Река скорби

      Яков Петрович не лелеял пустую надежду, что предстоящее расследование вызовет хотя бы крохотный отклик интереса в душе. Слишком много дел раскрыто, из-за чего каждое новое растворялось в прошлом, будто капля в бескрайнем море. Успешных расследований становилось всё больше и больше, а энтузиазм стихал, как некогда горящие угли. Искорка ещё осталась, однако угасала. Должно быть, именно поэтому он не ожидал ничего сложного в убийстве Елены Аташинской. Такие случаи происходили сплошь и рядом, из-за чего в уме у столичного следователя появлялись многочисленные догадки, подобно отдельным кусочкам головоломки, которые в итоге должны собраться в единую картинку.       Ничего не тревожило душу Якова Петровича, так как он знал — виновник будет пойман и наказан по всей строгости.       Кулаки Якова Петровича сжались — кожа перчаток протяжно заскрипела, отчего чёрные брови столичного следователя сошлись к переносице. Тусклое освещение делало и без того бледную кожу совсем нездоровой, превратив мужчину в ожившего мертвеца. Очки с медной оправой сползли на утиный нос, заставив разжать пальцы и вернуть аксессуар обратно на переносицу. Излюбленная трость всё это время была прижата к боку, будто он охранял самое ценное сокровище. Главная вещь, с которой никогда не расставался. На то существовало много причин, однако предпочитал не разбалтывать о них всем и каждому.       Не подозревал, насколько сильно предстоящая встреча изменит его жизнь.       

***

      — Как идёт расследование, господин Ковалевский? — Подобно внезапному шторму в солнечную и ясную погоду. Яков Петрович вполне мог бы оставить убийство Елены Аташинской на генерала, но давно взял за привычку — хочешь сделать что-то хорошо, сделай сам. Этот случай не стал исключением, так как столичному следователю нужно было проследить за процессом лично. Власти и влияния у него в избытке, как и полезных связей. Но никогда не мешало укрепить положение в обществе.       Яков Петрович быстро глянул на генерала карими очами и направился прямиком к беломраморному камину. На второго человека не обратил никакого внимания, точно того и не существовало вовсе. Вряд ли ему нужно будет общаться с ним, а навязывать общество не собирался.       Обомлевший генерал не сразу нашёлся с ответом, будто они никогда не встречались и он увидел столичного следователя в первый раз. Понадобилось несколько минут, чтобы Ковалевский пришёл в себя и обрёл дар речи, пока Яков Петрович снимал чёрный цилиндр и перчатки, оголив золотое кольцо с красным камнем на пальце правой руки. Очки тоже пришлось снять, хоть перед этим мужчина повертел их и подул на стёкла, точно на них находилась пыль.       — Хорошо, Яков Петрович. Мы постепенно подбираемся к ответу. — Генерал старался выглядеть уверенно, однако заискивающий тон выдавал настоящие эмоции и выставлял хозяина в крайне неблагоприятном свете. Вызвать гнев Якова Петровича не желал, пусть тот вёл себя также бодро и энергично. Иногда казалось, столичного следователя нельзя ничем расстроить. — Хоть, признаться… — Ковалевский замолчал, как от сильной пощёчины, и вежливо добавил: — Не ожидали вашего визита. — Он покосился на молчавшего Гоголя и тут же вернул взгляд на мужчину.       — Вы же понимаете, господин Ковалевский — мне нужно быть уверенным, что вы поймали виновного, — произнёс Яков Петрович с еле заметной долей снисхождения, словно вёл беседу с маленьким и наивным ребёнком, чьи взгляды были сильно ограничены. — Есть какие-нибудь зацепки или идеи? — Столичный следователь положил чёрный цилиндр на пока ещё чистую поверхность белоснежного камина. Следом — перчатки. Несколько раз сжал и разжал пальцы, точно проверял, работали ли они. Перевёл взгляд на лианы и ангелочков, изображенных на очаге. Провёл по изображениям кончиком пальца и поднял голову, встретившись со своим отражением. Большого размера зеркало, чья рамка была сделана в тон камину. Впрочем, вся комната выглядела слишком светлой из-за обилия белого.       