Панорамные окна

Второе января началось с того, что ее тошнило в Даниной машине. Они стояли в какой-то неизвестно откуда материализовавшейся пробке и нервничали из-за опоздания на прогон спектакля. Почти зелёная Алена держала у рта пакет и очень старалась фокусироваться на движении вперёд. Аня сидела с полузакрытыми глазами, откинув своё кресло чуть ли не горизонтально. Даня матерился на каждый светофор. — Все уже, хватит, — в ответ на его очередную трехэтажную реплику взмолилась Алена, — Меня ещё больше тошнит, когда ты начинаешь ругаться. — Блин, ну сколько я вам говорил, что хватит! — ворчал Глейхенгауз, — Вечно налакаетесь, потом отойти не можете. — Я, вообще-то, уже нормально, — обиженно отозвалась Аня, — Вчера только… не очень. Даня только хмыкнул, вспоминая Анино «не очень». Было очень даже «очень». Потом несколько секунд похмурился, наблюдая в зеркало за еле живой Аленкой. Эту-то с какой радости так полощет? Вроде особо не пила. Сразу какая-то вялая пришла, непохожая на себя. — Это нам, вообще-то, сегодня на лёд выходить! — запоздало огрызнулась на его выпад Косторная, — Тебе-то что? — А я везу сразу двоих похмельных спортсменок! — возмутился он, — Что мне Авербух скажет? — Скажет: почему ты так хорошо выглядишь, Данечка? — закатила глаза Щербакова, — Не стыдно тебе свою девушку дискредитировать? Побрился, нарядился… Аня, которую он разбудил за десять минут до выхода из дома, злилась на него буквально за все: за свой мятый спортивный костюм, взлохмаченные волосы и за незакрашенные круги под глазами. Мужчина это стоически терпел, потому что было ощущение, что разбуди он ее хоть минутой раньше — убила бы. Короче, удался Новый год. Многообещающее начало. — За кофе заверни, пожалуйста, — попросила девушка. — Ань, ну какой кофе, мы же… — под ее яростным взглядом Даня вздохнул и прикусил язык. Опоздать, простоять ещё минут двадцать, выписать круг, но задобрить полусонного монстра Анечку — святое дело. Увидев, что он вбивает новый маршрут в навигатор и съезжает на крайнюю полосу, Алена запротестовала: — Только не кофе! — Что такое? — непонимающе обернулись на неё вдвоём. В то, что Косторная боится куда бы то ни было не успеть, верилось с трудом. Она и к Этери-то в своё время могла внаглую опоздать, а тут… — Я представила запах… — зажимая ладонью рот пробормотала та, — Меня опять вывернет. Даня взматерился и, с Аниного молчаливого согласия, выкрутил руль, перестраиваясь в изначальную полосу. — Господи… Пожалуйста, держи рядом пакет, я только с химчистки, — брезгливо морщась, попросил он. Аленка оскорбилась до глубины души: — Ань, не выходи за него, он просто зануда без признаков эмпатии. — Кто ж меня теперь возьмёт такую! — трагически запричитала вторая девушка, — Это он специально меня не будил… Чтобы я была некрасивая и больше никому не понравилась никогда! Даня рассмеялся и одной рукой притянул ее к себе: — Конечно-конечно! А после свадьбы я тебя одену в паранджу и запрещу выходить из дома одной. Аня буркнула что-то вроде «дурак, на дорогу смотри» и, ловко вывернувшись из-под его руки, снова рястянулась на своём кресле. — Только со мной выпускать будешь, да? — встряла Аленка. — С тобой, пожалуй, как раз-таки нет, — фыркнул мужчина. Так, с шутками и взаимными подколами ехали в свой первый рабочий день. Это было так обычно, так нормально, практически буднично для Алёны — сидеть с этими двумя в машине, слушать их глупые споры: кто кого не разбудил, кто вчера перепил, взаимные угрозы по поводу предстоящей свадьбы… Сколько бы они ни пытались упражняться в остроумии, сколько бы ни сливали друг на друга все недовольство, вызванное последствиями двухдневной новогодней вечеринки, двое были влюблены, и это казалось ей чем-то жизнеутверждающе-прекрасным. Словно давало странную, еле осязаемую надежду — все будет хорошо. У неё, у них, да и в принципе — у всех. И даже ужасная тошнота не могла испортить это дурацкое похмельное утро. По крайней мере, так казалось сначала. Но прогон стал для девушки настоящей пыткой. Мутило так, словно поломался нахрен весь вестибулярный аппарат. То ли дело было в свете, болезненно бьющем в глаза, то ли в самих движениях, но голова кружилась даже от банальной спирали, а уж вращения… А с вращения она упала. Да так, что потом