И всплывали воспоминания, обрушивающиеся на него камнем. Тут же засвербело и заныло внутри, хотелось выплеснуть эти эмоции наружу, но это было невозможно: он сам поместил их без шанса вырваться, как вязкий ком, липнущий к горлу и вызывающий одну лишь тошноту. Я часто вижу страх в смотрящих на меня глазах Вспомнился взгляд, которым одарил его Ромка, когда он впервые признался в своих чувствах. Им суждено уснуть в моих стенах Застыть в моих мирах Но сердце от любви горит, моя душа болит Действительно болит. Он полностью сконцентрировался на словах, на звучании, смысле, которая несла эта музыка… Я их приводил в свой прекрасный дом Их вином поил и развлекались мы потом Иногда у них лёгкий был испуг От прикосновений к нежной шее крепких рук Вспомнилось, как Ромка цепенел от любого прикосновения, как сквозило на его лице явственное отторжение, как отступал, как не желал находиться рядом, и как бледнел, стоило Антону лишь дотронуться… Ох. Не стоило ему слушать эту песню, ведь так или иначе он будет неосознанно закапывать себя мыслями о том, как же это похоже... Антон постарался не цепляться за строчки песни так отчаянно, лишь длинно выдохнул, попытавшись взять себя в руки, и зашагал вперед. А затем и оцепенел. Сердце сделало кульбит. Нет… Примерно пять метров. Пять метров отделяли его от Саши и Ромы, находящихся вдвоем на небольшой площадке. Площадке, в которой дай Бог выжили хотя бы качели. Песочница, где песка не было и в помине, на замену ему пришла грязь, железные банки из-под всяких газировок и энергетиков, пустые пакеты, припорошенные мокрым песком, и пластиковые крышки. Еще накренившиеся, ржавые турники и карусель, от которой осталось одно лишь название. Раньше они явно крутились, радуя и веселя местных детей. Антон и сам не понимал, почему сосредотачивается на таких вещах. Он просто хотел проигнорировать увиденное. Просто проигнорировать, развернуться и уйти. Далеко-далеко, лишь бы их не видеть. Но ноги не слушались, как и собственный взгляд, намертво прикованный к этим двоим. А в ушах играла до сих пор навязчивая песня, полностью усугубляющая всё его состояние: Я часто вижу страх в смотрящих на меня глазах Ромка смотрел же на неё с такой нежностью… Такой, какой ни разу не одаривал Антона на его памяти. Больно. Им суждено уснуть в моих стенах Застыть в моих мирах Но сердце от любви горит, моя душа болит Что они здесь делают? Почему они вместе? Ромка сидел на качелях и улыбался. Но совершенно неестественно. Улыбка напоминала изогнутую кривую линию, будто леска, натянутая по краям. Саша стояла напротив, склонив голову над ним, что-то неустанно говоря, сжимая в руках цепи по обе стороны от Ромки. Что она говорит? Антона нервировала невозможность услышать их разговор. Его руки, сраженные тремором, едва сжимали ручку шуршащего пакета. Под ребрами поднялся яростный галдеж, когда Ромка, резко поднявшись с качель, навис над Сашей, а затем… Антон не слышал посторонних звуков. Он игнорировал все строки, никак не относящиеся к его положению, но выделял те самые, встречающиеся в каждом припеве: Я часто вижу страх в смотрящих на меня глазах Им суждено уснуть в моих стенах Застыть в моих мирах Но сердце от любви горит, моя душа болит Ромка обхватил ладонью её щеки, осторожно проводя по нежной коже пальцами. Робко, аккуратно, будто боясь сделать больно… А потом… Антон в одно мгновение утратил возможность что-либо ощущать. Не дышал, не чувствовал, не слышал и не говорил. Его будто молнией ударило, лишь белый шум рикошетил в сознании. Особенно, когда Ромка начал действовать. Его лицо становилось все ближе к лицу Саши, и Антон начал осознавать, что происходит. Нет, нет, пожалуйста! Ураган все же накрыл его. Хотя бы не при мне, Господи, прошу. Я не хочу это видеть, но не могу отвести взгляда. Пусть это прекратится! То была леденящая, ноющая, сосущая боль сердца, безотрадная пустота в мыслях, полное бессилие воображения настроить душу на более возвышенный лад. Внутри все скрутило спазмом. Нужно бежать, так почему же он стоит в оцепенении? А потом… Потом что-то произошло… Ему это словно привиделось. Ромка… Он отстранился растерянно, не довел дело до конца, и замер, глядя на лицо Саши обескураженными глазами. И Антон выдохнул так шумно и так облегченно, что от самого себя тут же стало стыдно. Сердце все ещё грохотало где-то в глотке, ком так и не исчез, а музыка, приглушенная шумом в ушах, снова заполонила его сознание. Это как погрузиться с головой вглубь моря, а затем и всплыть. Они ещё что-то говорили после этого, но Антон не мог наблюдать за этим и дальше — кое-как оторвал подрагивающие ноги от земли и, обессиленный, скрылся за магазином, прижимаясь спиной к стене. Он даже не заметил, как взмок под собственной одеждой, как бесконтрольно трясется тело и леденеют конечности. Все, что он мог делать — это порывисто дышать, как если бы он запыхался от чего-то действительно выматывающего. Напуганный донельзя, Антон прижал ладони к сердцу и попытался успокоиться, отключив плеер. Все нормально. Ты ничего не видел. Просто забудь. Ничего не случилось. Рома живет дальше своей жизнью, строит отношения, вот и не лезь. Хватит реагировать на него так остро, это ненормально. Ты же уверял себя, что чувства притупились. Антон вскинул голову, вглядываясь в темнеющее небо. Хотелось, чтобы агония внутри прекратила его мучать, но она лишь нарастала, причиняя нестерпимый вред. Глаза защипало. Блять. Блять. Блять. Он сделал глубокий вдох и протяжный выдох. Блять. В нем скопилась такая дичайшая ненависть и боль, что он не мог унять крупную дрожь в собственном теле. Он так был зол на Сашу, на Рому… Но разве уж они заслуживали? Разве обязаны были скрываться? Разве они знали о том, что Антон окажется неподалеку в такой момент? Никто не виноват. И оттого Антону только хуже. Он не может бесноваться, не может свободно поносить… Потому что не за что! Поэтому приходится лишь зубы сжимать до скрежета, да терпеть, пока не отпустит эта чертова желчь. Нужно всеми возможными способами сохранить здравый смысл, иначе он прогорит прямо здесь, у чертового магазинчика, с хлебом в пакете, несчастный и брошенный всеми! Сука, он ещё и шоколадку забыл купить! Он чувствовал себя так нелепо и отвратительно… Хотелось просто банального спокойствия. И оно было! Было же! Целая неделя отдыха. Все было хорошо… Так почему же? Почему именно сейчас, именно здесь, именно так?! Сука. Нужно было выпить ещё одну таблетку перед выходом. Нужно было… Дождь начал накрапывать ещё, и Антону невольно вспомнился тот день. Тот самый день, когда осознание ударило в голову, когда понял свои чувства, когда сбежал из Ромкиного дома в надежде скрыться… Вечерами он ломался, как фарфоровая игрушка, вспоминая день осознания, а следом и момент, когда его отвергли: бесстрастно почти, не робея, и злобно. Антон не мог не вспоминать, не думать… Он любил его слишком сильно, как не любил никого никогда. Ему хотелось лишь получить хотя бы капельку его внимания, и ночью это желание ощущалось куда острее. Однако к утру все забывалось и исчезали