Яков Петрович вгляделся в отражение с некой придирчивостью. Всегда старался выглядеть красиво и опрятно. Люди ведь предпочитали судить по обложке — нельзя ударить в грязь лицом. Однако причёска выглядела более чем хорошо. Волосы аккуратно зачёсаны назад, а по бокам сбриты.       Громкий звук — точно мешок, который скинули с полки на пол, прервал раздумья Якова Петровича, заставив его резко повернуть голову в сторону упавшего незнакомца. Признаться, успел позабыть о нём. Очень уж тихо молодой человек вёл себя.       Несколько секунд тишины переросли в не менее долгие минуты, а после в целую вечность.       Яков Петрович перевёл взгляд с тяжело дышащего молодого человека на Ковалевского, словно задавал генералу вопрос по поводу случившегося. Неужели расследование приобретало любопытный поворот?       Генерал дёргано пожал плечами на вопросительный взгляд Якова Петровича. Кровь отхлынула от лица Ковалевского и кадык дёрнулся, будто он воочию увидел нечистого духа. Мурашки пробежали по телу и дыхание замедлилось.       Яков Петрович не придал поведению Ковалевского какого-либо значения. Вместо этого вновь сосредоточил внимание на незнакомце и стремительно сократил расстояние в пару широких шагов. Наклонил корпус и стукнул концом трости о пол, из-за чего молодой человек боязливо вздрогнул, так же как и генерал. Столичный следователь заметил это краем глаза. Льстило, что одним своим появлением вызвал столько эмоций. Даже те, кто не видели его вживую, знали обо всех достижениях и называли легендой. Слухи всегда распространялись быстро, а слава укрепляла рассказы.       Яков Петрович не спешил нарушить тишину. Внимательно наблюдал за ним, как за диковинным животным. Лишь когда чужая грудь перестала вздыматься слишком быстро и резко, столичный следователь спросил с лукавой улыбкой на лике и со смешком в голосе.       — Как вы себя чувствуете, милейший? — Яков Петрович сделал трость опорой. Положил ладони на набалдашник, который был сделан в виде орлиной головы. Провёл пальцами по ярко-красным камням, находящимся в глазницах птицы. При свете они блестели, становясь похожими на капли крови. — Может быть, вам помочь? — любезно предложил с прежней улыбкой на устах.       

***

      Гоголь постепенно вдохнул и выдохнул, чувствуя ужасные спазмы в животе. Головокружение не стихало, и окружающий мир показывал сплошные размытые черты, в то время как пот стекал со лба, и дрожь охватывала конечности. Хотела завладеть телом, подобно ревнивой жене. Старался вернуть контроль, пусть сначала пришлось полежать на холодном полу и успокоить сердце.       От резкого шума Гоголь вздрогнул. Неосознанно затаил дыхание и посмотрел на не менее испуганного генерала, а после перевёл взгляд на Якова Петровича, силясь уменьшить резкость в движениях и сделать их плавными.       — Прост-т-тите? — случайно стал заикаться Гоголь и прикусил язык, посылая на свою дрянную голову самые мерзкие и ужасные проклятия.       Гоголь увидел, как странные огоньки промелькнули в очах Якова Петровича. Всего миг, но писарю вполне хватило этого мгновения, чтобы странный жар опалил бледную кожу, и кончики ушей немного покраснели.       «Или, мне показалось?» — Гоголю легче поверить в очередной мираж.       Гоголь не понимал, где начиналась грань, связанная с действительностью, а где — мираж. Они сливались воедино, беспощадно уничтожая разум и оскверняя ранимую душу. Писарь страшился спать, ведь тогда уже ничего не спасёт от очередных кошмаров. Поэтому занимал себя, чем только мог. Писал свои книги, однако в итоге их ждала одна участь — стать кормом для жадного огня и превратиться в жалкие остатки, ведь и «при жизни» произведения не отличались ничем, кроме бесполезности.       Гоголь упёр локоть в пол и тряхнул головой, отчего волосы упали на лицо. Хотел ответить на вопрос столичного следователя, как в разговор вмешался взбешённый генерал, практически воскликнув в порыве эмоций.       — Опять, Николай Васильевич! — Не было сомнений — генерал готов был сказать ещё много «добрых» слов, но присутствие Якова Петровича заставляло сохранять вежливость. Хоть на лбу вздулась венка и запульсировала, словно готовилась взорваться.       Возглас генерала помог Гоголю спуститься с небес на землю.       