не могла подняться на ноги. Не держали, перед глазами плыла ледяная гладь, конёк проскальзывал, даже попросту страшно было пробовать на него опереться. В горле сел тугой горячий комок. Прямо посреди льда Алена осталась сидеть и беспомощно обводила глазами зал, каток, ребят из массовки, которые, объезжая ее, продолжали общий танец. Через тридцать секунд музыка стихла. — Алена, все хорошо? — позвали в громкоговоритель. Она покачала головой в ответ. Уже кто-то сильный приподнял ее, приказал держаться за шею, потом второй рукой подхватил под коленками. Алена даже не помнила, кто именно тащил ее на себе в гримерку, кто совал под нос нашатырный спирт на ватке — только музыку, игравшую на ледовой арене. Репетиция продолжилась уже без неё. Командный врач сказал: нервное. Моральное и физическое истощение. Понимающе хмыкнул в ответ, когда она не смогла вспомнить когда и что ела в последний раз. За дверью ещё раз повторил свой вердикт Авербуху, только куда в менее осторожных выражениях: — Вы ж их знаете! Довела себя, чтоб в пачку влезть. Она почти, кажется, ожидала того, что потом сказал ей Илья Изяславич. Про риски. Про репутацию. Про то, что на премьере артисткам не полагается сидеть посреди танцующей толпы. Алене пришлось больно прикусить себе язык, чтобы не съязвить ему, что уж лучше так, чем, чего доброго, платье испортить содержимым ее пустого желудка. Это бы его вряд ли успокоило — вероятность подобной феерической премьеры на завтрашнем шоу. К концу разговора приговор был вынесен и подписан лично рукой главного продюсера: — Завтра отдохни. Поешь, отоспись. Тебя заменит девочка из резервного состава. Вечером Алена осталась у друзей. Аня позвала сама — знала, что домой ее невезучей подружке не хотелось. Объяснять ещё маме, почему завтра не выйдет на лёд. У мамы ж всегда две версии: Алёну выгнали и Алена — жопа ленивая, не хочет работать, поэтому придумала этот бред про тошноту и головокружение. Самым поганым в этом было то, что, при всем неприятии и обиде от маминых вечных упреков, у Алёны всегда оставалось это скользкое внутреннее ощущение: может, с ней и правда что-то не так? Почему вечно — не везёт, а если и везёт, то как-нибудь извращенно, вот, как сейчас: получила одну из главных ролей, выгодный контракт, престижное шоу в Москве, а в итоге… А в итоге она дома будет тошнотить, пока девочка из резервного состава будет отплясывать на премьере. Вот и вся удача! Мелькнула перед глазами и улетела. Зато слова матери редко летели мимо мишени. Задевали. Сколько бы она ни пыталась внушить себе, что это полный бред, сколько бы ни ходила по психологам, это не помогало в полной мере. Все равно время от времени хотелось стать, как выражалась Аня, «недостижимо хорошей». У Ани и Дани было спокойно. Они наперебой предлагали какую-нибудь еду, и, все-таки, под сериал, сумели скормить ей целую пачку соленого попкорна. На радостях, Даня решил сходить за ещё парочкой таких — видимо, Алена, которая вдруг начала очень плохо есть, производила на него угнетающее впечатление, и он, против обыкновения, задался целью ее накормить. Пока он ходил в магазин, пока Аня что-то убирала на кухне, Аленкину жизнь пересекла двойная сплошная. Алена и тест-то сделала по приколу. Просто что-то в голову ударило, когда бесцельно шарилась на Аниной полочке в санузле. Искала ватные диски, что ли. А нашла компрометирующую упаковку, и вместо того, чтобы идти и устраивать подруге допрос с пристрастием, она вдруг начала себя подозревать: тошнит, задержка, которую она списала на колебания цикла после декабрьской простуды, от запахов воротит, голова что-то кружится… Две кроваво-красные полоски. Ален, там Даня принёс ещё попкорн. Ален, там Деймон наконец-то Ленку засосал. Ален. Алена, ты в порядке? Алена, открой чёртову дверь. Я открываю. На счёт три. Если ты там голая, прикройся, а то у Дани будет моральная травма. Кто и что ей говорил, говорит, будет говорить, ее на тот момент совершенно не интересовало. Волновало всего три вопроса. Как сказать? Кому сказать? И, главное. Что со всем этим теперь делать? Ане и Дане говорить не пришлось. Сами все увидели. Сами отковыряли ее с кафельного пола в ванной, на который она сползла в немом бессилии. Потом была истерика — до икоты, полопавшихся капилляров