эти мысли, рассеялись в черноте. Голова остывала, и он, управляемый успокоительными, мог даже усидеть в классе, не дергая при этом ногой, будучи на нервах. Он был счастлив не быть столь зависимым от этих чувств, но иногда… Иногда он просто не мог обманываться дальше. Антону хотелось сорваться с места и ринуться в сторону дома как можно скорее, но тело точно парализовало. Что-то мешало ему уйти, сделать шаг вперед… Неустойчивый, хоть какой. До ушей больше не доносились голоса Ромки и Саши, и Антон даже успел облегченно припасть затылком к шершавой, пропахшей мокрой штукатуркой стене, пока не осознал, что кто-то медленно, но верно шествует в его сторону, чьи ноги неумолимо проваливались в грязь, и слякоть под обувью шумно чавкала. Он желал слиться со стеной, игнорируя капли, оседающие на ресницах, носу, волосах… На секунду он полностью позабыл о своей нелюбви к дождю, и понадеялся, что он усилится, поможет оглушить грохот сердца. Антон внезапно лишился воздуха, когда перед взором появилась Ромкина удаляющаяся спина. Его движения были медленными и вялыми, а сам он — озабоченным чем-то особенно важным. Антону не нужно было окликать его, чтобы знать, какое сейчас выражение красуется на его лице. Но, что более непривычно — Ромка воспользовался зонтом. Черным таким, раскладным, с деревянной ручкой. И ему так шел этот образ… Черный тонкий свитер, такие же черные штаны и зонт впридачу… Неужели вырядился для неё? Для неё же, да? Глаза застилала пелена… Ревности, печали, боли, и тоски… Антон ведь хотел остаться незамеченным, скрыться под шум дождя и ветра, но желание получить ответ было до того сильным, что губы приоткрылись сами по себе, и наружу вырвалась неосторожная, бестактная, и совсем не к месту фраза: — Почему ты остановился? — Антон закрыл рот так же быстро, как и открыл, пытаясь унять всполошенное сердце. Блять, блять. Ромка тут же обернулся, лишь заслышав его голос, приглушенный ливнем. И столько удивления, растерянности и непонимания струилось на чужом лице, что аж захватывало дух. Ромка смотрит на него. Прямо на него, не отвлекаясь на посторонние вещи, как это целенаправленно делал целую неделю. Он не хотел больше подступаться, стараться, сохранить… Потому что в этом не было никакого смысла, ведь существует лишь одна вероятность, благодаря которой Антон сможет остаться рядом с ним, и она кажется слишком недостижимой, невозможной, недосягаемой… И Ромка не сможет ему это дать. Ромка развернулся к нему полностью, тут же взяв под контроль собственные эмоции, вновь становясь непроницаемо холодным. Но Антону хватило и этого, чтобы по всему телу электрическим разрядом пронеслись импульсы жара и холода. Его взгляд был гипнотическим и приковывал внимание. Антон не отказывался от возможности тонуть в нем. Что же он сейчас скажет? Пошлет его? Ох, лучше бы послал. Сказал бы: «Иди нахуй», и Антон мгновенно свалит, сверкая пятками. Но Ромка отреагировал спокойно: — Ты че здесь делаешь? — от этого вопроса стало тут же не по себе. Антон совершенно не учел того, как мог выглядеть со стороны в сложившейся ситуации. Лишь когда шестеренки заработали и включился механизм, отвечающий за неловкость, Антона тут же осенило, и к щекам мгновенно прилипла краска, что явно не ушло от Ромкиных глаз. Сам он выглядел немного уставшим и, судя по тону, не горел желанием всерьез выяснять причину нахождения Антона здесь, — Следил, что ли… — с подозрительным прищуром начал он, как Антон, выставив перед собой пакет с хлебом, выпалил быстрее: — Я просто вышел купить хлеб, ничего больше, поэтому не думай ничего такого. — он разговаривал расторопно, будто боялся не успеть объясниться, или потерять возможность поговорить с Ромкой хотя бы ещё одну лишнюю минуту, — Я уже ухожу. — он и сам едва слышал свой бубнеж, а Ромка уловить его фразы не смог бы тем более. Он даже не пытался как-то подшутить или хмыкнуть, мол: «да-да, не следил он». Просто коротко кивнул, изредка отводя взгляд. Ромкин голос спустя неделю молчания показался Антону самой лучшей и приятной мелодией. Той самой дозой, по которой Антон каждодневно сходил с ума. Он едва ли сдерживался от желания продолжить диалог, лишь бы услышать его ещё раз… Ещё хотя бы пару тысяч раз. Антон понимал, что этот разговор, который он начал в силу своей нетерпеливости и несдержанности ни к чему не приведет. Возможно только к очередным обвинениям и ссоре с пустого места. Он уже успел пожалеть тысячу раз о том, что не смог вытерпеть эту боль и влекомый ревностью заговорил первым. Лучше бы ушел… Нужно убираться, пока все не зашло слишком далеко. Подталкиваемый этими мыслями, он спешно пошел вперед, готовясь наращивать темп, чтобы удрать поскорее, однако остановился мгновенно, не успев даже пройти и несколько шагов. Губы сомкнулись в тонкую полоску. Иди, иди же, нахера ты снова остановился? Ради чего? Ты же снова все испортишь. Сам хотел тишины и покоя, так зачем возвращаться к исходной точке? Он действительно… Безнадежен. Черт. Антон так сильно не нервничал никогда. Даже когда случайно сломал пульт от телевизора или видик, и до одури боялся получить от папы по шапке. Даже когда мама начинала с угрюмым видом перелистывать страницы дневника, кишащего двойками и тройками. Даже когда ввязывался в драки вместе с Ромкой и Бяшей. Никогда. Ромкины глаза всегда выглядят по-разному. Зависит от освещения. То они насыщенные, как трава в поле, то походят на цвет морской тины, а сейчас отчетливо виднеются черные крапинки, как мазутные пятна на земле, растекающиеся по темно-зеленым радужкам. Антона мучала одна лишь мысль… Всю неделю. Этот вопрос оказался высечен в его сознании, и не давал расслабиться. Особенно по ночам, когда наваливалось все разом, когда представлял и осознавал, что натворил, перебирая куцые обрывки памяти. Под подошвой кроссовок явственно ощущалась мягкость сырой земли, но Антону было попросту наплевать на эту неприятность в сложившейся ситуации. Он изголодался по Ромке, как собака по кости, и хотелось только смотреть и молчать, нежели обрабатывать информацию и отвечать членораздельно, не теряя при этом голову. Тот, как некстати, вытащил из кармана штанов пачку сигарет, при этом оставаясь обманчиво спокойным, щелкнул колесиком зажигалки, поджег и глубоко затянулся, прикрывая от ветра ладонью искрящий кончик. Табачный дым ударил в нос, и Антон щедро вдохнул чертову «золотую яву», в надежде запомнить и ощутить горечь на языке. Горечь, напоминающая о Ромке. Ромка тоже не спешил уходить, будто хотел сказать что-то, но не решался. Холодный воздух взбодрил, порыв ветра бросил в лицо мелкую морось, сонливость как рукой сняло, желание вздремнуть испарилось, да и разве уснешь, когда дождь с неба сыплется, попадая в ворот ветровки? Но Антон прекрасно осознавал, что бодрит сейчас явно не дождь, а лицо напротив. Сердце бьется гулко-гулко, деревенеют конечности, и чувства захлестывают яркие, безумные, сильные. Вот это сила, даже успокоительные не притупляют. Наверняка Ромка сейчас все читает. Все-все, что кроется за завесой невозмутимости. Наверняка