Гоголь убрал выбившиеся прядки и осмотрел пол. Потянул руку к упавшим листку и перу, с конца которого стекали чернила и скапливались в крошечную лужицу. Лучше не напрашиваться на взбучку. Генерал взял его с собой нехотя, а после подобного он точно откажется от помощи неудачливого писаря.       — Полюбуйтесь, Яков Петрович, — обратился Ковалевский напрямик к расслабленному Якову Петровичу. Припадок вызвал нешуточный интерес у столичного следователя — вон как пристально разглядывал скованного Николая Васильевича. Генерал на секунду запнулся, однако продолжил: — У нашего Гоголя опять припадки! — одарил Гоголя таким злым взглядом, что писарь стыдливо опустил голову и крепко прижал к груди перо с листком, подобно драгоценностям.       Гоголь сглотнул громче положенного и посмотрел на Якова Петровича исподлобья. Готовился к негативной реакции и ругательствам, поскольку каждый третий не забывал упрекнуть писаря в припадках, неподвластных контролю. Они приходили неожиданно, из-за чего всякий раз вызывали сильную боль, точно отрезали один кусочек кожи за другим, а после втыкали иглу в плоть и зашивали.       Яков Петрович повернул голову к Ковалевскому, не меняя положения тела и опираясь на трость.       — Гоголь? — Нотки удивления прозвучали в речи Якова Петровича, подобно тонким и хрупким нитям. Сам же он напрягся, и уголок губ дёрнулся, отчего улыбка стала тусклее. Память услужливо подкинула обрывки разговоров, где упоминалась подобная фамилия. Как-никак, было много связей и вроде, пару раз столичный следователь слышал о нём. Лучше убедиться, а не морочить голову бесполезными вопросами.       Генерал слабо кивнул, прожигая в теле Гоголя огромную дыру. Надо было упасть в обморок перед столичным следователем.       Якову Петровичу нужен был только ответ.       Получив его, Яков Петрович воззрился на замершего Гоголя, будто всё это время в глазах стояла пелена, и теперь увидел писаря без фальшивых миражей.       — Гоголь — это ваша фамилия, милейший? — Фривольное обращение, подобно давним друзьям. Неосознанно или намеренно. Кто его разберёт.       Гоголь коротко кивнул и проглотил скопившуюся слюну. Немного помолчал, после чего произнёс:       — Гоголь Яновский Николай, — выговорил писарь с кратковременными паузами. По-прежнему прижимал к груди писательские принадлежности, точно их собирались отобрать.       Яков Петрович неоднозначно замычал на высказывание Гоголя и посмотрел на орлиный набалдашник. Снова погладил камни большими пальцами, словно успокаивался и сказал:       — У меня был приятель по фамилии — Яишница, — и чтобы сгладить возникшую грубость, Яков Петрович одарил Гоголя доброжелательной улыбкой. Столичный следователь резко выпрямился и повернулся к камину. Ловко подхватил трость. Положил к остальным вещам, не забыв уточнить: — Вы — писарь? — Отчасти ему любопытно услышать, так как мужчина знал ответ.       Гоголь постепенно встал с колен и зажмурился, поскольку в ту же секунду весь мир поплыл, вынуждая отчаянно сжать бумагу и практически разорвать её. Чтобы не упасть снова, писарь уселся на стул и положил бумагу с пером на стол более грубо, чем следовало.       — Да, — прочистил горло писарь, дабы не возникло путаницы, и Яков Петрович смог расслышать.       Генерал, до этого сохранявший беспрекословное молчание, подал голос:       — А я говорил — пусть лечится, или не ставьте меня вместе с ним на одни выезды! Я говорил! — Не переставал возмущаться генерал.       Яков Петрович не обратил внимания на Ковалевского. Он ухом не повёл, сконцентрировав внимание на холодном трупе. Не стоило забывать — пришёл не ради бесед и прочего. Столичный следователь расправил чёрный плащ, будто на нём находилась грязь, и присел возле тела Елены Аташинской. Иронично — сначала и не скажешь, что мертва. Только если приглядеться к красным следам на тонкой шее и правой руке, находящейся в остывшем камине в окружении углей и золы.       Яков Петрович сложил пальцы в замок и приложил их к губам, обращаясь то ли к себе, то ли к находившимся здесь людям.       — Значит, эта Аташинская собиралась замуж за купца Киринина? — Яков Петрович на долю секунды нахмурился, отчего на лбу появились три длинные линии. Постучал большим пальцем о другой и глянул на генерала, будто хотел услышать опровержение или подтверждение. Не получив никакого отклика, столичный следователь продолжил развивать мысль. — А у купца оказались связи. Он за утро аж до губернатора дошёл, чтобы это дело разобрали, — сдержал зарождающийся смешок, чтобы излишне невоспитанным не показаться. Забавно, что определённые души ценились намного дороже, чем прочие.       Генерал оттянул воротник камзола, точно на шею накинули петлю. Набрался храбрости и произнёс, пока Яков Петрович рассматривал тело убитой.       — Да что тут разбирать? Очевидно, это почерк Климовских. — Генерал замолк, когда Яков Петрович немного привстал, после чего вновь присел. Ковалевский подождал и дополнил, изображая уверенность. Или всё дело было в компании, ведь столичный следователь обладал недюжинным умом. — Убийство, грабёж. Ворвались в зал, удушили, вскрыли сундук и забрали все деньги. Вот и всё. — Он почесал лысину и свесил вторую руку вдоль тела. — Если вы хотите, мы можем устроить парочку облав. Может, всё-таки сдадут убийцу?.. — Попытка закончить решительнее не увенчалась успехом, отчего он едва не чертыхнулся.       Яков Петрович разочарованно поджал губы и устремил глаза вверх, не заметив на белом потолке хотя бы одной трещинки. А ведь, посмел понадеяться, что дело окажется не столь простым. Работа не приносила былой радости, хоть отказываться от неё не собирался.       «Разве может быть всё настолько легко?» — задался вопросом Яков Петрович, чувствуя скребущее ощущение в груди. Как когти и зубы грызуна, жадно поедающего внутренние органы. Не верилось ему в подобную простоту.       Опасения Якова Петровича подтвердились.       

***

      Гоголь невольно прислушивался к разговору. Пальцы сжимали хрупкую бумагу. Взгляд изучал отдельные слова с небывалой яростью, будто от подобного зависела собственная жизнь. Он не помнил, когда именно написал их. Память в тот момент словно отшибло. Объяснить значение не получилось бы, ведь это произошло не по воле писаря. Намеренно, уж точно.       Промолчать у Гоголя попросту не вышло, как бы он ни старался.       — Он знал её…— Гоголь прикоснулся к пуговицам и сжал одну из них, словно хотел расстегнуть её и снять чёрный пиджак. Чувствовал, как к нему обратились сразу два взгляда, заставивших писаря прочистить горло и с опаской повернуться к ним.       Яков Петрович выпрямился и переспросил со всей деликатностью.       — Простите? — По одному тону можно было понять — он заинтересован услышать версию писаря. Чего нельзя сказать о генерале, чьё лицо побагровело от появившейся злости. — Не тревожьтесь, — ненавязчиво подтолкнул Яков Петрович, заметив то, с каким усердием Гоголь сжимал лист в кулаке.       Быстро глянув на недовольного генерала, Гоголь зябко поёжился и невольно усилил хватку, отчего бумага могла в любой момент разорваться. Вдохнул и выдохнул, дабы очистить голову от странных мыслей и заискивающе проговорил:       — Убийца хорошо знал её… — Гоголь замолчал, точно от чужого приказа. Может быть, будь он наедине с Яковом Петровичем, когти страха наконец-то бы разжались и освободили трепещущую душу писаря, но в присутствии генерала дело осложнялось. — Они были…       Яков Петрович плавно кивнул, тем самым говоря: «Я вас внимательно слушаю. Продолжайте».       На генерала Яков Петрович практически не обращал внимания. Пересёкся с ним взглядом, но и то на минуту, после чего подошёл к бледному Гоголю. Пальцы потянулись к своему плащу, поправляя его.       — Они были?.. — повторил Яков Петрович и слегка приподнял бровь, став похожим на дикую птицу.       — Близки, — ответил Гоголь, не смея смотреть на Якова Петровича слишком долго. Чего доброго — посчитает данный жест грубым или наглым.       Ковалевский вклинился в разговор, как рыбья кость посередине горла.       — Господин писарь — вы всё записали. Вот и хорошо. — В весьма грубой манере произнёс Ковалевский. Чувствовал — терпение подходило к концу, грозясь лопнуть. — А с этим мы разберёмся и без ваших подсказок.       