Индуцированный бред

Диппер качнулся на кровати и прислонил фильтр сигареты к губам. Теперь дешëвенький отель в Орегоне их новый дом. Он с упоением выдохнул дым и закрыл глаза. Тëплый свет прогревал тело и душу, создавая эффект того самого спокойствия. Билл рассмеялся, рассматривая свои руки. — Охуеть, как же меня ебашит. — Билл откинулся на кровати, обвивая руками талию Диппера, крепко сжимая его футболку. — Сигареты. Они такие вкусные, — Диппер медленно затянулся, вбирая дым в лëгкие и закатывая глаза от удовольствия. — Да? — Билл оживился, приподнимая голову. — Я тоже хочу. Тогда Диппер прислонил сигарету к губам Билла, и тот затянулся, пуская колечки в потолок. Сам потолок казался ему таким далëким, а номер таким огромным, что Билл мог сполна почувствовать себя песчинкой в этом мире. В глазах черти водили хороводы у огненного кострища. Казалось, что время застыло, его течение стало недосягаемым, а само время, как понятие, осязаемым. Диппер взял поднос и высыпал туда кокса на глаз. Купюрой он начал водить по кристалликам, измельчая их в порошок. Руки не слушались, но действо было простым, отработанным, ритмичным. Когда кристаллики кокса удалось размельчить, картой Диппер сделал две тонкие, но длинные дороги. Диппер быстро снюхал одну, в горле комом встал мерзкий привкус, который он тут же запил газировкой. Билл, приподнявшись на локтях, опустил голову к тарелке и снюхал вторую дорогу первого. Есть два способа нюхать: жирные, крупные дороги для жидов и тоненькие, длинные для тех, кто в достатке. Именно так объясняли Дипперу в его первый раз. Догоняться хотелось бесконечно, торч-музыка играла приглушëнно, не раздражая и не мешая диалогам. Убрав поднос на тумбочку, Билл закурил, положив голову Дипперу на колени. Какая по счëту была дорога — наплевать, даже не наплевать, а похуй, пока так хорошо, пока собственная оболочка не вызывает отвращения, пока руки рядом сжимают рëбра. Торкает, поэтому хорошо, поэтому жизнь — не бесконечная шутка. Взаимоотношения Диппера и Билла были чем-то между. Иногда Диппер, таясь в своëм затуманенном препаратами рассудке, закрывал глаза, представляя губы Билла на своих. В этом он чувствовал нечто сакральное, полностью принадлежащее Биллу. Периодически казалось, что это Билл завладел его рассудком, что это не таблетки, не порошки, не осознание, это всë Билл. Диппер поместил инсулиновый шприц без иглы в стакан и набрал его до краëв. Ебашило и без того, но бутиратная утопия манила слишком сильно, чтобы от неë отказываться. Диппер влил содержимое шприца себе в рот, начиная обильно запивать отвратительную едкую горечь. Билл уже был под бутиратом, и только одному Богу было известно, сколько именно он употребил. Диппер бы положил к ногам Билла не только своë тело, но и весь мир. Билл казался ему не только солнечным сплетением, но и яблочным цветением. За таких, как Билл, убивают такие, как Диппер. И Дипперу хотелось, невероятно хотелось заиметь шанс на убийство. Лежать рядом с Биллом, нетрезво жась к нему, было даром свыше. От эйфории распирало, поэтому каждой конечности находилось своë применение. Билл переплетал их ноги и всë водил руками по телу Диппера, растворяясь от улыбок, чëрт знает, улыбок чьих — его, Диппера или всего мира. Билл ëрзал по кровати, превращая пристанище в самое настоящее собачье кубло, а Диппер всë улыбался и осознавал. Как он болен и безумен Биллом, как хочет, чтобы Билл голыми руками гладил его нутро. Диппер желал, чтобы они с Биллом стали мотыльками и чтобы кружили и кружили, вальсировали у яркого света фонаря. До самой смерти. А когда смерть их всë-таки настигнет (что, непременно, под вопросом, Диппер попросту не верит в то, что они с Биллом смертны), и они окажутся в бездне, то продолжат этот танец. И никакие скончания времëн не станут помехой. — Билл, — томно, сладко протянул Диппер, утыкаясь лицом в его плечо, прижимаясь к теплу его тела, — Билл, я чокнулся, и уверен, что из-за тебя. — Сосенка, — дыхание Билла было тяжëлым, а сердце стучало как бешеное, — ты безумен, Сосенка. Это же прекрасно. — Я знаю, Билл, знаю, — к глазам почему-то подступали слëзы, и Диппер сильнее прижался к Биллу, тихонечко сплетая их пальцы в замок. — Я чувствую тебя в своëм разуме. Билл выдохнул и закатил глаза, словно при предстоящем оргазме. Диппер точно не мог дать ответ на интересующий его вопрос: можно ли вообще чувствовать словесную эякуляцию? Но, учитывая, как тëплая дымка волокла его зрение, как эйфорийное напряжение внутри давило на тело, распирая изнутри, то, кажется, можно. Любая позиция лëжа казалась