в полнейшей тишине отчетливо слышит стук его сердца, но предпочитает не указывать на это, дабы не смутить. И так ему идет эта осторожность… И пытливый взгляд этот идет, прищур… Аж дух захватывает. О чем он думает? Антон бы все отдал, чтобы проникнуть в его сознание. Но сейчас ему нужно было вернуть кое-что, пока ещё не поздно. Пока Ромка не увидел то откровение, те слова, явственно выставляющие напоказ его истинные чувства. Ладони вспотели, и Антон, наконец решившись, проговорил: — Ром, можешь… Вернуть альбом? — вылетает так ровно, что даже не приходится контролировать собственный голос, а внутри такая буря вьется, что Антон нехотя роняет забрало и становится куда уязвимее, точно дикобраз без иголок. Он будто голый стоит, как безлистое дерево, но стоически держится. Шум дождя усиливается, липнет к коже влажная одежда, и пряди волос тоже, а Антону даже плевать на то, что Ромка стоит и укрывается под зонтом, пока он неминуемо мокнет. И дождь он все так же презирает, и холодно становится, тяжело дышать, но перетерпеть готов ради лица, по которому соскучился до одури. Волны тревожные в животе проносятся, отвратительно аж до трясучки, и сцена перед глазами все такая же отчетливая облепляет обзор: как Ромка тянется к Саше, приоткрывая сухие губы, чтобы урвать теплый поцелуй чужих мягких губ, и Антон едва сдерживается, чтобы не сорваться с крючка и не облить Ромку ведром яда. И орать хочется от жадности, и ревностно сжать в объятиях его хочется. Антон натужно сглатывает, а Ромка щурится, точно не понимает, что происходит. И Антон старается не выдыхать от облегчения. Может, тогда пронесло? Не читал? Не видел? Хоть бы не видел, иначе Антон с ума сойдет. — Нет, — выходит из Ромки стальное, твердое, аж сердце дубасить начинает, как проклятое. Что? Антон ведь не ослышался? Почему «нет»? — С фига ли нет? — спрашивает Антон быстрее, даже толком не переварив ответ и не обдумав то, что ему стоит сказать. — Это же… — Потому что теперь это мой альбом, — констатирует Ромка, аж злость берет, хоть и приходит понимание, что все так и есть. Что Антон самолично отказался, отдал… Альбом больше ему не принадлежит, но мириться с тем, что там написано — не сможет. Как же его уговорить? Как же заставить вернуть, пока ещё не поздно? Будет весьма трудно это сделать судя по Ромкиной упертости. Но надо же… Надо попытаться! — Всрался тебе он? Это, как бы, мой альбом, там мои рисунки… — предпринимает ещё одну попытку Антон. Ну разве Ромке этот альбом так уж нужен? Он просто принципиально отдавать его не хочет! — Ром, давай ты просто… Он даже не дает договорить толком, тут же отвечает: — Всрался. — его скудные ответы начинают действовать Антону на нервы. Это как об стенку биться бошкой — бесполезно. И, блять, бесит, что Антон счастлив с ним разговаривать хотя бы так. Пусть язвит, отвечает односложными предложениями и смотрит на него так, будто они незнакомцы. Антон упиться пытается этим бесполезным диалогом, от которого крыша уже не едет, а летит. Он хмурится, прикусывает губу в надежде придумать что-то ещё, но Ромка внезапно заговаривает снова: — Но могу вернуть с одним условием, если что. Он ещё и условия ставить вздумал? Почему Антону вообще приходится сейчас стоять и выпрашивать свой альбом?! Антон чувствует подвох, но не робеет: — Каким? — Продолжи рисовать, — дождь начинает усиливаться, Антону прятаться негде, и капельки барабанят по куполу зонта, блестят под светом и неминуемо падают на землю. И Ромка… Его взгляд так и норовит сказать «пожалуйста», но в Антоне просыпается протест. Ему не хочется, ему страшно до одури прикасаться к карандашам и проводить по страницам альбома новые линии. Появилось сильное нежелание несмотря на свою любовь к искусству, несмотря на любовь к… — и я, че уж, верну альбом в целости и сохранности. — Нет, — отвечает Антон на выдохе быстрее, чем успевает все обдумать. Он не может заставить себя взять в руки карандаш, какое ещё рисование? — я не могу. Именно «не могу», не «не хочу». На Ромкином лице отражается легкое разочарование, потому что все пошло не по его плану, не получилось с первого раза. — Нет так нет, значит и альбома нет, — пожимает плечами Ромка. Взгляд у него такой проникновенный и проницательный тоже. Видит, как Антон ежится от прохлады и капель дождя. И замечает поджатые губы, реакцию на просьбу тоже замечает, будто Антона заставили встать босыми ногами на острые иглы. Горит в грудной клетке, и рассеяться хочется, но Антон так и остается прижатым к стене без шанса к отступлению, однако сбегать он не желает, — бывай, — заканчивает Ромка бесстрастно, аж руку протянуть хочется, когда он отворачивается и делает первые шаги, выкидывая бычок сигареты в сторону. Ну почему? Почему просто нельзя вернуть то, что по праву принадлежит Антону? Зачем его так мучать? Он и так… И так устал. Остается только спросить в лоб, иначе он так и продолжит нервно ворочаться на кровати, задаваясь одним и тем же вопросом: «да, или нет?». Сука. Я сейчас с ума сойду. Из Антона вылетает. Вылетает очень тихое: — Ром… — Ромка замирает в одночасье, и Антон, сглотнув, продолжает робко, — Ты видел, да? Сердце где-то в глотке бьется, тошнит от накатившего волнения, щеки горят от чего-то, и глаза бегают безбожно, блуждая по Ромкиной спине, аккуратно стриженному затылку, и ладони, сжимающей деревянную ручку зонта. Ромка оборачивается к нему всем корпусом, и смотрит так… Аж кожу покалывает от попытки выдержать его долгий, скребущий по лицу Антона взгляд. И хочется уклониться… Сказать, мол, забудь. Но губы приоткрыть никак не получалось, лишь волнительно стоять и мять край шуршащей ветровки. Антону сейчас Ромка кажется куда нереальнее, чем когда увидел его в первый раз и обрадовался тому, что он жив. Хочется прикоснуться, но боязнь обжечься прогрессирует с каждой секундой. Теряется в радужке зеленых глаз, цепенеет и дышит куда тише, чем когда-либо. Может, Ромка не услышал вопрос? Может, шум дождя перекрыл голос Антона в тот момент? Хоть бы перекрыл… Аж кровь стынет в жилах. Антон мгновенно взмок под своей одеждой, когда Ромка, чуть замявшись, ответил честное и ровное: — Видел. Кровь грохочет в ушах. Ему будто под дых нанесли мощный удар, хотелось согнуться пополам, а ещё — как можно скорее оказаться погребенным под этой мерзкой слякотью на пару с прелыми листьями, под толстым пластом земли, или раскрошиться на месте, подобно хрупкой, залежавшейся, давно забытой статуе. Дождь вовсе перестал как-либо беспокоить. Как много он видел? Что он видел? А если видел, то почему остается настолько невозмутимым? В сознании сплошной хаос творится. Абсолютно все не имело больше никакого смысла. Щеки обдало жаром, и стыд затопил Антона такой неистовый, что раствориться в воздухе показалось ему самым, что ни на есть правильным, и единственным, однако невозможным решением в сложившейся ситуации. Сердце стучит громко. Поразительно, как он держался целую неделю, не чувствовал ничего практически, и вот снова стал уязвим, стоило ему приблизиться и заговорить, стоило услышать хриплый