Гоголь поёрзал на стуле, точно под ним лежало что-то острое. Приподнял голову, смотря на подошедшего Якова Петровича снизу вверх, в то время как сердце болезненно стучало о рёбра, и грудь поднималась чаще.       Яков Петрович поспешно поднял руку, не позволив Ковалевскому продолжить речь. Если, конечно, её можно назвать таковой, поскольку слышались сплошные оскорбления. Столичный следователь окинул писаря пристальным взором, будто тот являлся преступником, и медленно протянул к нему раскрытую ладонь, чтобы не спугнуть.       Разглядеть бумажку не составило никакого труда. Но Гоголь очень уж чувствительный, судя по поведению. Нужно проявить терпение и доброту.       — Вы… — Яков Петрович как бы «невзначай» поглядел на лист и ободряюще улыбнулся. — Позволите? — Вырвать бумагу столичному следователю всё равно бы не получилось. Однако он не сомневался — Гоголь исполнит просьбу. Приманка кинута.       Гоголь смотрел на ладонь Якова Петровича так, будто вместо руки появилась шипящая змея. Не спешил и когда укол волнения достиг столичного следователя, писарь кивнул и осторожно вложил бумагу в мужскую ладонь, соприкоснувшись с его пальцами.       Гоголь вздрогнул, а после замер. Не спешил убирать ладонь. С виду кожа Якова Петровича казалось холодной, но на самом деле она была тёплой, отчего писарь в неверии заморгал и поджал губы. Старался не двигать рукой, чтобы продлить столь приятный момент, но в итоге ему пришлось убрать еë и положить на колено.       Яков Петрович одарил Гоголя улыбкой. Столичный следователь бережно расправил листок, словно держал редкую хрустальную вазу и прищурился, читая слова.       Они написаны в разных местах и на первый взгляд никак не связаны между собой, однако…       Ответы могли лежать на самой поверхности.       — Вулкан, крест, барашек, — прочитал Яков Петрович с нотками ехидства. Повертел бумагу. — Что это? — обратился столичный следователь к Гоголю и изящно вскинул бровь, не переставая улыбаться. Казалось, расследование забавляло лишь его.       Гоголь покачал головой, словно кто-то свыше дёрнул за ниточки и привёл послушную куклу в действие. Волосы упали на глаза и с уст сорвалось:       — Я не знаю. Оно само написалось… — Другого объяснения Гоголь не мог найти. А врать не хотелось, и поэтому писарь выдал всё как на духу, хоть разумом понимал, что такой ответ похож на детский лепет.       — Само? — переспросил Яков Петрович и воззрился на бумагу. — Вулкан, крест, барашек, — задумчиво повторил столичный следователь и спросил у Ковалевского. — Вам это ни о чём не говорит, господин Ковалевский? — А вот сейчас проверит на сообразительность. Возможно, генералу удастся выдать что-то внятное.       Генерал нахмурился.       Яков Петрович мог увидеть двигающиеся шестерёнки в голове у генерала. Когда же они заработали более активно, Ковалевский с готовностью высказал:       — Вулкан. — Подметив то, как Яков Петрович поднял брови, генерал торопливо закончил: — Это её лошадь.       Яков Петрович аккуратно сложил листок и положил его к себе в нагрудный карман, подобно памятной вещи.       — А кучер у неё есть? — Яков Петрович сузил карие очи, вызвав новый поток мурашек у Ковалевского.       — Есть, Яков Петрович.       — Хорошо, — удовлетворённо сказал Яков Петрович и приподнял подбородок. — Приведите его, господин Ковалевский. — И не дожидаясь ответной реплики, столичный следователь повернулся к Гоголю. Подождал, когда генерал выйдет из комнаты, после чего немного наклонился к писарю и положил крепкую ладонь на его плечо. Чуть сжал, заставив Николая Васильевича напрячься и поднять глаза. — Вполне неплохо для начала, милейший. С вашей помощью мы быстро разберём это дело.       Гоголь растерянно заморгал и почесал ухо, посчитав похвалу Якова Петровича слуховой галлюцинацией.       — Я ведь ничего не сделал, Яков Петрович… — Гоголь не видел своей заслуги. Разве он смог быть полезным?       Яков Петрович неоднозначно хмыкнул и неторопливо разжал пальцы.       — Вот и узнаем.       Чутьё подсказывало — они на верном пути. А оно ещё никогда не подводило Якова Петровича.