золотая молодёжь

Кира Гречкина, искренне и серьезным тоном просящая прощения, — картина, что явно надолго отпечатается у неё в памяти. Лера стоит и смотрит вверх, непонимающе хлопая мокрыми глазам, и варится в желании убежать отсюда нахер, потому что Гречкина — сука с поплывшими моральными принципами и бабками своего отца — отчаянно подбирающая слова, чтобы не потерять лицо, не выглядеть совсем жалко и при этом оправдаться, извиниться, так, чтобы её поняли, — это сюр и фантастика, и Макарова морально не готова к подобному разрыву шаблонов. — Бля, ты прости меня, — тон у Киры непонятный, но голос спокойный: на пару тонов ниже и тише, чем тот заигрывающе-капризно-надменный, что Лера слышала до этого. — И за суд извини — ебано вышло, — она тянется, чтобы потереть рукой лицо, но, видимо вспомнив о макияже, просто чешет ногтем с аккуратным бежевым маникюром висок, — ты пойми — мне тюрьма вот вообще не упёрлась, а я подумала, что всё — кина не будет: насмерть. Гречкина замолкает, жуёт щёку изнутри, а Макарова хочет реветь, потому что это ей тут не упёрлись чужие оправдания, ей нужно, чтобы Лизу можно было увидеть здоровой и счастливой и чтобы она вышла из больницы на своих двоих — лишь бы не осталась инвалидом после такой аварии. Что именно Гречкина хочет сказать, Лера не очень понимает — как связаны её поведение на суде и тот факт, что Лиза впала в кому из которой выходить не обещала, и её дружно заранее хоронили (но в итоге ничего, нормуль, глазки девица открыла, правда, из палаты интенсивной терапии её всё равно даже в обычную нескоро положат). Непонятно, что она пытается донести — хотела ли морально добить Макарову, потому что подумала, что теперь убийца, и было нечего терять? Или была на эйфории оттого, что не сядет, потому и выёбывалась? Лера понимает слабо, но походу, о серьёзных вещах Гречкина словами через рот изъясняется хуёво, так что остаётся только терпеливо ждать, пока она заткнётся, а потом сказать что-то по типу: «Главное, что не насмерть», развернуться и зашагать нахуй отсюда. — Тут вроде ей щас лечение государство оплачивает, — продолжает она, — я в душе не ебу, честно, как это работает, но ты, это, короче, — она снова виснет, думая, — если по бабкам там чё-то нужно, ты пиши мне в инсту, у меня личка открыта, я всё решу. Лера почти удивляется. В плане, Гречкина, до того, как Лиза вышла из комы, виноватой не выглядела совсем, скорее выёбистой и счастливой на грани обдолбанности, а теперь (сохраняя при этом лицо на публике) абсолютно серьёзно Макаровой говорила подобные вещи. Может была у неё такая защитная реакция на собственные проёбы? Типа, она решила, мол, ну наказания избежать удалось, но искупить вину за убийство невозможно, так что сгорел сарай гори и хата, в пизду извинения? В плане, врачи Лизе прогнозы давали неутешительные. А теперь, надумав, что ситуацию решить по-человечески можно и нужно, Гречкиной припёрло поиграть в спасателя. Вообще, умом понятно, что Кира сейчас делает самую правильную, учитывая её характер и роль в обществе, вещь, и от помощи Макарова отказываться не собирается. Потому что она и Лиза — разные вещи, и если из-за глупой детской обиды и гордости Леры не будет сделано всё возможное для спасения сестры, она себя бля не простит. Но пытаться логически связать и прочитать поступки Гречкиной — дело гиблое, поэтому Лера просто делает себе пометку принимать помощь. — Если надо, ещё потом могу допиздеться, чтоб сестру твою из этой халупы потом в нормальную больничку переложили, — и Гречкина неожиданно зажигается лампочкой. — Хочешь, в Германию её отвезут лечить? Там, говорят, врачи заебись. — Не надо в Германию, — впервые подаёт голос