от курения голос, и завидеть это лицо… Ромкин прищур добавлял ещё больше неловкости к образовавшемуся в воздухе молчанию, и Антон не справлялся. Не справлялся с этим выражением. Он ошпарился об него, как об раскаленный камень. Тело одолел тремор, ноги не слушались и слабели, а руки неистово тряслись, демонстрируя Ромке все… Абсолютно все, что Антон так тщательно пытался скрыть. Он видел все. Прочел то признание от начала и до конца, вник в смысл, осознал, понял… Антон попытался представить его выражение в тот момент, старался воспользоваться своим развитым, незаурядным воображением, но лицо Ромки превращалось в одно лишь блеклое пятно без эмоций. Невозможно было хотя бы воссоздать предположительную картинку произошедшего: как медленно перелистываются страницы альбома и как Ромка замирает, а глаза цепляются за последние строчки, вызвавшие ливень смешанных чувств. Антона это так потрясло, что внутри будто скрутило спазмом. И он впервые начал так заикаться и нервничать. Впервые не мог найти себе место, будто Ромка его только что прижал к стене, не оставляя пути к отступлению: — Я-ясно… — он готов был корить себя за это ничтожное мямление и срывы на фальцет, однако он будто растерял всякую возможность мыслить рационально и держать голос ровным. Антон едва ногу, точно застрявшую в зыбучих песках, оторвал от земли, решившись спасаться бегством, — Я пойду… Глаза, как безумные, блуждали по округе. Антон развернулся и, игнорируя слякоть под ногами, капли дождя, и безумнейший стыд, шагнул вперед, смыкая веки до россыпи звезд перед взором. Нужно было уйти как можно скорее. Найти укрытие. Не дать сердцу заболеть снова. Это было правильно. Но… Но вспомнив ту самую картину: Ромку, охотно тянувшегося к губам Саши. Их губы, которые отделяла всего лишь пара миллиметров друг от друга до того, как они соприкоснутся и их отношения взойдут на новую ступень… В мозгу Антона что-то щелкнуло и переклинило. Он оцепенел, не в силах игнорировать ком в горле и скребущегося монстра внутри. И, черт возьми, успокоительные действительно притупляли чувства, но, видимо, любовь его была столь искренней и сильной, что никакая таблетка не могла с ней справиться в полной мере. Вы встречаетесь? Вы правда встречаетесь? Ты её любишь? Вопросов было уйма, но задать их не хватало ни смелости, ни мужества, ни решимости. Но если он не спросит… Перебарывая мысли, доходящие до крайней степени безумия, Антон сжал кулаки со всей имеющейся силы, впиваясь ногтями в кожу: и больно, и отрезвляет единовременно. К черту. Они целую неделю не перебрасывались словами и не пересекались взглядами, а сейчас Антону удалось зацепиться за что-нибудь, чтобы продлить их разговор на подольше. Он готов проигнорировать тот факт, что Ромка все видел, готов забыть об этом на короткий миг. Ромка и так знает о его чувствах, так чего уж робеть? Хватит уже. Антону нужно получить ответ, иначе беспокойство на сердце и чёртово: «а если?», будут мучать его и приносить нестерпимую боль. Как лезвием по коже, хочется на стенку лезть. Поэтому он… — Так почему ты остановился? — выходит из Антона хриплое, и все же решает смелее взглянуть Ромке в глаза. Там, вокруг черных зрачков, разрасталась зелень. Ромка, обычно непоколебимый и бесстрастный в силу своего характера, не сумел скрыть возникшую оторопь. Он думал, что Антон растерялся, был уверен, что сбежит, сверкая пятками от стыда, и был готов лишь к подобному исходу. Но Антон был не из робкого десятка. Если ему было чуть ли не жизненно необходимо получить то, чего он действительно желал, то стыд мгновенно уходил на второй план. И Антон ждал. От того, как Ромка ответит, зависел тон их общения. Оно и без того напоминало Антону шаги по ветхому мосту над бурной каменистой рекой. Стоило допустить только один неверный шаг, и хрупкий мост под ними разрушится. Ромкин взгляд прояснился, стал куда серьезнее, проникновеннее и проницательнее. Ему ничего не стоило ответить на этот вопрос. Это было заметно по его ровной осанке, уверенности в глазах и цепкому взгляду, который он предпочел не отводить, а наоборот — смотреть на Антона в упор. Ему так же ничего не стоило развернуться и уйти. Ничего не стоило сказать прямо в лоб, что он любит Сашу. И чувства Антона тоже ничего для него не стоили. Его голос был ровный, и это бесило. Его голос был ровный, и это сводило Антона с ума… Ровный, как его чертова осанка. — Я просто вспомнил кое-что, — у Антона внутри все сжимается и наполняется жаром. Хочется спросить: «что именно?», но Ромка не томит его ожиданием, — ты кое-что сказал тогда, на площадке. Антон глупо моргнул. Что он сказал? Он много чего говорил в тот день, много делился и душу открывал тоже много, позволяя Ромке увидеть куда больше, чем Антон этого желал. Антон сглатывает слюну. Она по объему и структуре напоминала огромный снежный шар. — И что я сказал? Ромка не стал мешкать, как это делал Антон, и это, даже малость, раздражало. — Различие между симпатией и любовью. — выдохнул Ромка совершенно спокойно, продолжая упорно смотреть Антону в глаза. По коже пронеслись неприятные мурашки, и Антон постарался прислушаться повнимательнее. Впитать все, что он может сейчас сказать. Зонт немного качнулся назад, и Ромка поспешил его выровнять, чтобы купол все так же защищал его от холодных капель, — И я просто не смог... Антон начал судорожно вспоминать сказанное в тот день, но в сознании как назло не всплывала нужная картинка и собственный голос. Он стоял будто пришпандоренный к земле, растерянно глядя на Ромку, ждущего момента, когда Антон все вспомнит и ответит на его реплику и подтвердит. Но Антон не совсем понимал. — Что ты… Ромка вздохнул, прикусил губу и отвел глаза на секунду, прежде чем продолжить: — Вспомни, что ты сказал тогда. — под его глазами залегли синяки, и сам Ромка выглядел очень изможденным. И фразы его звучали равнодушно, будто не было сил на проявление каких-либо эмоций, — Я просто понял эту разницу, — он запнулся, не стал договаривать, только вернул внимание Антону, глядя с надеждой на то, что он все понял и вспомнил. — Я не очень понимаю… — ответил Антон честно, щурясь от капель дождя, которые попадали еще и на стекла очков, размывая обзор, — Может, объяснишь? Но Ромка, видимо, не собирался ничего объяснять. Обрубил одним лишь: — Ясно, — Ромка не выглядел разочарованным, но казался слишком уставшим и поглощенным в собственные мысли. Антон буравил его лицо, силясь прочесть, что скрывается за этой невозмутимой маской. Они простояли так около пяти секунд, а затем Ромка сделал шаг вперед, к Антону, и сердце снова сделало кульбит. Что же делать? Нельзя убегать, нужно посмотреть страху в глаза. Под ногами покалывало, влажные волосы прилипли ко лбу, а Ромка, оказавшись напротив, вдруг аккуратно и неспешно протянул свой зонт, выжидающе глядя на Антона и произнёс тише, — возьми, ты вымок. Что? Столько растерянности, возможно, ещё никогда не полыхало на лице Антона, как в этот момент. Ромка решил отдать свой зонт? Почему? Зачем? Разве тогда он сам не вымокнет под дождем? И