сетчатки глаза, до невозможности в принципе дышать. Литры выплаканных слез пришлось восполнять чаем с мятой. Пили уже в гробовой тишине. Даня отхлебнул пару глотков из кружки, потом неловко поднялся из-за стола, оглядел притихших девушек. — Ну, я пойду, вы тут… — неопределенно махнул рукой. Алена была ему благодарна. Говорить при нем было неловко, выгонять хозяина дома с его же кухни — совершенно бестактно, а Аня, нет бы помочь и спровадить своего парня, включила режим перезагрузки и не особенно, кажется, вообще осознавала все происходящее вокруг. Колупала остатки тарталеток с маслом и икрой. По-дурацки: чайной ложечкой, по одной икринке. Мало того, что Алёну мутило от одного вида икры, так ещё сам процесс выглядел совершенно раздражающе. Тарталетки есть надо, а не ковырять. Мужчина осторожно потрепал любимую девушку по плечу: — Поболтайте, не хочу мешать. Ань, недолго только, завтра у тебя работа, время позднее… — услышав слово «работа» Алена опять начала давиться слезами и судорожно икать. Премьера же! А у неё, похоже, сегодня нежданно-негаданно случилась лебединая песня. — Ты че? Опять? — встрепенулся мужчина. — А мне не на-а-адо, — с трудом вывела она, — Ик! Ни на какую… ик! Рабо-о-оту… — Даня, ну зачем ты! — несчастным голосом пробормотала Щербакова, с неохотой выбираясь из своей прострации, — Иди уже. Мы как-нибудь все разрулим. Обе девушки проводили его нетерпеливыми взглядами. — Разрулим, Ань, серьезно, как это можно разрулить? — едва за Даней захлопнулась дверь кухни, всхлипнула Аленка. — Алена, это всего один тест, — вкрадчиво начала Аня, — Может, это бракованная упаковка… — Тебе тоже две полоски показала? — недоверчиво уточнила вторая девушка. Аня вздохнула: — Мне — нет. И, уловив на себе сочувствующий взгляд подруги, она сразу же поправилась: — Нет, это хорошо, мы пока сами не хотим, я очень нервничала, плакала даже… Просто сейчас думаю, что уж лучше бы я оказалась на твоём месте. Мне хотя бы… — девушка осеклась и замолчала. Алена только пожала плечами: что есть, то есть. Аня, конечно, никогда не скажет вслух всего, что об этом думает, но ситуация от этого не перестанет быть ужасной. — Почему я такая невезучая, а, Ань? — жалобно пробормотала Аленка, — Даже потрахаться нормально… Не получилось. Аня не сдержалась и фыркнула от смеха, испуганно косясь на подругу, которая сейчас больше напоминала ей гранату с оторванной чекой, чем существо женского пола. Неожиданно для себя Алена тоже улыбнулась — горько, на грани истеричного фола. — Что, совсем плохо было? А как же закрытый гештальт, а как же «мой тренер горячее твоего»? — осмелев, подколола Щербакова. — Да пошла ты, завистница! — взвилась вторая девушка, но все-таки рассмеялась в ответ — хлюпая носом, размазывая по щекам слёзы, судорожно хватая ртом воздух. Смех освобождал так, как не могли, кажется, слезы. Выводил все происходящее на какой-то новый уровень сюра — невозможно же всерьез смеяться над чем-то настолько серьёзным, настолько пугающим и невозможным. — Ты скажешь ему? — тихо уточнила Аня, когда Аленкин смех снова переметнулся в протяжные всхлипы, а плечи судорожно и мелко затряслись. Алена подняла на неё заплаканные глаза, полные искреннего непонимания. — Зачем? Зачем говорить о том, чего все равно не будет? — Уверена? — почти с благоговейным ужасом переспросила девушка и решительность в глазах второй поплыла, подернулась дымкой сомнений. — Мне страшно, — шепотом призналась она, и, в поисках поддержки, доверчиво сжала обе Анины ладони в своих, — Но этого же не должно быть? Я не могу… Я никак не могу, Ань. Ничего не могу! — Мы справимся, ладно? Обязательно справимся, — растерянно повторяла Аня, обнимая ее дрожащие плечи, перебирая меж волнующихся пальцев сожженные вечными экспериментами волосы. — Ложитесь спать, девочки, — тихо, но настойчиво предложил Даня, когда, спустя полчаса или час появился на пороге кухни, — Утро вечера мудренее. — Ну, ты это… Держись там, — неловко поддержал уже только Аленку, — Все хорошо будет. Она криво-старательно натянула улыбку в ответ. Тошнота после этого дня волшебным образом пропала. Зато пришла ночь, а с ней — мучительная бессонница. Ничего уже не будет. Никогда. По крайней мере, ей потребовалось очень много времени, чтобы себя в этом разубедить.