Лера, понимая, что она не выдержит, если Лиза будет так далеко. — Базару зиро, — тут же отступает Кира, — но ты бля реально пиши, если помощь нужна будет. Забились? Лера угукает, смотрит в пол, топчет его носком кроссовка и понятия не имеет, что ещё делать. Гречкина будто в поддержке сжимает её плечо пальцами, и хватка у неё сильная, а ладонь большая, с длинными тонкими пальцами, что все в разномастных кольцах, и Лера неосознанно смотрит на них пару секунд, прежде чем дёрнуть плечом, вырываясь из хватки. Гречкина морщится: видно, что хочет как-то ситуацию прокомментировать, но не знает, что именно сказать. Останавливается на нейтральном: — Бля, да ты чего? — снова задумывается, ненадолго, потом делает вид, будто ничего такого не произошло. Лере думается, что это её реакция на всё, что идёт не по плану. — Тебе тут больше ничего не надо? Она оглядывает больницу, будто ищет, что ещё можно было бы сделать Лере, прежде чем уйти. Макарова отрицательно качает головой, но тут же вскидывает взгляд, с глупым и неуместным вызовом спрашивая: — А что? — Да ничё, думала тебя подбросить. Макарова старается не демонстрировать глубокий ахуй, постигший её на этой фразе. Гречкина либо реально тупая, либо очень искусно притворяется. Макарова выдыхает, отвечая сдержанное «Не стоит». — Да давай, чё ты, тут ехать быстро, мне по пути как раз. И Лера не выдерживает. — Блять, Гречкина, ты вот реально думаешь, что я после всего сяду к тебе в машину? Кира сначала удивляется, потом вскидывает брови в надменном выражении, мол, я тебе тут услугу оказываю, а ты тут ещё придираешься. — Не выёбывайся, — коротко говорит она, и Макарова закипает от злости, но рот ей открыть не дают, — охота тебе на метро тащиться? Я нормально вожу, не ссы. — Я вижу, как ты нормально водишь, — раздражённо шипит Макарова, — говорю же, сама доберусь. — Я нормально вожу трезвая, — терпеливо исправляется Гречкина, — пойдём, боже, не ломайся. Макарова сверлит её взглядом секунд десять, Гречкина в ответ терпеливо смотрит сверху-вниз. И взгляд у неё непонятный, но тяжелый какой-то. Будто она сама не до конца понимает, что делает. — Пойдём, — дёргает головой она, и Лера, постояв в ступоре ещё секунду, всё же следует за ней. Красная ламба неприятно слепит глаза от бьющего в неё необычного для Питера солнца. Это лето вообще какое-то слишком жаркое и солнечное, особенно для Петербурга, отстранённо думается Лере. В машину садиться искренне не хочется — слишком свежи воспоминания о том, как она останавливается в десяти сантиметрах от неё, а Лизино тельце на большой скорости отлетает куда-то вперёд метра на три. Неприятно. — Прыгай. И Лера послушно садится в дорогущий салон. Машина явно не новая, сидится на сидении комфортно, если абстрагироваться, а в салоне пахнет не кожей, а смесью разных отдающих сладостью запахов и — чуть-чуть — табаком. Лера пристёгивается, Гречкина — нет. Тачка противно пищит в ответ на это пару раз, но Кира щёлкает какую-то кнопку и ламба послушно затыкается. Они выруливают на дорогу. Стоит признать, что глобально Гречкина водит и правда хорошо — насколько возможно для неё — а спидометр не показывает больше сотни. И даже несмотря на все возможные превышения скорости, едут они плавно и так же плавно тормозят, на удивление соблюдая почти все светофоры. Кира врубает какую-то песню из того, что обычно слушают подростки на тусовках, и тянется в Лерину сторону. Та рефлекторно вжимается в сидение. Кира открывает бардачок, доставая оттуда какую-то электронку. В первый раз затягиваясь, отвлекается от дороги, и Лера испуганно следит за этим, но всё обходится. Гречкина возвращает взгляд куда надо, а бардачок закрывает, больше не отрывая