почему он… Почему он все равно продолжает быть таким внимательным и заботливым несмотря ни на что? Разве он не должен был после всего держаться от Антона на расстоянии? Антон бы никогда так не смог. Он бы не сумел так же стойко и спокойно вести беседу, игнорируя все сложности, все произошедшее, и все те злые слова, которые были обрушены на Ромку безжалостно и резко. Он целенаправленно хотел задеть его, намеренно вел себя ущербно ради своей безопасности, делал больно, лишь бы Ромка оставил его в покое, а он… Он все равно продолжал непоколебимо сносить каждое его действие, каждое гадкое слово, каждую на эмоциях выпаленную желчь. Ромка был удивительно терпелив, и это не могло не вызывать восхищения. Антон не мог… Просто не мог не признать того, насколько же он потрясающий. И убеждаясь в этом снова, он лишь рыл себе яму, и чем чаще это происходило, тем глубже и холоднее становилось. — А ты? — спрашивает Антон хрипло. От волнения голос стал совсем тихим. Он не мог вот так просто забрать этот зонт, и оставить Ромку без возможности укрыться от дождя. Ромка замялся немного, а затем произнёс ровно, ни капельки не сомневаясь: — Из нас двоих дождь не любишь ты. Антон колебался, вглядываясь в Ромкино невозмутимое лицо, судорожно пытаясь найти хоть какой-то отголосок эмоций. Но даже за завесой равнодушия, Антон был уверен — крылось что-то ещё, имеющее сакральный смысл, который он ещё не успел разгадать. Ромкино молчание было громким, оно говорило о многом. В особенности — покорно принять зонт. Ромка помнит о том, что Антон ненавидит дождь. И это жутко бесило. Бесило то, что это его тронуло, что Ромка запоминает и учитывает все, что он говорит, чтобы Антону было комфортно. Но это не делает его особеннее других, он уже давно убедился в том, что Ромка заботлив ко всем важным ему людям, а Антона он просто решил пожалеть, так как был прекрасно осведомлен о его нелюбви к дождю. Антон больше не думал, он действовал на поводу своих эмоций, а сейчас они просили покорно согласиться со всем и принять… Недолго думая, Антон протянул руку к зонту, стараясь не соприкасаться с Ромкиной ладонью, но избежать этого не удалось: Антон будто обжегся об чужие мозолистые пальцы, случайно задевшие костяшки его руки, которые оказались куда теплее, чем его собственные. Он едва сдержал порывистый выдох. Это было навзничь, навылет, как спрыгнуть со скалы в море, но несмотря на гомон в груди, он сумел унять дрожь и сжать ручку зонта покрепче. Антон отступил тут же на пару шагов, стараясь не смотреть лишний раз на Ромкино лицо. По куполу зонта забарабанили дождевые капли, и в этот раз мок вовсе не Антон, а Ромка, остававшийся таким же невозмутимо спокойным. — Слушай, — Ромкин голос показался Антону неожиданным, ведь он уже подготовился к тому, что он сейчас уйдет, но, видимо, ему нужно было сказать что-то ещё. И Ромка будто вкладывал всю свою искренность и все силы на то, чтобы произнести следующее достаточно четко: — мне все равно, что сказала Оля, мне похуй и на то, что говорят остальные. — Антон замер в оцепенении, глядя в его глаза и вслушиваясь в его слова, достигающие самого сердца. Ромка сделал короткую паузу перед тем, как произнести: — Я хочу тебе верить. Антону казалось, что он ослышался, его будто переклинило в момент с чувства обиды на радость оказаться понятым. Он не знал как идентифицировать это чувство, но каменно был уверен в одном: если сейчас Ромка не замолчит и подарит ему надежду на лучшее. Если скажет, что верит ему… Антон, скорее всего, не сможет унять образовывающуюся дрожь в голосе. Потому что это то, что ему необходимо услышать. Услышать именно от Ромки. Просто знать, что он ему верит несмотря на все перипетии. Внутри все затрепетало, и Антон, ощущая, как сильно барабанит сердце, спросил охрипшим от волнения голосом: — С чего бы? С чего бы ему верить? Разве Антон не выставил себя последним лжецом? Разве не дал Ромке повод думать, что он просто выдумывает сказки? В горле образовался ком. От обиды хотелось наехать на него. Сказать что-то из числа того, что уже поздно говорить такие вещи. Поздно верить, поздно для всего… Но Антон не мог выдавить из себя ни звука, сокрушаясь изнутри, пытаясь мыслить здраво, чтобы не разразиться гневной тирадой. И в то же время отчаянно пытался ухватиться за шанс избавиться от ярлыка вруна, который на него повесили. Ромка прождал томительные пару секунд, будто сформировывая предложение в голове, чтобы как на духу рассказать о том, что он думает. И, взглянув Антону в глаза, произнёс проникновенно: — Потому что человек, который нагло пиздит, — Антон затаил дыхание, — не будет с таким лицом рассказывать о чем-то выдуманном и… Защищать это так бешено не будет. — Антон не совсем понял, какое именно выражение красовалось на его лице в те моменты, когда он был достаточно откровенным, однако это вызвало такую бурю смешанных эмоций, что он тут же ощутил пылающие от смущения щеки. Он не мог толком прийти в себя, ему казалось, будто эти слова, как и сам Ромка, ему всего лишь виделись. Будто грезил наяву не в силах поверить в происходящее. Глаза заметались по чужому лицу, и стук сердца, рассекающий тишину, Антон был уверен, Ромка слышал достаточно отчетливо, — Ты можешь что-то сказать, но в частности я ж не слепой, и могу хоть и не всегда, но отличить ложь от правды, и я думаю… Антон перебил его, не справляясь с собой, своими чувствами. Они переполняли его, невозможно было мыслить здраво, или составить адекватное, внятное предложение. Он мгновенно пропал от Ромкиных слов, в том, что он хочет верить… Антону хочет верить: — Тебе даже Оля сказала, — Антону было стыдно за свой дрогнувший голос. Слова выходили с трудом, — а ты сейчас… У тебя же нет никаких причин мне… Ромка вздохнул устало и решил повторить, будто норовя вбить каждое слово Антону в голову. Он выглядел непоколебимым, но взгляд все равно выражал что-то теплое, обращенное именно Антону. Будто смотрел на него как… На кого-то родного, близкого. Такой взгляд получить от него мог далеко не каждый, потому что Ромка был довольно скуп на эмоции, однако сейчас щедро одаривал Антона заботой, терпимостью, словно говорил со своим младшим братом, стараясь разжевать все как можно тщательнее: — Говорю же: поебать мне. — Ромка не выглядел раздраженным его вопросами. Он словно ждал момента, чтобы поговорить на эту тему и рассказать, о чем он думал всю эту молчаливую неделю, — Не мог ты такое выдумать и напиздеть. — он вздохнул, изредка щурясь от капель дождя, — По крайней мере, у тебя мозгов не хватит создать такую логичную цепочку, в которую хочется верить. Антон так и остался стоять растерянно. Он не понимал, как ему стоит ответить, как отреагировать на внезапные Ромкины слова. Они доходили до самого сердца, и вызывали щекотку, но в то же время и желание расплакаться. Он чувствовал себя максимально противоречиво, и поймал себя на мысли, что взор его начинает потихоньку размываться, отчего он спешно проморгался. Он так долго терпел, старался, доказывал… Неужели хотя бы сейчас, хотя бы Ромка осмелится