удобной, любой вздох сопровождался приглушëнным стоном, а на языке вертелось лишь одно слово: «люби». И хотелось любить всë живое и неживое. Диппер мягко цемкал Билла в шею, скребя ногтями его голую грудь, пока Билл продолжал тяжело дышать и закатывать глаза, впериваясь пальцами в отросшие волосы Диппера. Каждая мышца, каждая Биллова косточка прельщала, и всë было предоргазменным, пламенным. У Билла на плечах были веснушки и аккуратные родинки, на груди шрам, на рëбрах татуировка, от пупка дорожка светлых, еле видных волос, на правом боку рубец, на подкачанных руках выступали вены. Всем этим Диппер восхищался, как человек, нашедший идеал. Но если в идеале нет изъянов, то идеалом он и вовсе не является, поэтому Билл действительно был идеалом, и целовать его тело было одним удовольствием. Диппер игрался с пирсингом на губах, то и дело вертя языком серебристые колечки. Размазанным плывущим взглядом он впечатался в Билла, бледного куда больше обычного. — Всë хорошо? — Диппер напрягся, чувствуя подступающий к горлу панический ком. — Да, — тихо ответил Билл и повернул голову влево, закрывая глаза. — Точно? — Диппер прислонил голову к его груди, слушая сердце. Бешеное. Сердце. Оно точно бешеное. — Сосна, отъебись блять, — Билл сглотнул слюну и тяжело выдохнул. Его рука непроизвольно конвульсивно дëрнулась. — Билл, нет, не хорошо. Билл, водичку, да? — Диппер засуетился и, когда поднялся на ноги, понял, что это его самая главная ошибка в жизни, потому что он тут же рухнул на пол. Колени столкнулись с ковром, смягчившим падение. Придя в себя, он предпринял вторую попытку подняться и схватил бутылку воды, сразу же возвращаясь к Биллу. — Вот вода, Билл, пей. — Он открыл бутылку, начиная тормошить Билла. — Отъебись, — Билл дëрнулся. По его лицу струился пот, а дыхание стало никудышным, совсем-совсем ужасным. Диппер скорчил обессиленную гримасу. — Пожалуйста, Билл, пожалуйста, попей водичку. — Паника дрожью чертыхала тело, проникая под кожу. Билл не ответил, его рот приоткрылся, а тело забилось в настоящем припадке. Диппер испугался, и тогда слëзы непроизвольно потекли по его лицу. Он не знал, что делать. Звонить в скорую было нельзя, точно нельзя. В его голове начал прокручиваться сценарий смерти Билла и его собственного последующего самоубийства. Он не был готов к такому исходу, он объëбан по самое не хочу, он не в состоянии кому-то помогать. — Билл, — сквозь слëзы промямлил он, — не надо, Билл. Очевидно, что это не могло ничего исправить. Совершенно ничего. Надо было собраться с мыслями, надо было помочь, но Диппера штормило и тошнило от одного только взгляда на Билла. Если отвратительная грусть была первой реакцией, то второй стала злость. Злость на себя — никчëмного слабака, законченного дурака и ещë совсем мальчишку в сердцах, на Билла — наркомана из самой бездны, зарабатывающего на жизнь продажей наркотиков, на мир — жестокий, вывороченный наизнанку, заставляющий жить так, на жизнь, которая пошла именно по этому сценарию. Диппер поднялся. Координация была просто ужасной, в глазах двоилось, физиономию обдавало жаром. Билл валялся на кровати и трясся. Диппер подхватил его под подмышками, начиная волочить в ванную. Билл уже ощущался неживым, размякшим и вялым, но ещë дышащим. Диппер старался действовать быстро и отработанно, но выходило плохо. Он спотыкался о мусор и бутылки на полу, из глаз текли слëзы и всë это не казалось ему ни капли весëлым, но он смеялся. Рвал горло от смеха и рыдал. Посадив Билла у толчка, Диппер сел рядом с ним на колени. Челюсть Билла была крепко сомкнута именно в этот момент. Диппер, нажимая на скулы, впихнул пальцы в его рот. Билла трясло, но рвотный рефлекс был на месте. Билл пытался сомкнуть челюсть, оттого до крови кусая костяшки Диппера. Диппер подхватывал Билла под грудь и не был с ним нежен. Помощь при передозе он знал только в теории и боялся, чертовски боялся, что он сделает что-то неправильно. Билла начало тошнить, он схватился руками за ободок унитаза. Диппера пронзило новым приступом смеха, по его пальцам стекала кровь вперемешку с блевотиной. Дно. Вот он на дне, и кажется, что кто-то отводит камеру, снимая фильм. Диппер думает, что это правда. Билл стукается головой об унитаз, и Диппер надеется, что тот не расшиб себе лоб. Билл кашляет и снова отрубается. Лучше не становится никому из них. Диппер шепчет слова о помощи, пытается перебирать возможные молитвы. Хоть что-то должно ему помочь, но реальность смеëтся. Диппер хватает Билла за волосы, и всë по новой. Билл брыкается и кусает пальцы так сильно, что Диппер шипит