взгляда от дороги. Тыкает на кнопку, открывая окно. Несмотря на это, пар, который Гречкина пафосно выдыхает через нос, забивает салон, но он вкусный — кислее, чем Лера ожидает, и пахнет как будто коктейлем. Лера думает, как узнать, что это за штука, внимательно всматриваясь в электронку в руке Гречкиной. Просто от любопытства. Слава любви Гречкиной игнорировать всё правила дорожного движения, они приезжают быстро — Лера даже не спрашивает, откуда та знает адрес детского дома. Народ во дворе заинтересованно и ахуевше глядит на дорогущую Ламборгини, и ещё более ахуевше на вылезающую из-за поднявшейся двери смущённую, втянувшую голову в плечи, Макарову. Она коротко буркает «Привет» знакомым девочкам и спешит наверх, к себе. Потом оглядывается, слыша: — Только смотреть, малышня, руками не трогать. И видит вылезающую из машины Киру, которая в последний раз затягивается, убирая парилку в карман, и идёт по направлению к ней, шаркая дорогушами кроссами по асфальту. Та щёлкает ключами и машина пиликает, сигнализируя о своём выключении. Кира нагоняет её и Макарова снова шипит: — А тебе сюда зачем? — А нельзя? — шутливо буркает Гречкина, и Лера удерживает порыв сказать «Нельзя». — Надо мне. Хочу попиздеть с вашей воспиталкой или кто там она у вас. — Зачем? — терпеливо переспрашивает Макарова. — Бля, ну надо, — фыркает недовольная расспросами Гречкина, равняясь с Лерой. Лера обещает себе не лезть в это: опять же, пытаться понять, чего надо Гречкиной — дебильная затея. Хочет она и хочет. Как говорится, чем бы дитя не тешилось. — Как знаешь, — успокоившись, отвечает Лера. Потом секунду жуёт губу и всё же пересиливает себя, — спасибо, что подвезла. И прежде, чем услышать ответ прошмыгивает в сторону лестниц, не желая ни показаться слишком уж грубой, ни продолжать разговор с Гречкиной, хотя на её реакцию посмотреть был бы интересно. Соседок в комнате нет, они, вероятно, где-то тусуются, и Лера со спокойной душой плюхается на кровать, залезая в телефон. Инстаграм услужливо пиликает уведомлением, и Лера заходит посмотреть, чё там такого может быть. Заходит и удивленно-полувопросительно «бля»-кает прям вслух. Секунду отказывается в это верить. Потом снова «бля»-кает, но уже протяжно — громко и со вкусом. Потому что на неё подписалась, сука, Гречкина. Гречкина, которая подписана только на своего отца, парочку каких-то её друзей из такой же «золотой молодёжи», как и она, с которыми, по всей видимости, прожигает молодость, и почему-то на Сергея Разумовского. Вопросы по типу: «Как она нашла мой аккаунт?» или «Она реально думает, что я подпишусь в ответ?» пропадают за одним большим и веским «Нахуя?!». Лера смотрит в свой телефон так, как будто увидела там второе пришествие — не иначе. Лера думает, что слишком драматизирует, в плане, ну подписалась и подписалась, она общается (ну как «общается») с Кирой не так уж долго, но достаточно, чтобы понять, что фраза «Никто ничего не делает просто так» — не про неё. Гречкина подчиняется сиюминутным порывам и делает исключительно то, что хочет и то, что её пропитому мозгу кажется забавным. Поэтому переживать не стоит, говорит себе Макарова, но сердце всё равно бешено колотится в волнении — так париться из-за того, что на неё кто-то подписался в инстаграме, дня неё ново, от этого хочется спуститься вниз, если Гречкина ещё там и выдать ей хорошую такую затрещину. Потому что бесит она — тем, что поступки её понятны только (дай бог) ей самой. Лера стряхивает невроз, мотнув головой, и запрещает себе так отчаянно думать над тем, почему на неё подписался другой человек, пусть и такого полёта, как Кира Гречкина. Она поджимает губы. Тыкает на кнопку «Подписаться в ответ».