поверить ему? Без криков, без ссор, хотя бы поверить, что тот Ромка был, существовал… Антону большего и не надо. Антон сглотнул ком в горле, и спросил тише: — Ты правда… — запинается, что аж бесит. Не может выговорить предложение нормально, — Хочешь мне верить? Он ощутил себя тем самым маленьким ребенком, которому приходилось выслушивать обвинения со стороны мамы, которая до последнего не верила тому, что он говорит, а когда правда всплывала, то извинялась, заверяя, что Антону больше не о чем волноваться. В такие моменты он тут же позволял слезам выйти наружу от облегчения. Но теперь он вырос, и разрешает себе только зубы сжимать до скрежета, да терпеть. Ромка даже думать долго не стал, проговорил коротко и лаконично: — Хочу. Мурашки прошлись от шеи к пояснице. Антон точно ослышался. Не может быть такого. Ромка не может… Верить ему безоговорочно. Почему он не налетает на него, как в прошлый раз? Неужели последний вопрос в тот день заставил Ромку обдумать все и принять решение? Безумно раздражала его внимательность и забота. Это заставляло Антона теряться в себе и надеяться на большее несмотря на тот факт, что ничего и никогда между ними не будет. Избегал ведь зрительного контакта и тех мест, где они могли пересечься случайно. А сейчас внаглую смотрел на Ромку, изголодавшись до смерти по этому лицу. Антону нужно было что-то ответить, но слова будто застряли в горле. — Спасибо, — голос немного задрожал от переполняющих чувств. Антона охватила такая волна благодарности, что хотелось спешно прикрыть руками лицо, лишь бы не демонстрировать Ромке это выражение, — за то, что веришь. — прошептал он, сгорая от эмоций. Он вмиг наэлектризовался, и даже стал чуточку счастливым от самого факта, что Ромка ему верит. Что ему с этого момента будет все равно на чужие рассказы, слова… Он будет верить Антону. В существование того самого друга тоже будет верить. У Антона нет никаких доказательств, он не может предоставить ему ничего путного, чтобы Ромка всецело доверился ему, однако он решил это сделать вот так, вслепую, не ожидая от него ничего объяснительного. Он просто хотел… Верить. Все до смешного просто, но сбивает Антона с толку. — Слушай… — Ромка так часто заговаривал первым, что Антон уже не выдерживал. Слишком много инициативы от него, это пугает, хочется спрятаться. На этот раз взгляд его стал куда тяжелее, будто Ромка подготовился к расстрелу. Он, конечно, попытался натянуть на себя маску, но не вышло. Ромке этот вопрос дался куда сложнее, нежели предыдущие. Его голос стал намного тише, будто он боялся ненароком задеть Антона, однако, все же задел, когда упомянул, когда дотронулся до того, до чего нельзя было ни в коем случае, — Я хочу спросить, и… Возможно, это прозвучит херово, но… — на лице Антона сквозило нетерпение, поэтому Ромка, больше не томя его ожиданием, поспешил продолжить, — ты же любил его? Антона моментально кинуло в жар. Ворох мыслей превратился в сплошной сумбур, как всполошенные насекомые разлетелись в стороны, а Антон только и мог отуплено оглядывать чужое лицо, блестящие на свету мокрые волосы... Он не хотел отвечать на это честно. Желание соврать в очередной раз было исполинским, но он пообещал себе не лгать хотя бы иногда. Сейчас не было никакой необходимости скрывать. Но зачем Ромке это знать? Он вздохнул, прежде чем произнести рассеянно: — Что ты хочешь этим… Но Ромка не отступал. Выкинул давно потухшую сигарету в сторону и произнёс с нажимом, лишь бы вытрясти из Антона ответы: — Будь честнее хотя бы сейчас. — он потер уставшие глаза, — Не надо врать, я тебе ничего за это не сделаю. — Антон отвел глаза, пытаясь унять гулко стучащее сердце, а Ромка повторил снова, избавляя его от сомнений, — Я же говорил: ты не противен мне, и никогда не был… — он словно пытался заверить в этом Антона как можно осторожнее, но в то же время стараясь убедить, поместить эти слова в его сознание. Антон все равно не мог поверить в это в полной мере, ему все ещё было страшно, — Поэтому успокойся и скажи все, как есть. Антон едва выдерживает зрительный контакт. Молчание, повисшее воздухе, будто приобрело форму, и казалось балластом, утягивающим Антона на дно. Через несколько секунд молчание превратится в неловкую паузу, а затем они перейдут Рубикон. Антон либо признает все, как есть, и возможно потрясет этим Ромку, либо солжет и получит в отместку за это преисполненное разочарования лицо. Но он больше не хотел сталкиваться с подобным выражением, поэтому набрал воздуха в легкие, игнорируя дунувший в его сторону холодный ветер, назойливо пытающийся утащить зонт, и проговорил настолько честно, насколько он мог: — Да, любил. Ромкино лицо стало немного обескураженным, но он вмиг сделался вновь обманчиво спокойным. Наверняка осознавал, что глупо расспрашивать, глупо полагать, что Антон ответит на что-то еще, однако он и не выглядел так, словно нуждался в этом. Он просто хотел получить ответ конкретно на этот вопрос, потому что Антон уже давно выдал себя. Выдал свои чувства, когда с таким трепетом и любовью рассказывал о нем тогда. С потрохами выдал, а Ромка лишь закрепил свои догадки твердым ответом, вышедшим из Антона. Благодарность, вылетевшая следом, вызвала горячую волну в теле: — Спасибо, что не соврал. — закивал Ромка задумчиво. Потому что понимал… Все-все понимал. Ему больше не нужно было гадать, не нужно додумывать. Антон все вылил ему сам. А ещё стало более неловко, чем минутой ранее. Ромка не знал, что ещё сказать, и Антон не знал тоже. Ещё от него не ушло, как Ромка непривычно фильтровал свою речь, и даже иногда, вместо «напиздел», использовал адекватное «соврал», что оказалось слишком уж неожиданным. И вдруг на Антона снизошла ужасная мысль. Что, если Ромка подумал, будто Антон путает свои чувства? Вдруг он теперь считает их несерьезными и даже обрадован этим? Может, полагает, что Антон просто пытался заменить того Ромку им? Вдруг… Неужели он теперь не верит в его любовь? Нет… Этого нельзя допустить. Потому что Антон более, чем уверен, что именно он чувствует. Он уже давно ощутил эту разницу. И не только в их внешности и модели поведения, но ещё и чувствах, которые он испытывал. А они отличались, и очень, очень сильно. Антон проговорил спешно, запинаясь очень глупо: — Ром, я не вижу в нем тебя, — Ромка удивленно воззрился на него, — и я не путаю чувства. Я знаю, что испытываю. — он сомкнул веки, — Поэтому… Не думай так. — сиплое «пожалуйста» застряло в горле. Пожалуйста, не думай, будто я люблю не тебя, а кого-то другого, похожего на тебя. Я люблю лишь тебя. И это неизменно. Поверь мне, пожалуйста. Вопреки всем его опасениям, Ромка ответил даже растерянно: — Да я даже не думал об этом… — ему мгновенно стало неловко, и Антон ощутил себя крайне глупо после выпаленных в пылу слов. Он только что выставил себя дураком… Так отчаянно начал оправдываться, хотя никому это не всралось. Ромке плевать, потому он и не думал о таких вещах. — Просто это все… Было очевидно, — Антон устал краснеть. Настолько уж все было очевидно?! — поэтому решил спросить. Я