По разные стороны боли

Как мы жили, не ценили Каждый светлый час. Мы с тобою позабыли Всё, что выше нас. ©

      — Илья, да соберись ты уже наконец! В реальность возвращает ощутимый толчок в плечо. Ольга — совершенно бледная, с лихорадочно-испуганно горящими глазами, стоит рядом; во взгляде — медленно закипающее жгучее раздражение. И снова — часовой механизм времени будто разворачивается назад, отбрасывая в тусамуюночь. Страшную, черную, беспросветную. Только теперь за дверями рентген-кабинета — не практически чужая ему Лана, а Женя. Его Женя, единственно-главный и самый дорогой в его бестолковой жизни человек. Его первая и последняя отчаянно-больная и невыразимо-сладостная любовь — хотя еще совсем недавно и подумать не мог, что бывает так, что возможно так чувствовать — безгранично, сильно и живо — как с фальшивой насквозь Ланой за долгие десять лет так и не получилось. А теперь она может умереть. И ужас накатывает с беспощадностью цунами — уносит из реальности, опрокидывая в пучину страха, отчаяния, неизвестности. Стираются, размываются границы действительности — и только набатом грохочущее где-то в горле сердце напоминает яростными ударами, что он сам еще здесь. Что он еще жив.       — Надо идти. Голос Ольги расходится по нервным окончаниям ударами тока.       — Я не смогу. — Собственный придушенно-тихий голос кажется практически беззвучным. Воздуха не хватает. Чувствует себя рыбой, выброшенной на берег безжалостным штормом и оставленной задыхаться в раскаленных песках. И во рту также сухо, горячо и песочно — крупинки драгоценного времени отчетливо осыпаются в бесконечность, оставляя все меньше секунд.       — Ты сможешь. Ты должен, — и в тоне Шмелевой сейчас — такие знакомые металлически-властные нотки. Встряхивает его за плечи с неожиданной силой, яростно-горячечными словами опаляет лицо: — Илья, да возьми ты себя в руки! Женя умереть может, ты это понимаешь или нет?! Ты должен ей помочь, слышишь? Потому что кроме тебя ей никто не сможет помочь! Никто! А у него перед глазами — ослепительный свет ламп в операционной, неверно-подрагивающие руки, напряженные и жесткие глаза Жени напротив. Тогда он ничего не смог. Что, если не сможет и сейчас? Не сможет спасти свою Женю. Медленно закрывает глаза, зажмуриваясь до нестерпимой рези. В груди вдруг становится отчаянно пусто и холодно — словно внутренности замораживает до основания.       — Иди. Я сейчас.

---

      — Пульс нитевидный. Давление очень низкое. Многочисленные ушибы и гематомы. Сломаны два ребра. И сердце мне что-то не нравится… В сердце осколок ребра!       — Срочно извлекать. Все остальное потом! Седовласый зав хирургией смотрит недоверчиво.       — Коллега, вы уверены? Может, сначала попробуем стабилизировать? При таких жизненных показателях… Это может ее убить. Сквозь леденящее оцепенение — раздражение ослепительной вспышкой.       — У нас нет другого выхода. Делаем, как я сказал! Свет бьет по глазам почти до боли. Звяканье инструментов в полной тишине кажется оглушительным, раздражающе-резким. Невыносимо-яркая отчетливость и одновременно полный туман. Раздает почти на автопилоте какие-то указания, что-то спрашивает, что-то делает. Руки почти не дрожат. Все — верно, быстро, отточенно-четко. А потом время, остановившись, смерзается опять. Настороженно-посветлевшие глаза Ольги затапливает липкой удушливой паникой. Слова в сознание вбиваются раскаленными гвоздями.       — У нас остановка сердца.