и матерится, но не вынимает их и не отпускает его голову. — Блюй блять! — Орëт он в никуда, прижимая пальцы к самому корню языка, ногтями царапая ему горло. Билла выворачивает. Диппер давит ему на живот, лишь бы тот выблевал всë употребляемое, хоть и знает, что это невозможно. Дипперу больно только смотреть на это, Диппер знает, что Билл в бессознательном, Диппер же ëбаный врач, он, сука, всë знает. Пока Билл лежит на толчке, Диппер бегает за водой и начинает вливать воду в его желудок. Диппер проклинает учëных, потому что антидота к оксибутирату не существует. Билл пытается сопротивляться и отстранить голову, давится водой, но Диппер рядом и не позволит ему задохнуться. — Пей, сука, пей, — Диппер злится и поток злости остановить не может, не тогда, когда на его руках ещë одна жизнь, и пусть лучше бы эта жизнь никогда не случалась, пусть так. — Сосенка, — Билл шепчет, брыкается, — не хочу. Диппер не реагирует, потому что это последовательная реакция на передозировку. Оксибутират придумали для наркоза, а значит, что Билл ни черта не смыслит, да и говорить у него выходит через силу, но это не мешает Дипперу хорошенько зарядить ему по лицу. — Ты не сдохнешь, понял?! Не сдохнешь, не при мне и не раньше меня. От боли пальцы онемели, а когда Билл снова прикусывает их, Диппер плачет от боли, но не сдаëтся. Билла рвëт водой и желудочным соком. Билла приходится держать, чтобы он не разъебал себе голову, не упал на пол, а Билл тяжëлый, почти неподъëмный. Нажав на смыв, Диппер прислоняется к стене и прижимает Билла к себе. Билл просто ужасен в своей ипостаси, потому что сопротивляется, отказываясь пить воду, потому что его надо заставлять жить. Диппер клянëтся, что когда они проснутся, а они проснутся, и проснутся вдвоëм, то он уйдëт. Уедет к чëртовой матере-бабушке-прабабушке, к нему же на куличики, лишь бы больше не видеть Билла рядом с собой. Он, может, и на дне, но не таком же блять. Билл слабо дышит, слабо стучит его сердце, а Диппер трезвеет, и ужасное желание всë равно настигает его. Догнаться. Ему хочется догнаться, и это злит. Осознание того, что ты — торчок, злит всегда. Но не это сейчас главное. Диппер считает секунды, и каждая кажется ему самой важной. Если Билл протянет до утра, то это уже будет считаться успехом. Он поит его водой, заставляет блевать, впихивает сразу десять таблеток угля, снова поит водой. У Билла изо рта текут слюни, и Диппер вытирает их тыльной стороной ладони, целует его в макушку, стирает с его лица следы угля и считает пульс. Пульс, откровенно, хуëвый, но ничего, ничего, они протянут. Они всë переживут, они справятся. Диппер ненавидит время, просто ненавидит, потому что эти самые важные секунды тянутся и тянутся, как липучка. И он эти секунды ненавидит. Ненавидит химию и биохимию, ненавидит Билла за его тупость, потому что Билл тупой. Билл тупой, точно тупой, ведь только тупой мешает бутират, кокаин и алкоголь. Диппер вслух просит не включать грустную музыку, если они в фильме. Диппер обещает, что бросит Билла, что уедет, куда глаза глядят. Надеется, что у фильма будет финал трагичной любви, а не просто финал трагичного конца. Диппер умоляет выключить это шоу Трумана. Диппер gallowdance, Диппер висельник и танцует во имя деградации всей планеты, Дипперу верëвка всегда готова. Диппера поцеловала сама смерть. Диппер молится и делает это по-своему. Пожалуйста, если кто-то меня слышит, не включайте грустную музыку. Билл в руках — мягкая игрушка. Податливо его тело, податливо и мертвенно. Наркотики и любовь — ахиллесова пята. Билл сведëт его в могилу. Сердце бьëтся, тихонечко, но бьëтся, его стук ещë ощутим под пальцами. Диппер заливает воду в Билла и снова засовывает пальцы ему в рот, снова молится и плачет, когда тот блюëт в сортир. Диппер переосмысляет свою жизнь, он хочет, чтобы это чëртово «сейчас» немедленно закончилось и наступило утро, потому что то, что сейчас происходит — нечестно по отношению к нему. Всë, как и всегда, идëт через жопу. Билл кашляет, Диппер дрожащей рукой гладит его слипшиеся волосы и про себя считает секунды, бесконечно сбиваясь со счëта. Диппер тащит Билла на кровать, кладëт его голову набок, на свëрнутое полотенце. Он не сомкнëт глаз, состояние Билла не позволит этого сделать. Билл не дышит — хрипит. Он обнимает его со спины и скулит, натыкаясь взглядом на Бруно в центре номера. Тогда прорывает окончательно. Бруно смотрит пронзительным умным взглядом, будто всë понимает, Дипперу от этого физически больно. — Живи, пожалуйста, — шепотом обращается он к Биллу. — Не умирай, Билл. Только не умирай.