не хотел, блять, чтобы так вышло… — Ромка хотел избавиться от неловкости, но только все усугублял. Блять… Нужно избавиться от этого ужасного чувства, пока его лицо не приобрело насыщенный красный. Ромка, возможно, хотел уже уйти, но, видимо, этот разговор все ещё казался незавершенным. Потому что Антон точно выглядел так, будто хочет сказать что-то напоследок. И он был прав. Сейчас или никогда, потому что они снова после этого начнут играть роль незнакомцев, а пока у Антона есть возможность спросить, он не должен терять этот шанс. — Ты задал подобный вопрос, теперь и я хочу. И ты тоже… — от подобной наглости Ромка мог бы послать его, но он ведь не пошлет. Антон сглотнул, — Должен ответить мне честно, — он перевел дыхание, прежде чем спросить: почти что жалко и отчаянно, но сумев сохранить лицо достаточно бесстрастным, чтобы Ромка в это поверил. Антон давно хотел узнать, потому что тот никогда не выражал чувства прямо, — Ты правда… — голос осип, — любишь Сашу? Антон приготовился к такому ответу, как: «да, люблю», и морально успокаивал себя тем, что это, вообще-то, ожидаемо. Но он не хотел! Не хотел, чтобы Ромка ответил именно так. Скажи, что ты не любишь её. Скажи, пожалуйста. Выполни это желание. Соври мне, просто соври. Ромка, похоже, подобного вопроса никак не ожидал. А ещё… Блять, он однозначно понял, что Антон ревнует его, как последний придурок. Ревнует и даже не скрывает этого. Как влюбленная девочка стоит и расспрашивает подробности! Это так нелепо, так стыдно… Антону хочется оказаться погребенным под землей сию же секунду, иначе он точно не вынесет. И как же раздражает то, что Ромка реагирует на этот факт абсолютно спокойно, будто заботясь о его чувствах, не хочет наносить какой-либо вред, задевать Антона не желает… Вот нахера ты такой хороший? Это заставляет меня чувствовать себя отбросом. Однако… Ромка улыбнулся. Как-то печально и в то же время тепло. Антон не знал, как трактовать подобное выражение, однако предположения сами по себе возникали в его голове, а затем и тонули, как уходящие ко дну галеоны. Ромка ответил ему спокойно и абсолютно неоднозначно: — Я ведь только что ответил на этот вопрос. Антон непонимающе проговорил: — Что? — он глупо моргнул, — Но ты ведь… Ромка не дал ему договорить вовсе. Он словно хотел уйти, но никак не мог сообщить об этом прямо. Попрощался, отвернувшись и глядя из-за плеча: — Бывай. Ольке, кстати, передай, что новая прическа ей к лицу. — а затем добавил вкрадчиво, замерев, — И… Удачи тебе в дальнейшем. — это прозвучало очень искренне. Ох… От этих слов стало и тепло и больно единовременно. Такое говорят обычно перед тем, как попрощаться. И Ромка действительно прощался, потому что знал — их отношения нельзя восстановить никоим образом, потому что он не мог пересечь стену, которую воздвиг между ними сам Антон. Они не могут дружить, не могут общаться так же, как раньше, потому что пока чувства Антона продолжают жить, это становится невозможным. И Ромка принял это. Принял ещё неделю назад, когда Антон орал на него, умоляя оставить его в покое. Он услышал эти вопли. Ромка больше ничего не сказал, лишь прошел вперед, поставив жирную точку, а Антон, не совсем понимая, что сейчас произошло, находился в смятении, провожая чужую спину до того момента, пока высокий силуэт полностью не скроется вдалеке. Антон ощущал какое-то буйство в груди. На него смотрели черные окна магазинчика, зияющие пустотой, а дождь начал стихать сразу же, как только Ромка исчез с поля зрения, будто забрал с собой то, что любит, и то, что приносило Антону дискомфорт. Антон опустил зонт пониже, оглядывая блестящую от капель дождя ткань. Зонт-то дяди Миши… Старенький, но несущий столько историй. Антон заприметил маленький лоскуток ткани. Явно тетя Женя расстаралась, чтобы закрыть отверстие и привести зонтик в надлежащий вид. Он провел по небольшому клочку ткани ладонью, с трепетом и любовью проходясь подушечками пальцев, в очередной раз роняя забрало. Губы сжались в тонкую полоску, в горле задрожало. Дядя Миша… Я так по вам скучаю. Он утер уставшие глаза и, более не топчась на месте, аккуратно сложил зонтик и прошел вперед, игнорируя чавкающую под ногами слякоть. Хлеб наверняка уже остыл и покажется за обеденным столом недостаточно вкусным, но Антон не думал об этом сейчас. Он думал о том, что Ромка доверил свой зонт ему без промедлений, а Саше нет. И неважно, что Саша просто ушла до того, как дождь начал накрапывать, Антону хотелось думать, что он оставил какой-никакой след в душе Ромки, и что ему, на самом-то деле, было не плевать. Пакет шуршал довольно громко, а Антон, перепрыгивая лужи, как препятствия, чуть ли не летел домой, ускоряя бег все больше. Он вспомнил, что вещи Ромки, которые тот одолжил ему на посиделках, до сих пор ютились в шкафу, предусмотрительно постиранные и поглаженные. Антон просто не мог подобрать подходящего момента, неужели теперь та же история повторится и с зонтом? Нужно будет передать вещи Бяше, и дело с концом. Когда он, не помня себя, зашел в теплый дом и снял свою излюбленную ветровку, то подумал, что Ромке его вид, возможно, показался смешным. Отчего-то стало стыдно. Может ли быть, что Ромка понял все превратно? Вряд ли. Он никогда не задумывается о подобных вещах. Когда Антон, вытряхнув эти мысли, двинулся на кухню и передал маме купленный хлеб, извинившись перед Олей за забытый шоколад, он поднялся в свою комнату чтобы переодеться в сухое и сразу же после этого сесть за домашнее задание Аристарха Вениаминовича. День выдался немного тяжелым и отличающимся от предыдущих очень сильно. Он все ещё чувствовал Ромкино горячее касание пальцев о его костяшки рук. Они давно не пожимали друг другу руки… Антон ещё долго думал над словами Ромки. Они засели в голове, как навязчивая песня: будто он не помнил всех слов, но все равно напевал мотив. «Различие между симпатией и любовью. И я просто не смог.» Антон начал нервно кусать губу, не в силах прогнать ворох всполошенных мыслей. Они огромными пластами накладывались друг на друга, а иногда заворачивали в такие дебри, что невозможно было из всего этого раздрая выцепить нечто объяснительное. Он пытался вспомнить разговор на площадке, но перед глазами крутилась игра в баскетбол, улыбчивое, раззадоренное лицо Ромки и рикошетил в ушах его смех. Он опустился на кровать, а затем лег на спину, сверля потолок задумчивым взглядом. Может, Ромка просто хотел его запутать? Может, ничего не значили его слова? Нет, точно нет. Ромка никогда так просто ничего не выкидывает. Тут явно крылось что-то, о чем знали они оба. Антон прикрыл глаза, судорожно начиная перебирать обрывки воспоминаний. Игра в баскетбол, появление Саши… А потом… А потом… Что? Потом завязался какой-то разговор. Ох, да, Ромка начал расспрашивать, не понравилась ли Антону Саша, причем так рьяно, что это было очевидным… То, что она нравится ему, но Антон в силу своей невнимательности упустил этот момент. А потом… «И кто в твоем вкусе?» Следом поверх наложился и его голос: «Я не знаю, никогда не задумывался об этом.» И снова Ромкин: «Ой, не неси пургу, пожалуйста, такой бред, будто у тебя предпочтений нет. Вон у нас девочки в классе красивые и умные, и че, ни одна не понравилась?» Антон нахмурился, лишь вспомнив о том, как Ромка так упорно выпытывал из него ответы, силясь разузнать, симпатична ли кто ему. И чем больше Антон напрягал свою память, тем четче становились голоса и картинки. «А должны были?» «Ну, типа… Почему ты такой сухарь-то, бля? Катька вон, Ленка!» Боже, это даже начинает порядком раздражать по новой. «Чего ты пристал-то? Что за внезапный интерес?» Антону кажется, что он все ближе к разгадке, но ему приходится углубляться в сознание все больше. «Да интересно же, бля! Я просто тя ни разу с девчонками не видел, вот и, ну, полюбопытствовал… Так Катька или Ленка?» Сейчас, вспоминая это всё, Антону хотелось вскрикнуть, надрывая голос от злости: Ты. Ты, черт тебя дери. Только ты, и никто другой. Он сжал зубы, а затем… «Если внешне, то Катя, а Лену я вообще не знаю, а если серьезно, я не стал бы выбирать никого. Это немного не так работает. Внешность абсолютно меня не волнует, ведь мне не с внешностью будущее строить… Мне кажется, что любовь — это нечто возвышенное, чем просто: «она мне понравилась и я к ней подкатил». Нравиться могут все, конечно… Но я предпочитаю не симпатию, которая проявляется из-за выброса эндорфинов, а настоящую любовь… Когда ты просто любишь за то, что человек есть. Ну… Когда тебя совершенно не волнует его внешний вид и его плохие привычки. В общем, когда именно для тебя он становится «тем самым» человеком. Я, наверное, странный, но мне кажется слово «нравится» немного… Несерьезным? Мне больше импонирует «Любовь». В тот момент точно остановился ход времени, и стрелки часов замерли аккурат на циферке шесть. Тиканье прекратилось и комната погрузилась в полнейшую тишину. Антон слышал Ромкин голос очень отчетливо и ясно, а когда под плотно прикрытыми веками блеклое пятно безо всяких очертаний начало приобретать четкость, Антон полностью окунулся в тот момент. Ромкино лицо, несущее восхищение в совокупности с непониманием, его пристальный взгляд и слова. Слова, достигшие самого сердца, вносившие ясность, и осенившие Антона в тот же момент: «Вот как… Наверное, у меня никогда не было такого.» Антон тут же подорвался на кровати, когда пазл сложился и сегодняшний разговор с Ромкой приобрел тот самый утерянный смысл. Никогда не было такого. Это значило то, что Ромка… Он не поцеловал Сашу потому что вспомнил. Вспомнил этот разговор, вспомнил отличие между симпатией и любовью. Вспомнил важность этих слов, все-все вспомнил. И потому не довел начатое до конца. Потому что это не любовь. Не любовь. У Антона перехватило дыхание. Ромка не любит Сашу. И сказал Антону об этом косвенно, не напрямую, но объяснил, почему поступил именно так. Он ответил на его вопрос, не стал увиливать, просто Антон не понял сразу. Ромка спутал симпатию с любовью, а когда понял, что не любит её, то просто не смог. И следом пришедшее осознание совсем уж заставило Антона сгореть от смущения. Потому что Ромка, скорее всего, прочитав те самые откровенные строчки в альбоме, понял, как именно выглядит настоящая любовь. Насколько трепетны, ярки и невинны эти чувства. Сколько всего несут они и говорят намного больше, чем простое «люблю». И это стало спусковым крючком. Это подействовало на Ромку отрезвляюще, как током ударить, или вылить ушат ледяной воды. Благодаря Антону он понял, что такое любовь. И эта мысль просто сводила с ума. Антон прикрыл руками лицо, силясь спрятаться от стен, которые явно обладали возможностью слышать и видеть. Это все неважно. Неважно… Он постарался прогнать эти навязчивые мысли, однако они назойливо продолжали крутиться в голове, не позволяя спокойно выдохнуть и протрезветь. Антона не должен радовать факт того, что Ромка не любит Сашу по-настоящему, потому что она все ещё нравилась ему такой, какая она есть. Но самой главной и существенной мыслью было: «Её не любит, но вы все равно отличаетесь. Вы никогда не будете равны. Ты не девушка, и у тебя нет даже мало-мальского шанса понравиться ему. А Саша нравилась, и продолжает нравиться по сей день, однако… Благодаря тебе он понял, что такое любовь. Понял, насколько сильно ты любишь его». Понял… И, наверняка был тронут чувствами Антона, на которые так или иначе ответить не сможет. Он был благодарен за это. Антон ещё долго лежал на кровати, вслушиваясь в тиканье часов. Все тело обмякло в момент, и он не мог найти силы для того, чтобы встать. Сегодняшний день высосал из него все жизненные соки, и восстанавливаться ему придется долго. Такие разговоры никогда не проходят максимально гладко, а с Ромкой так тем более. Антон точно ощутил адреналин, и кровь будто в венах вскипела, превращаясь в бурлящий кипяток. Нельзя допускать подобного. Ох… Нужно заняться домашним заданием. Хватит думать… Антон похлопал себя по щекам, чтобы наконец притупить чувства, и ринулся к рюкзаку, лежащему в углу комнаты. Раскрыв его, он начал усиленно шариться в поисках учебника истории. Нужно вызубрить всю тему, чтобы на следующем уроке блеснуть умом… А затем у Антона перехватило дыхание. Ему казалось, что это всего лишь его больное воображение вырисовывает то, что ему хочется видеть. Но то было реальным, самым желанным… На самом дне рюкзака лежала та самая пачка карандашей. Антон тут же выудил её и поднес поближе к лицу, чтобы убедиться в том, что это именно они, а затем печально улыбнулся, когда осознал. Он расторопно раскрыл коробочку, пересчитал карандаши: все ещё нетронутые и выставленные в ряд по цветам так, как удобно было Антону. На глаза попался зеленый карандаш, и Антон, рвано выдохнув, утер глаза. Он понимал, кто именно подбросил ему эти карандаши. Вот, почему Ромка ставил условия… Он был уверен в том, что Антон снова за это возьмется. Представив, через что пришлось пройти Ромке, чтобы подложить эти карандаши ему достаточно незаметно, Антон ощутил тепло… Но возьмется ли он снова за всё это, когда рука перестает его слушаться? Прикусив губу, Антон положил карандаши обратно на дно рюкзака, попутно выуживая из бокового кармашка пачку сигарет. Уже неделю курит и так быстро привык. Не закашлял даже толком ни разу. Процесс курения не приносил какого-либо дискомфорта. Вдыхать никотин было так естественно, так знакомо, что Антон не видел в этом ничего зазорного. Вовсе нет. Это оказалось его спасением, его… Отдушиной в какой-то мере, будто не вдохни он желанного дыма, то точно сойдет с ума. Старая рама тяжело поддавалась, но Антон распахнул окно и высунул голову наружу, выветривая едкий запах на улицу. Он смотрел куда-то в пустоту, сознание опустело, притихли мысли — это как попасть в вакуум, не пропускающий посторонние звуки. Антон ощутил себя свободным… В такие моменты его взгляд становился другим: расслабленным, холодным, рассредоточенным полностью. А глаза — будто бы кристально-прозрачными. Затяжка: глубокая, блаженная, и длинный выдох, как если выпустить весь негатив. А все остальное теперь второстепенно.